Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1

Глава 15

В царстве ординаторской, после полуночи, наступает особое благоприятное время. Время, когда большинство пациентов мирно спят, а единственными звуками остаются мерное похрапывание перетрудившихся врачей и гул старого кондиционеры, который, казалось, вот-вот взлетит на орбиту. Это время называется ночное дежурство.

Я лежал на узкой кушетке, закинув руки за голову и чувствуя, как свинцовая усталость пропитывает каждую клетку моего тела. Глаза слипались сами по себе, и мозг отчаянно требовал перезагрузки. А в двух метрах от меня, на стуле, сгорбившись над экраном ноутбука, сидел Танака и с упоением смотрел аниме.

Сказать, что он его смотрел — значит не сказать ничего. Казалось, он им жил. Экран заливал его лицо калейдоскопом цветов: фиолетовые вспышки, алые росчерки, золотые искры. Танака то ахал, то хватал себя за голову, то шептал что-то вроде: «Давай, Юдзи! Покажи ему силу Черной Вспышки!»

— Танака, — прохрипел я, не открывая глаз. — Сделай потише. У меня сейчас мозг вытечет через уши.

— Т-с-с, братец, тише! — зашипел он на меня, не отрывая взгляда от экрана. — Сейчас самый важный момент. Годжо-сенсей вот-вот использует «Расширение территории»! Ты не представляешь, что это такое!

Я с трудом разлепил один глаз. На экране какой-то парень с белоснежными волосами и черной повязкой на глазах стоял напротив чудища, что выглядело как плод любви осьминога и сгоревшей пиццы.

— Расширение территории? — переспросил я. — Звучит как название программы по ипотеке в каком-нибудь новом японском райончике.

— Что? Какая ипотека? — удивился Танака, наконец оторвавшись от зрелища и посмотрев на меня с недоумением. — Это высшая техника магии. Он создает внутри барьера собственное измерение, где все его атаки стопроцентно попадают в цель. Это же гениально!

— Гениально… — пробормотал я. — Вот бы мне такую территорию в операционной. Накладываешь шов, а он стопроцентно идеальный. И профессор Тайга стопроцентно рад.

— Но Годжо-сенсей такой крутой не только из-за этого! — продолжал вещать мой персональный гид по миру японской анимации. — У него есть «Техника Безграничности». Он может управлять пространством на атомарном уровне, и никто не может до него дотронуться, потому что расстояние между ним и противником — это буквально бесконечность!

Я сел на кушетке и потер виски. Бесконечность. Точно такое же расстояние, казалось, лежало между моим пониманием происходящего и энтузиазмом Танаки.

— Погоди, — сказал я, пытаясь включить остатки своего логического мышления. — Если он такой неуязвимый, то в чем смысл сериала? Он просто приходит и всех побеждает?

— Нет! — Танака снова всплеснул руками. — В этом-то и вся соль! Он настолько сильный, что автору приходится постоянно придумывать, как его убрать, чтобы дать шанс главным героям. Его то запечатают в какой-нибудь артефакт, то еще что-нибудь… А еще он обожает сладкое и постоянно подкалывает всех вокруг. Он гений, но при этом такой несерьезный! Понимаешь?

— Ладно, — вздохнул я. — А тот, второй, с розовыми волосами? Он что, главный герой?

— Да! Это Итадори Юдзи, — глаза Танаки снова заблестели. — Он съел палец древнего проклятия и стал сосудом для Короля Проклятий, Сукуны. Теперь он учится в столичной технической школе магии, чтобы собрать все пальцы и потом умереть вместе с Сукуной!

Я молчал. Просто молчал, переваривая информацию. Пальцы. Древние проклятия.. В голове пронеслась шальная мысль: может, и мне стоило съесть какой-нибудь палец, чтобы разобраться со всем этим бардаком в моей жизни? Хотя, учитывая мою удачу, я бы просто подавился.

Пока я размышлял, Танака снова погрузился в свой мир. Я встал и побрел к кофейному аппарату на кухню. Нужно было что-то горячее. И крепкое. Желательно, не сакэ.

Кухня для персонала была пуста, но из приоткрытой двери кладовки, где хранились разные принадлежности, доносился приглушенный шепот. Можно сказать, я уже даже закатил глаза. Казалось, что я стал главным героем какого-то низкобюджетного фильма. Иначе как объяснить то, что на кухне я постоянно сталкивался с какими-то странными людьми.

Я налил себе в чашку бурду из автомата, стараясь не шуметь, и прислонился к стене.

