Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1

Глава 7

Профессор Тайга медленно окинул нас взглядом и остановился, конечно же, на мне. Вот уж везение – хоть бы раз за все это время он остановился на Танаке или, на худой конец, на аппарате с кофе, который явно нуждался в профилактическом осмотре.

— Херовато, Танака, — по слогам произнёс профессор, смотря на нас, как на двух мышей, устроивших вечеринку в сырной лавке. Так еще и на таких мышей, которые не только наелись вдоволь сыра, но и успели перегрызть все провода.

Танака, еще секунду назад возбужденный до предела, сейчас за секунды менял все возможные оттенки лица: от красного до серого. Его рот открывался и закрывался, как у рыбы, выброшенной на берег.

— Профессор… — начал было тот, и в его голосе слышалось такое отчаяние, что я почти почувствовал, как мир вокруг него, кажется, начинает рушиться, а под ногами проваливается пол. Так что решив не дать бедняге довести самого себя до инфаркта, я остановил того жестом руки. Все-таки, это я главный зачинщик этого «беспредела».

— Я провёл экстренную операцию, — спокойно, насколько это было возможно, сказал я. — Осмотрев пациента, я поставил диагноз: разрыв пищевода. Состояние было критическим, свободных хирургов не было, а пациент не мог ждать.

Отчитался я и замолчал, ожидая криков, воплей и увольнения. Где это видано, чтобы только закончивший интернатуру врач, еще совсем зеленый ординатор, собственноручно проводил операцию, так еще и без присутствия опытного хирурга? Я сам как профессор мог понять, к чему такое геройство может привезти. Насмотревшись сериалов легко думать, что хирургия – это скальпелем кожу порезать и что-то там иголочкой позашивать, а ведь на самом деле это невероятно кропотливый труд и опыт, накопленный годами, если не десятилетиями практики и выученной теории. А неопытный хирург, схватив скальпель, может просто-напросто убить человека. Так что я был готов к немедленному увольнению и выговору.

Однако профессор Тайга молчал, а глаза его внимательно изучали меня. А потом он прошёл мимо… Мимо меня, мимо Танаки и подошёл к окну, вглядываясь куда-то вдаль. Мы с Танакой проследили за ним взглядом, а профессор, не оборачиваясь, бросил:

— Каково состояние пациента?

В голове сразу всплыл ехидный ответ: «Профессор, пациент жив и здоров, передает вам привет и просит автограф!». Но я, конечно же, прикусил язык. Сарказм — оружие тонкое, и в руках ординатора-недоразумения перед лицом профессора, похожего на разгневанного сёгуна, оно мог легко превратиться в ритуальный нож для сеппуку. Причем моего. Так что место этого я выдавил из себя самое нейтральное, самое пресное, что только смог найти в закоулках своего нового японского лексикона:

— Пациент стабилен. Переведен в реанимацию. Все жизненные показатели в норме.

Профессор Тайга медленно кивнул. Его взгляд, холодный и проницательный, изучал меня, и казалось, он видит меня насквозь, до самых костей, до самых потаённых мыслей и переживаний.

— Я слышал, что на КТ времени не хватило, а эндоскопист толком-то ничего и не увидел, — все еще глядя в окно, проговорил профессор, а затем тихо добавил: — Ты настолько уверен в своем диагнозе?

— Да, — ответил я, даже не колеблясь. Возможно, это было бы безрассудно, если бы я был обычным ординатором, но я им не был. Однако профессор Тайга этого не знал.

— А если бы ты ошибся?

— Но я не ошибся.

Профессор хмыкнул. Он развернулся, впиваясь в меня взглядом, и подошёл ближе. Тайга был совсем невысокий, но в тот момент казалось, что он нависает надо мной, как грозовая туча перед ливнем, готовая разразиться бурей. Танака, кажется, даже дышать перестал. И в этой гробовой тишине можно было расслышать, как где-то в коридоре кашлянула медсестра да заскрипела тележка с лекарствами.

