Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1

Глава 28

Есть такие моменты в жизни, когда время сжимается в тугой, вибрирующий комок. Вот только что ты стоял, наслаждаясь заслуженным покоем, а в следующую секунду ты уже несешься по коридору, и единственная мысль в твоей голове — «Только бы не споткнуться».

Мы с Савамурой сорвались с места одновременно. Я, честно говоря, даже не думал. Ноги сами понесли меня вперед, ведомые каким-то древним, вшитым в подкорку рефлексом: «Медсестра кричит — беги».

— Пациент Ямамото, 62 года, — на ходу бросил мне Савамура, его голос был напряжен, но ровен. — Два дня назад — плановое стентирование передней нисходящей артерии. Все прошло гладко, как по маслу. Вчера уже ходил по палате, шутил с медсестрами, даже заигрывал. Что, черт возьми, могло пойти не так?

«Что могло пойти не так? — мысленно хмыкнул я. — О, друг мой, ты задаешь самый популярный вопрос в истории кардиохирургии. После него обычно идут «Кто виноват?» от пациентов и «Где здесь ближайший выход на крышу?» от врачей. Внутри человеческого тела, особенно после того, как мы там поковырялись всякими железяками, может произойти все что угодно. Тромб, отлетевший от стенки сосуда, может устроить в мозгу вечеринку с фейерверками и инсультом. Стент, эта маленькая вредная металлическая пружинка, может внезапно решить, что она — не спаситель, и спровоцировать новый тромбоз. Да что там, пациент может просто не так чихнуть».

Мы влетели в пятую палату, и на мгновение я замер. Картина была, что называется, маслом. Пациент, господин Ямамото, лежал на кровати, вцепившись рукой в грудь. Его лицо, еще вчера, наверное, румяное и веселое, теперь было пепельно-серым, покрытым испариной. Он тяжело дышал, издавая хриплые, булькающие звуки, словно пытался вдохнуть через мокрую губку. Мониторы надрывались пронзительным, истеричным писком. Давление — 80 на 50 и падает. Сатурация — 85 и тоже ползет вниз. Тахикардия такая, что сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди и пустится в пляс прямо на простыне.

— Тромбоз стента! — выкрикнул Савамура, бросаясь к пациенту и одновременно отдавая команды перепуганной медсестре. — Быстро, дефибриллятор сюда и тележку для реанимации! Звоните в катлаб, пусть готовят стол. Херовато, кислород! Маску на него.

Я уже был у изголовья. Пока Савамура, как и положено старшему, брал на себя командование, мои пальцы уже нащупали холодную и липкую кожу пациента, прикладывая электроды ЭКГ, которые медсестра в панике чуть не уронила.

— Не дефибрилляция, — спокойно сказал я, мой взгляд был прикован к бешено пляшущей кривой на мониторе. — Синусовая тахикардия. И послушай — у него отёк легких начинается. Маска 15 л/мин, но готовь аппарат. Может понадобиться интубация.

Савамура обернулся, наверное, чтобы что-то сказать мне, мол, не лезь, сопляк, но его взгляд наткнулся на мой палец, который я уже держал на экране монитора.

— Вот, — сказал я, указывая на зубец. — Элевация сегмента ST в грудных отведениях. Массивная. Это острейший тромбоз стента, передняя стенка. Мы его до катлаба не довезем. Он умрет по дороге.

Савамура замер на полуслове. Он посмотрел на экран, потом на меня, и я увидел, как в его глазах промелькнуло недоумение. Он, как старший ординатор, знал, скорее даже обязан был знать, что это такое. Но то, с какой скоростью и уверенностью я, «вчерашний интерн из провинциальной дыры», поставил диагноз, выбило его из колеи.

— Нужно действовать. Прямо сейчас, — продолжил я. — Нам нужны антикоагулянты и антиагреганты. Двойная доза. Иначе мы его потеряем.

— Медсестра! — крикнул Савамура, мгновенно приходя в себя. Он понял. Понял, что спорить и выяснять, откуда я это знаю, сейчас нет времени. — Гепарин, 70 единиц на килограмм болюсно, маску на 15 литров. И аспирин, разжевать!

— Не аспирин, — снова вмешался я, уже роясь в ящике реанимационной тележки, которую подкатила медсестра. — У него, скорее всего, резистентность. Нам нужен тикагрелор. Нагрузочная доза, сто восемьдесят миллиграмм. Есть?

