Дом, где живет чудовище

Глава 15

Элира

Я лежала в постели. Рядом мельтешила Лексия, похожая в своем халате с широкими рукавами на лезущего на свет мотылька. Светом в данном случае был Орвиг. В прямом смысле. Горчичные глаза мужчины отливали тяжелым золотым блеском. С руки, которую он удерживал у меня над грудью, лилось свечение, тоже золотое, но более мягкого оттенка, как ночник. В комнате зажгли все светильники, но самый яркий был — целитель.

Шуршала метлой по полу служанка, брякало ссыпаемое в корзинку стекло. Мои художества с пола, видимо, были там же. Хотелось посмотреть, но Орвиг весьма выразительно повел бровью, запрещая двигаться. Один из его пальцев прижимал нитку пульса у меня на запястье. Я слушала эти толчки и пробовала вспомнить. Выходило не очень хорошо.

Последним воспоминанием были ледяные руки Ингваза. Я не успела шагнуть за круг оберега. Мой мертвый муж-дракон, сотканный из воды, магии и жажды мести, дернул меня за волосы и обхватил, заключая в удушающие объятия.

— Попалась, куколка Эли. Ты хорошо пряталась, но я тебя нашел. Мы с тобой одно, ты моя, — нежно говорил он, удерживая за шею под подбородком так, чтоб я не могла отвести взгляда от его безумных темных глаз.

— Твоя, я твоя, — отозвалась я, как тысячу раз до этого, чтобы тот, кого я несколькими минутами назад вытолкнула прочь из комнаты, не пострадал. А я… как-нибудь.

Смотрела, не моргая, ведь стоило моргнуть и хоть на миг перестать смотреть на его жутко красивое лицо, становилось нечем дышать. Ингваз улыбался счастливо, как истосковавшийся в долгой разлуке любящий муж, и гладил меня по лицу и рукам, а ногти из стекла рисовали алым по коже.

Вокруг и внутри меня полно тяжелой густой воды, она поднялась, обожгла холодом глупое сердце, поддавшееся ритму метронома в чужой груди, и накрыла меня с головой. Не шевельнуться, не вдохнуть, не… Остановилось. Тишина. Тишина. Тишина. И — два удара, будто чья-то рука упрямо толкнула маятник.

Обрывками вспоминалось: осторожные прикосновения, голос, что звал по имени, что-то мягкое и теплое, словно птичьи перья с изнанки крыла, на плечах, а еще кто-то большой и надежный рядом, стремящийся защитить. Как папа.

Однажды я приехала к родителям без предупреждения и мужа. Маму не застала, отец был дома один, и хоть выглядела я идеально, почти, он как-то понял. Может, по взгляду, или по тому, как я берегла едва сросшуюся руку и не стала снимать перчаток. Он сам сдернул сначала одну, затем вторую, увидел порезы на ладонях и как я прикусила губу, когда он слишком сильно сжал запястье. Я говорила, что сама виновата. Папа сначала возражал, затем кивал, жалел меня, гладил по волосам и плечам. Я сказала, что больше не приеду, если он устроит сцену Ингвазу из-за глупых подозрений, а он сделал вид, что поверил моим словам. И приехал сам. С мамой. Она дышала прерывисто и часто нюхала соль, жаловалась на аллергию, от которой глаза красные, но я слишком поднаторела во лжи, чтобы не различать ее словах других людей.

Я играла в хозяйку, к которой внезапно нагрянули гости. Ингваз был радушен и вежлив. Все, как на этих вот акварельных открытках, где солнышко, семья на пикнике, бабочки, цветы и улыбки. Нарисованные. Очень красивые. Но стоит брызнуть воде — рисунок расплывается уродливыми кляксами.

Во время обеда папа извинился и вышел. Сказал, что скоро вернется, но прошло больше десяти минут, а его все не было, и Ингваз вышел следом. Вместо того, чтобы “вымыть руки”, отец как-то нашел мою комнату, оценил и интерьер, и замок на двери снаружи, и обилие краски на туалетном столике, уместное разве что в гримерной театра, и набор снадобий от ушибов и прочего.

Папа впервые на моей памяти повысил голос. Только его и было слышно в застывшей тишине столовой, где я улыбалась и верила в мамину аллергию, как она в мою неуклюжесть.