— Ты знаешь, Херовато, — начал профессор, и голос его звучал почти задумчиво. — Есть два типа врачей. Первые — осторожные, как черепахи. Они десять раз подумают, прежде чем что-то сделать, и в итоге пациент умирает, потому что они так и не решились. Вторые — самоуверенные идиоты, которые лезут, куда не следует, и убивают пациента своими же руками.

Я молчал. А что тут скажешь? Одно неверное движение — и ты уже не врач, а преступник.

— Но иногда, — тут он сделал паузу, — очень редко, встречается третий тип. Это те, кто знает, когда нужно действовать. И действуют.

Где-то вдалеке громко чихнул пациент, словно говоря: «Да профессор правду говорит».

— Ты, Херовато, — продолжил Тайга, — либо гений, либо полный кретин. Пока я склоняюсь ко второму. Но если окажется, что ты всё же… — он не договорил, но в его взгляде промелькнуло что-то такое, что я не смог разобрать. — Танака, — вдруг произнес профессор, не оборачиваясь.

Мой приятель подпрыгнул, словно его ударили дефибриллятором.

— Х-хай, профессор! — пискнул он.

— Ты ассистировал?

— Хай! — еще более жалобно пролепетал Танака.

— Мда, слишком много потрясений для одного дня… — пробормотал себе под нос Тайга. — Ну идем.

— Куда, профессор? — осмелился спросить я.

— Смотреть на твое «невероятное» творчество, Херовато-кун. И если там хоть что-то пойдет не так, я лично прослежу, чтобы твоя последующая ординатура проходила в ветеринарной клинике. Будешь кастрировать хомячков.

Мы поплелись за ним. Я молчал, как партизан на допросе, несмотря на заинтересованные взгляды и шепот медперсонала и других ординаторов. Танака же шел, шаркая ногами и издавая такие всхлипы, как будто его уже ведут на эшафот. Каждый встречный: медсестра, другой врач, даже пациент с капельницей — провожал нашу процессию взглядами, полными одновременно и сочувствия и любопытства. Казалось, что новости в этой больнице распространяются быстрее любой инфекции.

В отделении реанимации царила стерильная тишина, нарушаемая лишь мерным писком аппаратуры. У нужной койки нас встретил дежурный реаниматолог — пожилой японец с невероятно большими очками. Он кивнул профессору Тайге с огромным уважением.

— Профессор. Не ожидали вас так скоро.

— Докладывайте, — отрезал Тайга, его взгляд уже был прикован к мониторам над пациентом.

— Состояние стабильно тяжелое, но с положительной динамикой, — начал реаниматолог. — Давление 120 на 80, пульс 75, сатурация 98%. Дренажи работают. Анализы показывают снижение маркеров воспаления. Честно говоря, профессор, мы готовились к худшему. Когда ординатор Херовато, — в тот момент он бросил быстрый взгляд на меня, — взял его на стол, я думал, это жест крайнего идиотизма. Но…

Тайга жестом остановил его и взял в руки планшет с историей болезни. Он листал страницы с такой скоростью, что, казалось, он не читает их, а сканирует. Затем профессор осмотрел пациента, несколько раз задумчиво хмыкнул и снова уставился в медкарту.

— Значит так, — наконец произнес он, поворачиваясь к нам с Танакой. — Пациент выживет. И это, — Тайга сделал паузу, — единственная причина, по которой вы оба все еще работаете в этой больнице.

Танака облегченно выдохнул.

— Но, — продолжил профессор, — за самовольное проведение сложнейшей операции без старшего хирурга, за нарушение всех мыслимых и немыслимых протоколов вы будете наказаны.

Он повернулся и пошел к выходу из реанимации. Мы, не сговариваясь, снова поплелись за ним.

— Танака, — бросил он через плечо, — будешь заниматься бумажной работой. Всей. За все наше отделение. И если я увижу хоть одну ошибку в выписке, хоть одну пропущенную запятую в истории болезни, ты лично будешь мыть все утки в больнице. Зубной щеткой. Своей.

Танака побледнел, но в глазах его светилось счастье. Казалось, что бумажки и утки были раем по сравнению с тем, чего он успел наожидать.

