Дом, где живет чудовище

Глава 2

Неожиданно тепло было вспоминать свой приезд в этот дом. Лучше бы поспать. Но дождь все еще шел, пусть и не такой сильный, и пока он идет, я все равно не смогу уснуть.

Я жила в поместье уже неделю. Всего неделю, а казалось, что я пустила здесь корни, как вездесущие розы. И с момента моего приезда сегодняшняя весьма впечатляющая встреча в саду была первой встречей с тем, кто платит мне жалование. Очень даже недурное, если учесть, что я здесь на всем готовом. Мне даже два форменных платья выдали без вычета из будущего заработка. Весьма приличных и из хорошей ткани синего и персикового цвета. Довольно легкие, ведь здесь, в Статчене, бывает жарковато, но с закрытыми плечами. Мода в Готьере намного консервативнее имперской. И несмотря на курортную легкомысленность, обнаженные плечи даже на приемах здесь полагалось прикрывать кружевной или газовой накидкой, пелериной или платком. Не говоря уж о том, чтобы бегать с голыми плечами и руками днем. Но мне и не зачем было. Меня вполне устраивали закрытые руки, а плечи — особенно.

Думаю, выдать мне платья было инициативой Лексии. Она не преминула сунуть нос в мой гардероб и скорбно поджала губы, прямо как тогда, когда я попросила унести из спальни большое зеркало, что висело над туалетным столиком.

В первые дни я пыталась разведать о владельце поместья побольше. Мне было удивительно, что он не явился посмотреть на ту, что будет хозяйничать в его доме. Обычно представляли даже судомоек, чтоб те хотя бы в лицо работодателя знали, а тут вот так.

Да и женщина, сводящая доходы с расходами тоже удивительное явление.

— А чем он занимается? Откуда деньги? — допытывалась я.

— Не все ли равно? — мадам Дастин подняла голову от учетной книги. Серьезное лицо и чуть длинноватый острый нос придавал ей сходство с аистом.

Пришлось пожать плечами, изображая, что это не более, чем праздное любопытство. Знать, откуда доход, было для меня из той же серии, что и урок о привлекательности.

Собственно, странностей в доме, помимо озвученных, было с избытком. Взять хотя бы мои обязанности. Я накрывала стол в большой столовой на одного в одни и те же часы и уходила. Потом, через условленное время, возвращалась и уносила тарелки, независимо от того, ели из них или нет. Я разбирала и сортировала почту, раскладывая письма на разные подносы: приглашения на один, деловые предложения на другой и послания личного характера на третий. И так и оставляла все три подноса внизу в специальной нише на столике слева от входной двери. Нет, письма я не вскрывала. Для сортировки имелся занятный камень в подставке, к которому следовало поднести конверт.

Иногда я помогала мадам с подсчетами. Это она так называла наши посиделки за чаем и пирожными. Учетная книга тоже присутствовала. И даже однажды попробовала чай. После чего меня на весь вечер усадили за переписывание испорченных страниц с поплывшими чернилами. Мадам вслух разбирала записи, а я копировала.

Чуть позже я узнала, что земля, на которой располагается Статчен, принадлежит лорду Эдсель, и что он когда-то жил в городе, а потом выкупил поместье и перебрался сюда. Выходит, все собственники в Статчене платят аренду нелюдимому лорду. Отсюда и доход. Сейчас мне сложно было представить такую прорву денег, да и ни к чему.

Дождь продолжал шелестеть.

От воспоминаний о чае и захотелось есть. А я сегодня не ужинала. И тарелки из столовой не убрала. О мысли, что нужно покинуть убежище, спине сделалось зябко, но если оставить как есть, утром мадам первым делом спросит, почему. Не хотелось бы ей врать, сочиняя правдоподобную причину.

Я вздохнула. Хорошо, что вечером в доме никого. Слуги живут в деревне, а мадам принимает на ночь сонные капли и ее тараном не разбудишь. Значит, никто не будет крутить пальцем у виска, встретив в коридоре меня с пучком сушеной полыни на поясе. А еще хорошо, что дождь почти прошел и зеркал по пути в столовую нет. Вечерние отражения я особенно не жаловала. Имелось зеркало в нише в передней гостиной, но поддерживающая лестницу колонна надежно прятала полированное стекло с серебряной амальгамой.