Они вернулись вместе. Папа был бледен, на щеках пятнами проступал гнев. Ингваз был убийственно спокоен.

— Мы ее забираем, — твердо сказал отец.

Муж чуть поклонился и вопросительно посмотрел на меня.

Я осталась.

Любой бы остался, зная, какой он и на что способен, но родителей это не уберегло.

Пожар. Две символические урны в фамильном склепе и общая на двоих памятная гравировка: Эдарт и Улрика Вилдероз. В любви до последнего часа.

Я бы и не знала о их гибели, просто Ингваз уехал по делам, а поверенный подготовил бумаги раньше, чем обозначил срок, и решил сам их отнести.

Муж не стал ругать или наказывать меня за любопытство, он долгие две недели был как раз таким, каким мне представлялось в мечтах до венчания, а потом наконец отвез меня к озеру — это было лучше, чем смотреть на серое пепелище, оставшееся от дома и садика, выползшее на луг длинным жадным языком. Когда мы вошли в склеп, супруг не торопил, позволяя попрощаться и терпеливо держал за руку.

— Теперь ты только моя, — шепнул Ингваз, стер слезы с лица и утешил. Так, как ему хотелось. Прямо там, на месте последнего пристанища моих единственных близких людей.

У меня ничего от них не осталось. Только картинка — испорченная водой акварельная открытка — и желание уберечь.

Кажется, мой пульс меня выдал. Орвиг хмурил брови, укоряя взглядом золотых глаз, шипел на лезущую под руки Лексию, а затем, едва разминувшись в с убиравшей комнату служанкой, вошел Лар… Алард Эдсель с саквояжем целителя в руках.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Он был растерян, от того хмур и раздражен. Белая с золотым маска сидела криво и наверняка прятала морщинку меж сдвинутых к переносице бровей. Волосы растрепаны, рубашка в следах от воды. Алард скользил взглядом по комнате пока не остановился на мне.

Первое, что я сделала — потащила одеяло на себя. Глаз Эдселя было не видно, но лежать в одной сорочке, когда смотрят так пристально…

— Лексия, душечка, — проговорил целитель, оглядываясь, — подайте мне мою сумку, а вы, бесстыжий мальчишка, прекратите таращиться и подите вон из девичьей спальни.

Хозяина поместья как ветром сдуло. Волшебство. Следом, как только саквояж оказался у целителя, была таким же магическим образом выдворена мадам Дастин.

— Самое время для душевных разговоров, моя дорогая, — коварно улыбнулся Орвиг, повел рукой, что держал над моей грудью, и все светильники, кроме стоящего на тумбочке у кровати, погасли.

Изначально было ясно, что как-то объяснять произошедшее придется, и я почему-то малодушно радовалась, что это Орвиг, а не мадам Дастин или, не дай небо, Эдсель.

— Вы меня нашли?

— Алард.

Вторая рука Истара так и осталась на моем запястье, и трепыхания сердца не стали для него секретом. Впрочем, думаю, он и так бы это понял. Целитель растянул уголки губ и, чуть кивнув сам себе, продолжил:

— Сказал, что заметил разбитое окно, когда возвращался, и зашел проверить, все ли в порядке. Нашел вас и позвал меня.

Да, так и есть, ни слова лжи, только акценты расставлены иначе. Заметил окно, потом я его прогнала, а когда он вернулся, все-таки решил проверить. Не помню этого. Кто-то поднял с пола, обнимал… Он? Мне в бреду чудился отец, так что и объятия, и все остальное тоже могло быть миражом. Потом постель и Орвиг с волшебным светом.

— Знаете, Элира, сначала я решил, что вы удивительно искусная притворщица. Я ценю хорошую игру и уважаю чужое желание сохранить инкогнито, потому поддержал, сделав вид, что мы совершенно незнакомы. Все гадал, как быстро вы себя выдадите. Но вы держались, и я понял, что вы действительно меня не помните. Совсем. У вас, конечно, случались провалы, что неудивительно, при характере ваших травм, что физической и душевной, что магической, но так качественно забыть… О, судя по вашим ошеломленным глазам, кое-что вы все же припомнили.

Несколько лет назад. Пригород Аароны. Обитель.