Медсестра тут же отыскала упаковку и растерянно посмотрела на Савамуру, ища подтверждения.

— Делай, что он говорит! — рявкнул тот.

Медсестра засуетилась, набирая в шприц гепарин. Пациент захрипел еще сильнее, и его глаза начали закатываться.

— Он уходит! — пискнула медсестра.

— Не уйдет, — отрезал я. — Савамура-сан…

— Помоги мне его приподнять. Нужно уменьшить венозный возврат к сердцу, — перебил он меня, словно прочитав мои мысли.

Мы вдвоем приподняли верхнюю часть туловища пациента. Савамура вколол гепарин внутривенно, а я сунул под язык пациента таблетки тикагрелора. Я знал: тикагрелор сработает через полчаса. Не через минуту. Но выбора не было. Он должен продержаться.

— Глотайте! — скомандовал я, хотя сомневался, что он меня слышит.

— Подготовь норадреналин, начни с 0,05 мкг/кг/мин, если давление упадёт ниже 80, — в это время проговорил Савамура медсестре.

И мы стали ждать. Секунды тянулись, как резина. Монитор продолжал истошно вопить. А потом… потом кривая на экране дрогнула. Один зубец стал чуть ниже. Потом еще один. Пульс, до этого зашкаливавший за сто пятьдесят, начал медленно, очень медленно снижаться. Сто сорок. Сто тридцать. Хрипы в груди стали тише.

— Давление… давление пошло вверх, — прошептала медсестра, не веря своим глазам. — Девяносто на шестьдесят.

Я выдохнул. Мы успели. Лекарства начали растворять тромб, открывая просвет в артерии. Мы выиграли ему время.

— Теперь можно и в катлаб, — сказал я, отходя от кровати. — Пусть ставят второй стент. И проконтролируют, чтобы этот стоял как надо.

Я повернулся к медсестре, которая смотрела на меня так, будто я только что на ее глазах превратил воду в сакэ.

— Так, слушайте внимательно, — начал я чеканить команды. — Каждые десять минут — контроль давления и пульса. Постоянный мониторинг ЭКГ. Любое изменение — немедленно сообщать. После катлаба — перевод в кардиореанимацию. Капельницу с нитроглицерином не отключать. И еще, — я сделал паузу, но договорить не успел.

— Проверьте уровень тромбоцитов через час. И коагулограмму. На фоне такой терапии может начаться кровотечение, — закончил за меня Савамура. — Понятно?

— Д-да, доктор, — пролепетала она, лихорадочно записывая в блокнот.

Я удовлетворенно кивнул и посмотрел на Савамуру. Он стоял, прислонившись к стене, и смотрел на меня.

И в этот момент в моей голове, как на старой кинопленке, промелькнуло воспоминание. Не из жизни Херовато. Из моей, настоящей. Из той, которую я почему-то начал забывать.

Зима.

Захолустная районная больница где-то под Вологдой, куда меня, еще молодого, но уже подающего надежды хирурга Шпакова, занесло на какую-то конференцию по обмену опытом. На самом деле, никакого обмена не было. Была пьянка с местным главврачом, баня и охота, но это уже совсем другая история. И вот, в разгар этого «обмена опытом», когда за окном бушевала метель, а мы сидели дома и резались в дурака, привезли его. Тракториста дядю Ваню, который решил, что чинить свой трактор в состоянии тяжелого алкогольного опьянения — отличная идея. Идея оказалась так себе. Трактор на него упал.

Привезли его на санях, потому что «скорая» застряла в сугробе в десяти километрах от больницы, а дом главврача как раз был поблизости. Дядя Ваня был весь синий, хрипел, и одна половина грудной клетки у него не дышала, а наоборот, выпирала, как надутый пузырь. Напряженный пневмоторакс. Воздух из порванного легкого поступал в плевральную полость и не выходил обратно, сдавливая второе легкое и сердце. Еще минут десять-пятнадцать — и все.

Ни рентгена. Ни УЗИ. Ни, прости господи, дренажного набора. Из всего хирургического арсенала — тупой нож, которым главврач, извините за прямоту, резал сало, и банка с йодом.

— Что делать будем, Николаич? — спросил меня главврач, икая и почесывая небритую щеку. — Подорожник приложить, что ли?