— А ты, Херовато… — профессор остановился и развернулся ко мне. — С тобой все гораздо интереснее. Пошли со мной.

— Да, профессор, — смиренно ответил я, уже даже не представляя, что же меня ждет. Танака жалобно смотрел мне вслед, и я чуть улыбнулся ему. И все же, хороший он парень, так волнуется за своего друга.

В кабинете профессора царил идеальный порядок. Тайга молча прошел к своему массивному столу из темного дерева и, сев в кресло, выдвинул нижний ящик. Секунду спустя на столешницу легла идеально ровная стопка белоснежной бумаги. Он пододвинул ее ко мне через стол. Я с недоумением посмотрел сначала на бумагу, потом на профессора, но листы все же взял.

— Ты напишешь полный и подробный план проведенной операции, — ответил профессор на мой немой вопрос. — И будешь переписывать его до тех пор, пока я не сочту его идеальным. А я, — он сделал едва заметную паузу, — очень придирчив. Будь уверен, Херовато-кун, я найду, к чему придраться.

Я покорно кивнул. Что ж, писать планы операций мне не привыкать. Помнится, в кабинете у меня вместо одеяла была гора документов и отчетов, так что этим меня было не напугать. Другой вопрос, что одно дело — строчить их для галочки впопыхах между операциями и дозой кофеина, и совсем другое — делать это под пристальным, изучающим взглядом профессора, когда сам я лишь ординатор.

— Ручка. Бумага. Стол в ординаторской свободен. Чтобы через час был у меня на столе.

Я молча взял стопку бумаги, поклонился и вышел из кабинета, чувствуя, как его взгляд сверлит мне спину. Взглянул на часы: моя смена заканчивается через 20 минут. Танака смотрел на меня с сочувствием, другие ординаторы в комнате – как на идиота. Устроившись за пустым столом, я взял ручку.

Первые несколько минут я просто сидел, глядя на чистый лист. Не потому, что не знал, что писать. Наоборот. В голове уже выстроился идеальный план, отточенный сотнями подобных случаев. Предоперационный эпикриз, обоснование диагноза, подробное описание доступа — левосторонняя торакотомия в седьмом межреберье. Техника мобилизации пищевода, ревизия средостения, описание самого разрыва. Методика ушивания — двухрядный непрерывный шов атравматической нитью, с обязательной перитонизацией лоскутом диафрагмы для надежности.

Проблема была в другом. Как это изложить на бумаге? Если я напишу все так, как привык — сухо, четко и с использованием специфических терминов, которые ординатор-разгильдяй знать не может, — это вызовет еще больше вопросов. А если попытаюсь изобразить из себя дурака, Тайга это тоже сразу раскусит. Ведь как то же я провел эту операцию?

«Эх, была не была», — решил я. Буду писать так, как считаю нужным. В конце концов, я спас жизнь.

И я начал писать. Рука, что удивительно, прям летала по бумаге. Иероглифы, которые еще неделю назад показались бы мне наскальными рисунками, теперь ложились в ровные, аккуратные строчки, наполненные смыслом. Я забыл обо всем: о том, что я в чужом теле, в чужой стране, что это все, возможно, лишь коматозный бред. Был только я, пациент и операция.

Я закончил минут за сорок. Перечитал: ни единой помарки. План был безупречен. Я с какой-то злой иронией подумал, что если бы мои ординаторы в России писали хотя бы вполовину так же толково, я бы, возможно, реже ночевал в больнице.

С легким воодушевлением, я постучал и вошел в кабинет профессора. Он оторвался от каких-то бумаг и молча протянул руку. Я вложил в нее исписанные листы.

Наступила тишина. Тайга читал. Он не просто пробегал глазами — он вчитывался в каждую букву, в каждый термин. Его брови медленно поползли вверх. Профессор откинулся на спинку кресла, положив листы на стол, и скрестил руки на груди, не сводя с меня глаз. Особенно он вглядывался в последнюю страницу, и я вспомнил, что все же один недочет в плане был. Я, конечно же, машинально подписал его так, как привык это делать, выводя инициалы «Шпаков А. Н.», а потом, опомнившись, торопливо замалевал их под неуклюжие иероглифы «Акомуто Херовато».