Кажется, я осмелилась вдохнуть только когда оказалась в столовой. Там было светло. С почти очистившегося неба ярко светила луна и без стеснения заглядывала в высокие стрельчатые окна.

Еда под крышкой оказалась нетронутой. Остыла, конечно же, но все равно выглядела аппетитно: птичьи бедрышки в россыпи овощных ломтиков. Я сглотнула голодную слюну, воровато оглянулась. Все равно уносить…

— Отчего не присядете? — хрипловато раздалось позади.

Кусок встал поперек, надкушенное бедрышко плюхнулось на скатерть, отскочило от края стола и куда-то укатилось. Из глаз брызнули слезы. Едва сдерживая рвущийся наружу кашель, я схватила бокал с водой, торопливо глотнула, и снова — неудачно.

Ко мне шагнули и собранные щепотью твердые пальцы резко ткнули в спину между лопаток. На мгновение в груди сделалось тяжело, а потом я снова смогла дышать.

Видимо, сегодня судьбе угодно избавиться от меня, и она пытается сделать это любым способом.

Упасть с обрыва, угодить под грозу, подавиться…

Сгореть со стыда? Весьма вероятно, поскольку шаль, которой я все же прикрыла испорченный лиф платья, не став тратить время на переодевание, лежала на полу.

— Полагаю, это был мой ужин, — сказали за спиной.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Лорд Эдсель… — А кто это еще мог быть? — Простите…

— Нет. Стойте. Не поворачивайтесь.

Но я уже начала движение.

Эдсель зря беспокоился. Перемычка между окнами, напротив которой он стоял, давала густую тень и разглядеть в ней что-либо было нереально. Куда надежнее капюшона, который может сползти от порыва ветра.

А вот меня, наверняка, видно прекрасно. И пылающее от стыда лицо, и все прочее, что я планировала спрятать шалью.

— У вас нет других платьев?

Кажется, я сейчас не просто сгорю, но и развеюсь пеплом. Рванулась подобрать шаль и пнула задом стол — только приборы звякнули. Бокал, из которого я пила, тоже опрокинулся. Зажурчало.

Я прижала шаль к груди и зажмурилась. От стыда меня это не избавило, но есть такая детская игра “не вижу я — не видят меня”. Сейчас я предпочитала не видеть. И вот так, не глядя, шагнула вперед, к выходу из столовой.

Попавшееся под ногу надкушенное птичье бедрышко по эффективности оказалось качественно равно с подложенной свинье.

А то, на что я налетела, хоть и могло сравнится по твердости со стеной, ею точно не являлось, потому что было теплым, кое-где гладким, по крайней мере у меня под щекой, и пахло грозой. Вернее, как после грозы. Будто хозяин дома и сада вот так в одной расстегнутой до середины груди рубашке сейчас снаружи прогуливался. Стоит ли говорить, что в создавшейся ситуации я тем более не решилась открыть глаза?

— Спасибо, — брякнула не к месту и попыталась отстраниться, но проще было вывернуться из объятий каменного удава, чем из рук, удержавших меня от окончательного падения.

— За что? — уточнил мужчина.

Я чувствовала макушкой его взгляд и дыхание.

— За то что поймали. Там.

Уточнять, где именно, было явно лишним, и я не стала. И тут же постаралась свести этот неловкий (за себя я ручалась) телесный контакт к минимуму — уперлась руками в грудь и продолжала, что есть силы, сжимать веки.

— Вы хоть слово запомнили из того, что я вам там сказал? — мне показалось, что он усмехнулся, по интонации, я же его не видела. — Похоже, что нет. Просто не ходите больше в ту часть сада.

Захват сместился с моей талии на плечи, затем меня аккуратно отставили в сторону. Я пошатнулась. Он снова меня удержал. На сей раз за локоть. И тут же выпустил. Шаль опять валялась где-то на полу, но я больше не рискнула ее поднимать. Ладони, которыми я упиралась в грудь лорда Эдсель, и локоть, которого минуту назад касались его пальцы, горели. Лицо, впрочем, тоже продолжало полыхать, а я от волнения снова с трудом улавливала слова.

— При моем появлении леди редко теряют способность дышать и уж точно не бросаются к моим ногам, — продолжил голос по ту сторону закрытых век. — Обычно разбегаются.