Я посмотрел на синеющего дядю Ваню, на метель за окном и на пьяного в стельку главврача. И понял, что если я сейчас что-то не придумаю, то писать некролог придется мне.

— Спирт есть? — спросил я.

— А то! — обрадовался главврач, думая, что мы сейчас будем поминать бедолагу.

Он притащил мутную бутыль с чем-то, что пахло сивушными маслами. Я взял нож, которым он резал сало, щедро полил его этим «антисептиком» и подошел к дяде Ване.

— Держите его, — скомандовал я пьяному главврачу и его перепуганной жене.

Нащупал второе межреберье. И, зажмурившись, воткнул нож ему в грудь. Раздался свист. Как будто прокололи футбольным мячом. Из раны со свистом вырвался воздух. Грудь опала. Дядя Ваня судорожно вздохнул, порозовел и открыл глаза.

— О, мужики, — прохрипел он. — А где я?

В рану я вставил резиновую трубку от капельницы, второй конец опустил в банку с водой. Получился примитивный дренаж по Бюлау. Так дядя Ваня и пролежал до утра, пока метель не утихла и его не смогли перевезти в областную больницу.

— Херовато-кун?

Голос Савамуры вырвал меня из воспоминаний.

— Идем?

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение.

— Пошли, — пробормотал я.

Мы вышли из палаты, оставив пациента в руках подоспевших реаниматологов и кардиологов, которые с удивлением смотрели на уже стабилизировавшегося больного. Коридор после тесной палаты казался огромным и гулким. Мы шли молча.

— Неплохо, — наконец нарушил молчание Савамура. — Особенно для первогодки.

— И не такое проходили, — проговорил я, все еще погруженный в свои мысли. Это воспоминание… Оно напомнило мне о том, о чем я стал почему-то забывать. Что это все — сон.

— Но у вас же там, наверное, нет такого оборудования, — не так понял мои слова Савамура, видимо, решив, что я говорю про ту свою больничку в Кунитати. —Нет как такового катлаба, который готов принять пациента через пять минут. Как вы справлялись?

Я усмехнулся. Как мы справлялись… Хороший вопрос.

— Иногда, Савамура-сан, когда у тебя нет ничего, кроме головы на плечах и пары рук, приходится включать то, что в книжках называют «клиническим мышлением», а я называю «отчаянной импровизацией».

Савамура лишь хмыкнул.

— Кстати, — вдруг вспомнил я. — А кто сегодня дежурный хирург? Кто должен был этим заниматься? Чего мы тут бегаем?

— Хороший вопрос, — протянул он и остановил пробегавшую мимо медсестру, ту самую, что звала нас на помощь. — Такахаси-сан, кто сегодня на дежурстве?

Медсестра замерла, ее щеки слегка покраснели, и она опустила глаза.

— Эм… ну…

— Такахаси-сан, я не спрашиваю государственную тайну, — мягко, но настойчиво сказал Савамура. — Просто имя.

— Томимо-сенсей… — прошептала она так тихо, что я едва расслышал.

Я удивленно поднял брови.

— Профессор?

Медсестра совсем смутилась и, бросив на нас испуганный взгляд, почти пролепетала:

— Нет… Это Томимо Токоряво-сенсей… Простите, мне нужно бежать!

И она тут же скрылась за поворотом, словно за ней гналась вся японская мафия. Савамура тяжело вздохнул и потер переносицу. На его добродушном лице промелькнула тень такого искреннего, такого глубокого раздражения, что я даже удивился.

— Ладно, раз уж все обошлось, пойдем обратно. Нужно заполнить кучу бумаг.

Мы вошли в ординаторскую. Я сел на кровать и посмотрел на Савамуру.

— Что это за Томимо Токоряво? — спросил я. — И почему при упоминании его имени у тебя такое лицо, будто ты съел просроченный мандарин?

Савамура рухнул на свой стул и откинулся на спинку.

— О, Херовато-кун, ты еще не знаком с нашим главным сокровищем, — он криво усмехнулся. — Томимо Токоряво — это не просто ординатор. Это… это явление природы. Ходячая катастрофа. Племянник нашего дорогого профессора Томимо.

— Племянник? — удивился я. Как то не верилось, что у флюгера вообще родня есть.