— …говорю тебе, он ее бросил прямо перед свадьбой, — шипел до ужаса знакомый голос Кенджи. — А весь такой из себя профессор.

— Да не может быть, — сомневался его собеседник. — Что должно было случиться?

— А вот случилось! Говорят, она была красавица, из хорошей семьи, дочка какого-то важного чиновника из министерства. А он взял и разорвал помолвку. Без объяснения причин.

— И что она?

— А что она? Погоревала и вышла замуж за другого. Говорят, за его же лучшего друга. Вот почему у Тайги нет друзей, и он всех ненавидит. Он с тех пор он стал холодный, как его любимый скальпель.

Я отхлебнул кофе. И на душе вдруг стало так мерзко. Конечно, обо мне тоже часто ходили сплетни. Как никак, профессор, так еще и строгий. Чего я мог только о себе не узнать. «Этот профессор Шпаков всех медсестер так этот переэтак» либо, наоборот, «Да у него там уже давно не работает». В общем, о моей личной жизни ординаторы знали лучше родителей. Но то дело я, а тут слышать такое о профессоре Тайге, к которому я, буду честен, уже проникся уважением и симпатией, было неприятно.

Тут дверь кладовки скрипнула. Я остался стоять на месте. Кенджи и его приятель вышли и, заметив меня, обомлели. Я лишь продолжил пить кофе. Вступать с ними спор, драться на кулаках? А зачем? Таким ведь ничего не докажешь. Да и Тайга не девушка, чтобы я его честь отстаивал, особенно перед такими идиотами.

Эти двое еще несколько секунд попялились на меня, а затем, продолжая шептаться, направились на выход. Я постоял еще немного в тишине, а потом медленно пошел обратно.

Пронзительный звонок громкой связи разорвал ночную тишину:

— Кардиобригаду! Срочно в приемное!

Я рванул сразу туда. Когда я добежал, фельдшеры уже вкатили каталку. На ней, вся синяя, лежала маленькая девочка. Лет шести, не больше. Она дышала тяжело, с хрипом, жадно хватая ртом воздух, который, казалось, совсем не приносил ей облегчения. Ее крошечные пальчики и губы были иссиня-черными. Рядом, вцепившись в край каталки, бежала молодая, обезумевшая от страха женщина.

— Эми, шесть лет, — быстро докладывала уже знакомая мне Акико, которую я даже сначала и не заметил. В ее голосе звенела неподдельная тревога. — Врожденный порок сердца. Тетрада Фалло. Состояние резко ухудшилось час назад. Приступ одышки, потеря сознания. Давление критическое.

Я шагнул к каталке. Тетрада Фалло, по другому, «синий порок». Четыре аномалии в одном маленьком, отчаянно бьющемся сердце. Дефект межжелудочковой перегородки, смещение аорты, сужение легочной артерии и, как следствие, утолщение стенки правого желудочка, который работал на износ, пытаясь протолкнуть кровь через узкое горлышко в легкие. Кровь, бедная кислородом, смешивалась с артериальной и растекалась по телу, окрашивая кожу в этот жуткий синий цвет.

Взади уже стоял профессор Тайга. Он окинул девочку одним взглядом и бросил:

— В реанимацию. Срочно УЗИ, ЭКГ, подготовьте все для интубации.

— Доктор! — женщина, видимо, мать девочки, бросилась к нему, хватая за халат. — Спасите ее! Умоляю! Нам говорили, что операция слишком рискованная, что нужно ждать… Но она угасает!

Тайга мягко, но настойчиво отстранил ее руку.

— Мы сделаем все, что в наших силах. Сейчас главное — стабилизировать ее состояние.

В отделении реанимации воцарился хаос. Аппараты пищали, медсестры бегали, анестезиолог уже готовил трубку. Я стоял у УЗИ-аппарата, водя датчиком по крошечной грудной клетке. Картина на экране была хуже, чем я ожидал. Правый желудочек был огромен. Легочная артерия сужена почти до ниточки. Кровь едва поступала в легкие.

— Она не доживет до утра, — тихо сказал я, когда мы с Тайгой вышли в коридор.

— Я знаю, — глухо ответил он. Он смотрел на рыдающую мать, которую пыталась успокоить медсестра.

— Может, в столицу ее, где больницы более оснащенные… — начал я.

— Перелет она не перенесет, — отрезал Тайга. — Это все равно что пытаться перевезти зажженную динамитную шашку в самолете.

Мы молчали. Ситуация была патовой. Здесь, в нашей больнице, такие операции на детях с комплексными пороками не проводили. Риск был чудовищным. Смертность на операционном столе просто запредельной. Любой здравомыслящий администратор запретил бы это, чтобы не портить статистику и не нарваться на судебный иск.