— Я бесплатно не работаю, — словно сквозь сон раздался голос из комнаты за чуть приоткрытой дверью, и я насторожилась. Этот голос, можно сказать неприятный, капельку брезгливый и нервный, червем вбуравливался в темный, полный тишины и полынной горечи пузырь, который я построила вокруг себя.

— Я не прошу тебя работать, прошу просто посмотреть, — настаивала Лиана. Она умела настаивать. Травницам и лекаркам это обязательно. Что при изготовлении снадобий, что при разговорах с непонятливыми, упрямыми или докучливыми пациентами. Хозяин голоса пациентом не был, но Лиана не отступала.

— Девяносто случаев моей работы из ста начинается со слов просто посмотреть, — отпирался гость, уже жалеющий, что вошел. — Поэтому даже мое посмотреть стоит денег.

— Да заплачу я тебе, вымогатель.

— Заплатит она, — буркнул “вымогатель”, голос растерял брезгливость, сделавшись просто уставшим. — Где?

— Там… Стой! — зашипела Лиана. — Камзол сними, мокрый весь.

Зашуршало.

— Еще что-нибудь снять?

Воцарилось угрюмое молчание — Лиана, потом шлепок, кажется, тем самым снятым камзолом, и смех. Смеялся гость. Так, словно сам себя хотел убедить, что ему весело.

— Кобель… И как тебя только к девицам пускают…

— А там девица? Что ж ты молчала.

— Истааре, ты пьян что ли?

— Совсем немного. И устал. — Фальшивое веселье тоже скатилось, как бисер с ладони, снова обнажая настоящий голос, а гость присел. — Чаю хоть дашь? — Пауза. — Да посмотрю я!

— Просто посмотри. Не касаясь.

— Почему вдруг?

— Сам поймешь и… сделай что-нибудь со своим лицом.

— Здрасьте-пожалуйста, чем тебе это мое лицо не нравится?

— Красивое слишком.

Какое-то время было тихо, потом гость немного раздраженно сказал:

— Так достаточно некрасивое?

— Не достаточно, но сойдет. Лучше бы вообще женщиной…

— Лин, ты в своем уме? Со своими блаженными и сама уже… ну в каком месте я женщина? Да и противно это. Ты… ты плачешь что ли?

— Истааре, помоги, она как мы…

Послышался шорох, пара шагов, потом приоткрытая дверь качнулась, чуть шелестя петлями.

— Не касаясь.

— Я пом… — начал он, открывая дверь, чтобы войти и… — Выйди, Лин. Я дальше сам.

Гость, присел у постели. Лиана его не боялась, и я не стала, но и глаз не открыла. Мне нравился этот сон с голосами и шорохами. У них был свой цвет, даже в темноте, а снаружи цвета не было — все серое. Цвет появлялся только в зеркале, где жило чудовище, которое любило играть красками.

Я помню. Покрасневшие веки в ореолах теней, лилово-синий мазок на щеке вдоль скулы, еще один — на подбородке. Бледные губы сжаты, нижняя с острой алой риской-трещиной. На другой щеке еще один, похожий на оттиск, шрам. У чудовища открытые плечи и алый шелк наряда оттеняет такие же лилово-синие мазки на коже как те, что на скуле и подбородке, и как те, что на запястьях и кистях. На них цветные мазки лежат особенно густо: лиловое, красное и зеленовато-желтое… А когда чудовище мне улыбается, а оно почти всегда улыбается, трещинка на губе лопается и красная краска пачкает подбородок.

Поэтому я только слушала, как на меня смотрели. Очень уютно. Долго. Тепло. Мне стало любопытно, и я решилась открыть глаза.

— Очень хорошо, юная леди, — сказал голос, который совсем не вязался с чуть вытянутым остроносым лицом, — я рад что вы решили на меня посмотреть. Как вам здесь?

— Все серое, — призналась я. Мой голос был похож на шелест, но это же сон, поэтому я могу говорить, как мне вздумается, хоть скрипеть рассохшимся стулом, хоть звенеть чайной ложкой о фарфор.

— А я?

— Белый и золотой. Очень ярко.

— Хорошо, — улыбнулся странный гость. — Теперь можно поспать.

И сам закрыл мне глаза. Как и обещал, не касаясь, просто провел ладонью над веками, будто хотел с них пыль смахнуть, и они закрылись.