— Руки, — вдруг скомандовал он.

— Что, простите?

— Руки свои покажи, оболтус.

Я, ничего не понимая, протянул руки. Он схватил мою левую кисть, ту самую, которой я держал скальпель.Его пальцы, сухие и сильные, ощупали мои, перевернули ладонью вверх.

— Ты сегодня стал левшой? В честь моего приезда?

Я молчал.

— Или ты всегда был амбидекстром, но скромно скрывал это, чтобы не смущать нас, простых смертных, своим гением?

Я все также молчал. Ну а что сказать? Что внезапно проснулся талант такой: невероятно оперировать, но только левой рукой?

— Ладно, молчи, — тихо проговорил себе под нос профессор, а затем уже громче продолжил: — Неплохой отчет. Особенно для того, кто, по слухам, еле окончил ординатуру.

Однако тут профессор взял красную ручку, и я вмиг напрягся.

— Но, — Тайга обвел первый же абзац. — «Учитывая остроту клинической картины и данные рентгенографии, выставлен предварительный диагноз...». Формулировка дилетанта. Где степень ургентности? Это ж самое важное в твоем случае. Переписать.

Он перевернул страницу.

— «Двухрядный шов по Альберти...» Классика. И надежно. Но почему ты ни слова не написал про альтернативу? Про возможность использования механического сшивающего аппарата? Ты должен обосновать свой выбор, а не просто констатировать факт. Переписать.

Кажется, я уже начал засыпать от постоянных прикапываний профессора, но вот он дошел до последнего листа.

— Послеоперационное ведение, посмотрим. «Антибактериальная терапия широкого спектра действия». Что за детские прописи? Какие именно группы антибиотиков? Почему именно они? Какова стратегия деэскалации? Ты предлагаешь стрелять из пушки по воробьям? Это не план, Херовато. Это сочинение на вольную тему.

Профессор Тайга отодвинул листы в мою сторону.

— У тебя еще есть сколько? — он будто бы спрашивал меня, но, быстро посмотрев на часы, сам ответил: — Целых 7 часов до начала твоей следующей смены есть. И до нее я хочу видеть перед собой не поэму, а четкий план операции. Иди.

Я молча забрал листы и вышел. В коридоре я прислонился к стене и выдохнул. Однако, что удивительно, я не был зол. Был усталый, голодный, немного смущенный, но больше всего заинтересованный. Хотелось узнать, кто же из нас: профессор или я победит в этой битве упрямости?

А ведь профессор не нашел ни одной хирургической ошибки. Он придирался к формулировкам, к академической полноте изложения. Тайга лишь играл со мной. И в то же время он был прав: я действительно не написал обоснование выбора ручного шва. Просто потому, что для меня это было очевидно, как дважды два. Но по протоколу он был абсолютно прав.

Я снова вернулся за стол. За окном уже потемнело, так что лишь редкий фонарный свет освещал ночную улицу. Я покачал головой. Этот старый лис… Он был великолепен. Он был не просто хорошим хирургом, он был Учителем с большой буквы. И я, Александр Николаевич Шпаков, известный на всю Россию профессор, сейчас сидел и, как нашкодивший студент, переписывал работу, чтобы угодить этому японскому гению. Сразу вспомнился мой наставник из университета. Кто знает, может мой сон взял его характер за основу и «вписал» в японскую тушку?

___________________________________________________

Справка:

Степень ургентности (или неотложности) означает насколько срочно нужно предпринять определенные действия или вмешательство, чтобы избежать серьезных последствий.

Двухрядный шов по Альберти представляет собой способ соединения тканей, в котором используются два ряда швов, обеспечивающие более надежную и герметичную заделку.

Стратегия деэскалации в хирургии - это процесс поэтапного снижения интенсивности или сложности вмешательства, чтобы избежать или уменьшить риски осложнений и добиться наилучшего результата для пациента.