— Тогда позвольте и мне разбе… уйти, — попросила я.

— А ужин? — провокационно поинтересовался мужчина.

— Он же ваш.

— Здесь хватит двоим.

— Но вы не хотели, чтобы я на вас смотрела.

— И сейчас не хочу, но раз уж вы способны ходить с закрытыми глазами, почему бы не есть так же? — предположил Эдсель.

Пауза. Густая, как темнота у меня под веками. Даже вода со стола уже не течет.

— Все… остыло, — неуверенно сказала я.

— Вы же пробовали. Как вам показалось? — любопытничал хозяинн дома.

— Вкусно, но я… Можно я пойду? Лорд Эдсель, пожа…

— Идите.

Он так внезапно согласился, что я опешила.

— Что?

— Я сказал — идите, — с нажимом проговорил он, будто у него внезапно зубы свело.

— А как же… Я ведь должна… — мямлила я, противореча сама себе, ведь только что прочь рвалась. Просто, хоть и поздновато, но я вспомнила, зачем вообще сюда шла.

— Сейчас, немедленно. Прочь.

И… не голос, рык. Хриплый, низкий, угрожающий, как далекий, нарастающий с приближением раскат грома.

Волоски на коже мгновенно встали дыбом, как за мгновение перед ударом молнии, и меня будто в спину толкнуло. Глаза все же пришлось открыть, чтобы снова не упасть куда-нибудь не туда. Я рванулась мимо полосы тени, в которой стоял лорд Эдсель. Мужчина отшатнулся, словно именно от меня следовало держаться подальше. Впрочем, где-то это почти что правда.

В окна холла, куда я выскочила, плеснула зарницей решившая вернуться гроза. Резко стало светло. Позади, в столовой, почему-то вышло ярче. Две тени вытянулись от моих ног, изломанные, острые и злые. И тут же пропали во вновь опустившейся темноте. Я с трудом удержалась, чтобы не зажмуриться. Тени ведь тоже, в каком-то смысле, наши отражения.

Дождь с новой силой ударил по стеклу, а мой охранительный пучок из полыни остался там же, где и шаль.

Снова бегом…

Дверь захлопнулась. Щелкнул язычок замка, но я еще какое-то время удерживала медную ручку. Мои собственные руки дрожали, а ручка двери — нет. Это и мне помогло перестать трястись.

Произошедшее в столовой, как буря в стакане воды — вещь нестрашная, но брызги во все стороны так и летят. Глупость какая-то… Мне редко случалось попадать в подобные нелепые ситуации, потому даже страх остаться без защиты отступил.

Странный день. Одна нелепица за другой. Помню, как пошла прогуляться, но совершенно не помню, как оказалась там, у старой ограды перед обрывом, будто кусок мозаики выпал. Я вот тоже едва не выпала…

Странный хозяин у поместья Эдсель. На локте все еще осталось ощущение от прикосновения его пальцев. И на плечах. Но на локте больше — там он коснулся голой кожи. Сначала ужин предлагал, потом едва не пинком выставил. И верно, нечего с прислугой фамильярничать, даже если поймал за воротник над обрывом. Зачем тогда предлагал?.. Непонятно.

Маг, эльф или дракон? Так болтал возница, который вез меня в поместье из города. Маги — редкость, если о людях говорить. Никогда не встречала и знать не знаю, что за типы. Но видимо, опасные. А маг, потерявший дар, разве не станет обычным? Или уже одно только обладание силой изменяет навсегда, даже если силы больше нет? Знаю точно, что бывает как раз наоборот. Когда никаких сил не было, а потом…

Зябко. Досадно, что шаль осталась в столовой. Я обняла себя за плечи там, где их касались руки хозяина дома. У нас не большая разница в росте, но его ладони больше моих, потому ощущение от его пальцев под моими прятаться не желало. У меня вообще руки маленькие. Нянюшка говорила, как у эльфочки. Но кто их видел, этих эльфов? Они — мастера перевоплощений, и как выглядят на самом деле — непонятно. Та же нянька считала, что они жуткие страшилища, потому и прячутся под личинами. Откуда она тогда знает, что у эльфиек маленькие руки?

— Они среди нас! — вопил бродячий торговец на рынке.