— Он самый, — криво усмехнулся Савамура. — И этим все сказано. Понимаешь, в каждой больнице есть свой «блатняк». Но наш Токоряво — это особый случай. Парень абсолютно бездарен. Я серьезно.

Почему-то Савамуре я верил. Раз даже такого доброго и жизнерадостного на первый взгляд парня можно так вывести, то там наверняка совершенно необычный экспонат.

— Он умудряется ставить неправильный диагноз даже тогда, когда правильный, кажется, написан у пациента на лбу большими буквами. Он ленив, как панда после обеда, и компетентен в хирургии примерно так же, как я в балете. Но при этом он обладает самомнением, которому позавидовал бы сам император.

— И как он здесь держится? — спросил все же я, хотя ответ и так знал.

— Дядя, — коротко ответил Савамура. — Профессор Томимо его прикрывает. Любой его косяк, любая жалоба, любая ошибка — все заминается. Токоряво вечно «болеет» во время сложных дежурств, «уезжает на срочную консультацию», когда привозят тяжелого пациента, или просто отсиживается где-нибудь, играя в телефон. Как сейчас, например. А мы с тобой тут носимся, как ошпаренные.

— Мда… — хмыкнул я. Ничего нового. Везде таких «Токоряв» тоже пруд пруди. Только фамилии у них другие.

— Да, — закончил Савамура. — Так что, считай, нам повезло, что мы оказались рядом.

И то верно. Иначе ждал бы Ямамото-сан своего «дежурного хирурга» до второго пришествия.

Остаток дня прошел на удивление спокойно. Я разбирал бумаги, заполнял истории болезни, пытаясь вникнуть в местную систему, которая, казалось, была создана специально для того, чтобы доводить врачей до нервного срыва. Савамура мне помогал, терпеливо объясняя, какую форму нужно заполнить, чтобы выписать пациенту аспирин, хотя я верил, что у них даже на использование туалетной бумаги есть отдельная форма.

Но я чувствовал себя на удивление… комфортно. Будто я работал с этими ребятами уже много лет.

Вечером, когда рабочий день уже подходил к концу, и я чувствовал себя выжатым, как лимон, который пропустили через соковыжималку, а потом еще и потоптались на нем ногами, в ординаторскую заглянул Савамура.

— Эй, Херовато-кун, — он хлопнул меня по плечу. — Какие планы на вечер?

— Кровать, сон, возможно, кома, — честно ответил я.

— Отставить кому! — рассмеялся он. — Каждого новичка мы должны… как бы это сказать… посвятить. В общем, я предлагаю пойти выпить. Отметим твое, так сказать, боевое крещение. Отказ не принимается. Это приказ старшего по званию!

Савамура с улыбкой посмотрел на Рю, который тут же закивал с энтузиазмом.

— Точно! Пойдем, братец! Я знаю одно место, там такие якитори делают, пальчики оближешь!

Я посмотрел на них, потом на Инуи, который все так же сидел с книгой, словно прирос к стулу.

— Инуи, ты с нами? — спросил Савамура.

Тот даже не поднял головы.

— Спасибо, но у меня в плане на вечер — глава по патофизиологии митральной недостаточности. Это куда увлекательнее, чем денатурация белка в вашем организме под воздействием этанола.

— Ну, как знаешь, зануда, — добродушно хмыкнул Савамура. — А мы пошли.

Бар, в который притащил нас Нишиноя, оказался крошечным, зажатым между прачечной и цветочным магазином. Внутри было всего несколько столиков и длинная стойка, за которой колдовал пожилой усатый бармен.

Мы сели за маленький столик в углу. Рю тут же заказал три огромные кружки пива и целую гору закусок.

— Ну, за знакомство! — провозгласил Савамура, когда нам принесли запотевшие кружки

Мы чокнулись. Холодное, горьковатое пиво приятно обожгло горло.

— Так откуда ты все-таки, Херовато-кун? — спросил Савамура, отхлебнув из своей кружки. — Кунитати — это же такая дыра. Как тебя оттуда занесло в столицу?

Я пожал плечами.

— Ладно, — отмахнулся Савамура. — Ты сегодня был великолепен. Я, честно говоря, на секунду растерялся. А ты… как будто каждый день такое делаешь.

— Не каждый, — я усмехнулся. — Просто иногда приходится выбирать между «не сделать ничего» и «сделать хоть что-то». Я выбрал второе.