Я снова была в привычной темноте, а к запаху полыни примешалось немного терпкой сладкой сливы. Здесь было много полыни и других трав. В шкафах Лиана хранила то, что настаивала, а травы висели рядами вдоль стен и под потолком. В углу был стол со ступками, пестиками, разными мешалками, плошками… И узкая кровать. Вряд ли кто-то часто пользовался ей до меня. Но то, что я была здесь, в домике травницы, а не в самой обители, где в общих палатах по 3–4 человека оставались те, кому требовалась помощь, меня совсем не удивляло. Лиана сказала, что здесь будет лучше, и я верила. Тогда она была единственной кому я верила. Теперь вот еще странный гость. Мне не хотелось ему особенно верить — такой острый нос к доверию не слишком располагает. Оно само как-то. Потом я действительно ненадолго уснула, если можно уснуть во сне.

Меня разбудили приглушенные голоса. И звон ложечки о фарфор.

— Давно?

— Несколько дней.

— Не давай ей больше сонного зелья, хуже сделаешь, она и так понять не может, на каком она свете.

— Потому и написала тебе, что больше нельзя, только ты не очень-то торопился. — Чья-то ложечка брякнула раздраженно, полагаю, гостя.

— Я, знаешь ли, занятой человек… С… со следами сама справишься? Я не в состоянии уже.

— Вижу, бледный в просинь, как несвежий покойник.

— Очень весело, — невесело сказал гость, и мне стало грустно и жаль его. Немного. Мне плохо представлялось, как могут выглядеть несвежие покойники, я только одного видела.

— Ей можно помочь?

— Я не знаю, Лиана. Я никогда за всю свою жизнь не видел, чтобы кто-то противопоставлял себя своему дару настолко, что практически полностью его от себя отделил. Предположу, что инициация произошла при весьма травмирующих обстоятельствах… Но даже это… Это… Меня в дрожь бросает при мысли о чем-то подобном. Как она вообще жива осталась после разделения…

— Значит не окончательно.

— Значит.

Раздался скрежет отодвигаемого стула, шорох одежды, шаги.

— Я приду еще. Внимательно за ней смотри. И слушай. И какой бы бред она не несла — запомни. Или вообще запиши. Напиши мне. Убери деньги… Убери, сказал, или сама будешь с ней возиться.

— Спасибо.

— Сама же сказала, что она как мы

А дальше я снова спала. А когда проснулась, снова вернулся цвет. У меня появилось занятие, свое собственное, помимо того, что я напросилась помогать Лиане в саду и в обители с больными. Я ждала обещанного визита. Если в первое свое появление от вернул мне возможность видеть цвет не только в зеркалах, что же чудесное произойдет в следующий раз?

Чуда не было. Только обрывок разговора, который моя зыбкая память удержала ненадолго.

Целитель явился среди ночи. Нервный, но совсем иначе, чем в прошлый раз. И пришел он вовсе не ко мне.

— Ты соображаешь, что делаешь? — с порога начал он.

— Какая муха тебя укусила, Истааре? — разбуженная стуком в дверь ведьма тоже была не в лучшем настроении.

— Ты знаешь, кто она? — Надо думать, это было про меня…

Лиана молчала. И гость молчал. От их невидимых мне взглядов воздух в комнате стал тяжелым и неподвижным. Медленно сочился в щель под дверь, добавляя и мне тревоги.

— Знаешь, — сказал наконец полуночный гость. — Я поздно догадался связать эти события…

— Ты не очень-то догадлив, если дело не касается целительства.

— Другие могут оказаться догадливее. Ее ищут. Не слишком усердно, но Бист это не какой-то там лавочник средней руки, драконы злопамятны. И пока она жива…

— Ты видел ее, Истааре. Скажи мне, она жива?

И снова стало тихо. А я удивлялась и думала, могут ли мертвые удивляться и думать.

— Она лицом на себя прежнюю вряд ли теперь похожа…

— Не только по лицу узна ю т, поверь, — со знанием дела отозвался гость.

— Ты одет для дороги. Надолго?

— Как получится.

— А она?

— Я сделал, что мог, Лин. Теперь только время поможет.

Поместье Эдсель

— А знаете, я вас ждала, — призналась я.