Рынок в Равене, там я жила до Статчена, был самым оживленным местом после площади перед ратушей. Окна моей комнаты выходили как раз на нее. Но на рынке мне нравилось больше, особенно в углу, где торговали солью, специями и травами. Пряный горьковатый аромат немного кружил голову, это было даже приятно.

— Эльфы среди нас, почтенные граждане! — Коробейник хватал прохожих за руки и, забавно вращая выпученными глазами, продолжал стращать: — Притворится вашей женой или, не приведи хранители, тещей! Как узнаете?

Народ, кто с хохотом, кто с руганью, отпихивался от назолы, но были и те, что заинтересованно изучали пузырьки с “наипервейшим и наилучшайшим средством по выявлению эльфов”.

— Надо побрызгать и потереть посильнее, если посинело — точно эльф!

Я попробовала улыбнуться воспоминанию. Губы, как всегда, поддавались неохотно, и я прекратила их мучить.

Методично обошла все свои обереги, подергала рамы, стараясь не смотреть на мутный абрис собственного отражения в рябом от дождя стекле, и спешно задернула плотные ночные шторы. Наконец сняла платье, завернулась в халат и забралась на постель. Не спать. Все равно не усну. Просто так положено: ночь следует проводить в постели, а не бродить по дому, покушаясь на чужой ужин, даже если голодна как дракон.

О драконах в империи либо хорошо, либо ничего. Да здравствует король Леодор и его прекрасная королева! Но здесь не империя, здесь, как сказал возница — Готьера. Никаких драконов, разве что случайно и проездом. Море, солнышко, вездесущие розы. Хотелось бы мне родиться здесь, среди роз и тишины, и только по досужим россказням знать о драконах.

Знать… Опора трона, благородная верхушка. Большинство из них — драконы. Живут долго, но умирают как прочие. Я знаю. Я видела. Я…

Тихий звук подбросил меня на постели, будто пушечный выстрел раздавшийся у самого уха.

Журчала вода… Тонкая струйка.

Р-р-р-р, кап-кап-кап…

А потом вдох. И шаги.

И шорох ладони, ложащейся на дерево двери, оглушительный в упавшей ватой на комнату тишине.

Я проверила все. Дважды. Кроме маленького круглого окошка в ванной. Кроме маленького… Кто придумал делать в ванных окошки…

Шорох, шелест, шепот…

Плечи зябнут и немота душит, давит, выдавливает из глаз непрошенную соль пополам со страхом…

— Где ты, душа моя, — так мягко и ласково, как только чудовища могут, — снова прячешься во тьме? Я же все равно найду тебя. Всегда нахожу. И мы снова будем вместе. Моя маленькая Эли, моя нежная…

Шорох, шелест, скрип… Шаг.

Один, второй…

— Где ты, мой огонек, моя теплая Эли, моя сладкая…

Вокруг меня полынь, лаванда, зверобой, колючие ветки чертополоха и можжевельника. Много горькой полыни. Он меня не почует, не найдет. А найдет — не увидит. Не. Подберется.

Я это знала, но все равно…

Ближе…

Собраться в комок, обнять руками ноги под коленками и намертво сцепить пальцы, подтянуть колени к груди, спрятать в них лицо. Это поможет. Ненадолго. Немного отсрочит неизбежное.

…боль. Хотя бы… Спине и плечам не так больно, как груди и лицу, а сердце я прячу прижатыми к себе коленками.

…страх. Он пришел давно. И больше не уходил никуда, этот страх. И теперь он всегда со мной. Разве что боли нет, кроме той, следы которой я вижу в зеркале, когда случайно натыкаюсь на свое отражение.

…память, что не дает мне уснуть, когда идет дождь. Той ночью тоже шел дождь. Ливень. Стекла дрожали и тряслись. И я, услышав тяжелые шаги. Дрожала и тряслась. Мне некуда было бежать.

Он вошел в комнату с каплями на лице и плечах, улыбался и глаза лучились светом. Очень красиво. Все чудовища очень красивы и говорят ласково.

— Где ты, моя ягодка, моя нежная Эли, моя единственная…

И плечо выламывает от боли, огнем горит… Клеймо. Тавро. Я — для него. Чего бы он не пожелал.

Мне пришлось. Так я себя оправдываю. Чудовища всегда находят оправдание своим поступкам.