— Слушай, а правда, что ты в скорой тому парню… ну, ты понял… ручкой? — Нишиноя подался вперед, его глаза горели любопытством.

Я вздохнул. Уже выяснили. Похоже, от славы героя-канцеляриста мне не отмыться. Неужто в каждой больнице обо мне будут слухи нелепые ходить.

— Ага… Но там ничего особенного.

Савамура, видимо, поняв, что я не сильно горю желанием обсуждать свой великий подвиг, пришел на выручку.

— В любом случае, — он отпил пива, — ты уже стал членом нашей команды. Ты теперь часть корабля.

— Кстати, — оживился Нишиноя, прожевав кусок куриной кожицы. — Раз уж мы тебя посвящаем, ты должен знать местный расклад. Садись поудобнее, братец, сейчас начнется самое интересное.

Он сделал таинственное лицо и понизил голос.

— Начнем с нашего любимого Томимо-сенсея, — Нишиноя хихикнул. — Есть байка, что однажды, когда еще он был ординатором, на дежурстве перепутал физраствор с глюкозой и чуть не ввел его пациенту с диабетом. Его тогда остановила санитарка, которая просто мимо проходила и заметила не ту этикетку. С тех пор она в отделении пользуется большим уважением, чем он.

— Рю, не преувеличивай, — мягко поправил его Савамура, хотя и сам улыбался.

— А профессор Ишикава? — спросил я, вспомнив рассказ Савамуры. — Тот, что самый старший.

— О, Ишикава-сенсей — это живая легенда, — с неподдельным уважением в голосе сказал Савамура. — Говорят, лет десять назад ему предложили пост заместителя министра здравоохранения. Кабинет в центре Токио, личный водитель, огромная зарплата. А он отказался. Сказал, что не может променять операционную на разборки и политическую грязь. Говорят, министр был в ярости. Но Ишикаве было все равно.

— А Мей-сенсей? — не удержался я. Сильно хотелось узнать о ней подробнее.

Нишиноя аж поежился.

— О-о-о, — протянул он. — Демонесса — это еще мягко сказано.

— Она жесткая, — согласился Савамура, становясь серьезным. — Но справедливая. Она прошла через ад, чтобы оказаться там, где она сейчас. В нашем мире женщине-хирургу, чтобы доказать, что она чего-то стоит, нужно быть вдвое лучше, вдвое умнее и вдвое сильнее любого мужчины. Она стала вдесятеро лучше. Поэтому ее и боятся, и уважают.

Он сделал глоток пива.

— Хотя… — он задумался. — Есть, пожалуй, один человек во всей этой больнице, который может с ней спорить на равных. Даже подкалывать ее. И ему за это ничего не бывает.

— Кто это? — с любопытством спросил я.

— Заведующий гастроэнтерологией, — ответил Савамура. — Очень… колоритный персонаж. Вечно улыбающийся, похож на добродушного медведя. Но за этой улыбкой скрывается ум, острый, как бритва. Они с Мей-сенсей — как лед и пламя. Постоянно спорят на консилиумах, подкалывают друг друга, но при этом видно, что они уважают друг друга. Говорят, — тут Савамура понизил голос, — что он лучший друг какого-то легендарного хирурга из провинции, которого Мей-сенсей очень уважает, но, скорее всего, это лишь байки.

Я молчал, внимательно слушая и роясь на подгорках сознания. Уж больно это описание мне кого-то напомнило…

— Да… — протянул я. — Весело у вас тут.

— Это ты еще не все знаешь! — снова встрял Нишиноя. — У нас же еще есть призрак!

— Какой еще призрак? — я удивленно посмотрел на него.

— Призрак медсестры Кагуи! — выпалил он. — Той, что работала здесь лет пятьдесят назад. Говорят, она была влюблена в молодого хирурга, а он ее бросил. Она от несчастной любви выбросилась с крыши четырнадцатого этажа. И теперь ее призрак по ночам бродит по коридорам и ищет своего возлюбленного. Иногда по ночам сами по себе включаются мониторы или падают инструменты. Это она!

Я посмотрел на Савамуру. Тот только вздохнул.

— Рю, это не призрак. Это старая проводка. А инструменты падают, потому что ты их криво кладешь.

— А вот и нет! — обиделся Нишиноя. — Я сам слышал, как она плачет.

Мы пили пиво, ели якитори, я слушал эти больничные байки, и мне становилось на удивление легко.