— А знаете, я приходил, только вы меня не помнили, и мы знакомились заново. Все мои визиты — заново. Знаете, Элира, я всякий раз думал, что вы меня разыгрываете.

— В первый раз я думала, что сплю, и ждала, что во сне вы и явитесь, как сказочный волшебник, белый и золотой, и…

— Что? — целитель прищурился, и нарисованные морщинки стали резче.

— У вас нос другой.

— Другой, — согласился Орвиг, — он не мой, одного моего знакомого. А еще уши и подбородок.

— А глаза?

— Глаза мои собственные.

— Те, что сейчас, или те, что были, золотые?

— Оба. Те оба, что были, и те, что сейчас. Все мои.

— Вы не человек. Вы эльф. Мне нянька мне в детстве говорила, что вы можете менять себя, как захотите.

Орвиг чуть виновато улыбнулся, а глаза были лукавые. Мол, да, водится за мной такой грешок, признаю, и что теперь?

— А я? Та же нянька любила повторять, что у меня руки маленькие, как у эльфийки, будто ей было с чем сравнивать.

Орвиг взял меня за руку и приложил свою ладонь поверх моей.

— Действительно, маленькие, а так и не скажешь, — задумчиво произнес он и примолк. Наверное, вспоминал, какие руки у эльфиек.

— Зачем вы притворяетесь человеком? — спросила я.

— Все кем-то притворяются, почему мне нельзя?

— Я такая как вы? — продолжала настаивать я, но целитель увиливал от прямого ответа. — Поэтому вы мне тогда помогли?

— Не очень-то я и помог, как вижу.

— Что значит разделение? — припомнилось мне слово из давнего разговора.

Орвиг дернул плечами, похоже, ему было неприятно об этом даже думать.

— Это когда дар отдельно, а носитель дара отдельно. Это все равно что человека из кожи вынуть, и оставить жить и то, что внутри, и оболочку. Это печально заканчивается. Много без кожи наживешь или, вот, пустым пузырем? У магов-людей такое случается, но люди — натуры более цельные, потому, когда дар гаснет, они сами остаются. Он у них не так много места занимает на самом деле, а у таких как мы, как вы и как я… Почти все, что есть в нас — наш дар.

— Я потому цвет не видела? Я была… оболочка? — Орвиг кивнул. — А сейчас?

Целитель продолжал молчать. Смотрел на светильник, и глаза снова начали золотиться, будто впитывали приглушенный свет.

— Почему я это вижу? То, что в зеркале, и того, что приходит с дождем. Почему я вижу Ин… Ингваза.

Я впервые за несколько лет произнесла имя мертвого… убитого мужа вслух. По телу пробежала дрожь, в ушах зашумело, а ладонь под ладонью Орвига сделалась холодной и влажной. Другая тоже, но та, которой касались — сильнее. Целитель тут же приподнял руку, разрывая прикосновение, медленно моргнул, и с его пальцев полилось тепло. И стало светлее. Не только от магии. В окна уже сочился рассвет, и серые тени по углам начинали обретать цвет.

Я не смотрела, но знала, что золотистое сияние впитывается под кожу. Становилось легче. И я нашла в себе силы, чтобы описать своих чудовищ.

— Я могу только предполагать, — чуть улыбнулся уголками губ Истар. — В зеркале вы видите оставшуюся часть дара, а с дождем приходит все остальное.

— Почему дождь?

— Думаю, это ваша стихия. Вода, возрожденная в вечном круговороте. Вы — одно.

— Но почему так? Почему… Ингваз?

— Скорее всего, это проекция вашей пограничной эмоции при первой сознательной активации дара. Очень сильная. Практически живая.

— Что мне с этим делать?

— Принять, — камнем уронил Орвиг.

Я повела головой сначала в одну сторону потом в другую, и целитель снова медленно моргнул, принимая мое право на этот выбор. Полынный круг и редкие ночи без сна лучше, чем тот страх, в котором я жила бесконечно долго. В конце концов, тут не так много дождей. И сад, и…

— Согласен, — тепло улыбнулся Истар. — Сад здесь замечательный, и… он тоже… может исцелять. Так что как целитель рекомендую вам побольше гулять в саду и…

Раздавшийся и резко оборвашийся крик, приглушенный расстоянием, был не слишком громким, но ощущение, что случилось что-то плохое, никуда не делось.