— Знаешь, Херовато-кун, — сказал Савамура, когда мы уже собирались уходить. Он был уже немного пьян, и его обычная добродушная улыбка стала еще шире. — Ты, конечно, парень странный. И появился из ниоткуда. Но… — он хлопнул меня по плечу, — я рад, что ты здесь.

— Спасибо, — улыбнулся я в ответ. И это было искренне.

Мы вышли на ночную улицу. Воздух после душного бара казался свежим и чистым. Рю что-то весело орал, размахивая руками. Савамура пытался его успокоить. Попрощавшись, я направился в общежитие.

Голова приятно гудела от пива и разговоров. Я чувствовал себя уставшим, но… счастливым. Давно я не испытывал такого простого, человеческого чувства. Давно так легко и просто не болтал с коллегами, не выпивал после работы, не обсуждал профессоров.

Я тихо вошел в свою комнату в общежитии. Внутри было темно, горел только маленький ночник у соседней кровати.

Мой сосед был уже здесь.

Он лежал на кровати, отвернувшись к стене и накрывшись одеялом с головой. Было видно только копну волос, торчащих из-под одеяла. Он, видимо, уже спал.

Я тихо разделся, стараясь не шуметь, и лег в свою кровать. Завтра будет новый день.

___________________________________________________

Справка:

В этот раз справка ОЧЕНЬ большая. Многое вырезал, но и многое оставил. Кому интересно — прочтет.

Стентирование передней нисходящей артерии — это процедура, при которой в одну из главных артерий сердца устанавливают небольшую металлическую трубочку (стент), чтобы расширить ее и восстановить нормальный кровоток.

Тромб — это кровяной сгусток, который образуется внутри кровеносного сосуда и может блокировать его. Так называй "лишний пассажир" в крови, который вдруг решает: "А пойду-ка я перекрою движение!" И вот он сидит в сосуде, как бегемот в трубе, мешая всему.

Тромбоз стента — это образование кровяного сгустка (тромба) внутри уже установленного стента, что приводит к повторной закупорке сосуда.

Катлаб (катетеризационная лаборатория) — это специализированная рентгеноперационная, где проводятся диагностические и лечебные процедуры на сердце и сосудах с использованием катетеров.

Электроды ЭКГ — это специальные датчики, которые прикрепляются к коже для регистрации электрической активности сердца (электрокардиограммы).

Синусовая тахикардия — это учащение сердечного ритма, которое исходит из естественного водителя ритма сердца (синусового узла) и часто является нормальной реакцией организма на стресс или болезнь.

Маска 15 л/мин — это метод подачи кислорода через маску со скоростью 15 литров в минуту, что является высокой концентрацией кислорода для пациентов с выраженной дыхательной недостаточностью. Короче, это как включить кислородный кран на полную мощь, чтобы легкие не успели захлебнуться

Интубация — это процедура введения специальной трубки в трахею пациента для обеспечения проходимости дыхательных путей и подключения к аппарату искусственной вентиляции легких.

Элевация сегмента ST — это изменение на электрокардиограмме, указывающее на серьезное повреждение сердечной мышцы

Антикоагулянты — это лекарства, которые препятствуют свертыванию крови и образованию тромбов. Следственно, гепарин — это антикоагулянт, который быстро разжижает кровь и используется для предотвращения или лечения тромбов.

Антиагреганты — это лекарства, которые предотвращают склеивание тромбоцитов (клеток крови) и образование кровяных сгустков. Опять таки, следственно, аспирин — это антиагрегант, который предотвращает образование тромбов и часто используется при сердечно-сосудистых заболеваниях. Тикагрелор — это мощный антиагрегант, используемый для предотвращения тромбов у пациентов с сердечными заболеваниями, особенно после стентирования.

Ввести болюсно (можно еще просто болюс) — это быстрое однократное введение большой дозы лекарства внутривенно.

Резистентность — это невосприимчивость организма или его клеток к действию лекарственного препарата.

Норадреналин — это мощный препарат, используемый для повышения артериального давления у пациентов в шоковом состоянии.

Напряженный пневмоторакс — это жизнеугрожающее состояние, при котором воздух из поврежденного легкого попадает в плевральную полость (пространство между легкими и грудной стенкой) и не может выйти обратно, сдавливая легкое и сердце.