— Мы не можем просто смотреть, как она умирает, — сказал я наконец.

Тайга посмотрел на меня. Долго, изучающе.

— Ты понимаешь, о чем просишь, Херовато? Если мы ошибемся, нас не просто уволят. Нас сотрут в порошок. И будут правы.

— А если мы не попробуем, я не смогу смотреть в глаза ни ее матери, ни себе в зеркале, — ответил я. — Профессор, мы можем это сделать. Я знаю, что можем.

— Откуда такая уверенность? — его голос был тихим, но в нем слышалась сталь. — Из своих книжек?

— Из понимания того, что другого шанса у нее нет.

В этот момент из-за угла вышел Кенджи. Этот японец что, преследует меня? Он, видимо, усердно подслушивал. На его лице было написано злорадство.

— Профессор, он сумасшедший! — выпалил он. — Вы не можете его слушать! Это же ребенок! Если она умрет на столе, нас засудят. Больницу закроют.

Тайга даже не повернулся в его сторону. Он продолжал смотреть на меня. И я видел, как в его глазах идет борьба. Борьба между протоколом и долгом, между риском и шансами, между холодным расчетом и отчаянным желанием спасти.

— Кенджи, — негромко сказал Тайга. — Иди работай. Пиши выписки. Это у тебя получается лучше всего.

Кенджи открыл рот, чтобы возразить, но, встретившись со взглядом профессора, захлопнул его и, бросив на меня полный ненависти взгляд, удалился. Тайга взглянул на меня, покачал головой, а затем вернулся к матери девочки.

— Шанс есть, — медленно произнес он. — Но он очень мал. Операция невероятно сложная, и исход непредсказуем. Мы можем попытаться. Но я не могу вам ничего обещать. Решение за вами.

Женщина посмотрела на него, потом на меня. В ее глазах, полных слез, была не только мольба, но и какая-то отчаянная решимость. Удивительно, но взгляд матери, отчаянно жаждущей спасти своего ребенка, одинаков у всех наций и народов.

— Делайте, — прошептала она. — Делайте все, что нужно. Только спасите ее.

Тайга кивнул.

— Херовато. Готовь операционную.

Подготовка к операции была похожа на подготовку к высадке на вражескую территорию во время войны. Мы собрали целый консилиум. Анестезиологи, реаниматологи, перфузиологи — все были напряжены до предела. Я, если честно, даже удивился, что кто-то согласился. Ладно мы с профессором, там уже давно понятно, что мы отбитые на всю голову. Но, видимо, у Тайги здесь была целая бригада «своих» людей, готовых идти даже на самые сумасшедшие операции.

В это время профессор быстро рисовал на доске схемы, объясняя план. Голос его был ровным и четким, но я видел, как сжаты его кулаки.

— Мы сделаем радикальную коррекцию в один этап, — говорил он. — Закроем дефект межжелудочковой перегородки заплатой из ее собственного перикарда. Затем — самое сложное. Реконструкция выводного тракта правого желудочка. Мы должны расширить его, чтобы обеспечить нормальный кровоток в легкие.

— Мы будем использовать гомографт? — спросил один из хирургов.

— Нет. У нас его нет, и времени на поиски тоже, — ответил Тайга. — Мы сделаем трансаннулярную пластику. Рассечем кольцо легочного клапана и вшьем заплату, чтобы расширить его.

Это был рискованный, но единственно возможный в наших условиях план. Я стоял рядом и молчал, но в голове уже прокручивал каждый этап. Я уже знал, где могут возникнуть проблемы.

Когда мы вошли в предоперационную, я увидел свое отражение в зеркале. Бледный, осунувшийся японец с горящими глазами.

— Не бойся, Херовато, — сказал Тайга, когда мы мыли руки. Его голос был необычно тихим.

— Я не боюсь, профессор, — ответил я.

И это была чистая правда. Я стоял над операционным столом, и весь мир сузился до этого маленького, отчаянно борющегося за жизнь сердечка. Вся усталость, все сомнения, все мысли — все это ушло. Остался только хирург. И его работа.

Мы начали.

После разреза и мобилизации сосудов мы тут же перешли на искусственное кровообращение.

— Гепарин в дозе, — скомандовал Тайга.

Я подтвердил дозу и следил за коагулограммой на мониторе. Всё было под контролем. Аппарат ИК запущен, температура понижена. Затем началась основная часть.

Операция была пыткой и чудом одновременно. Маленькое сердце, не больше кулачка самой девочки, было хрупким, как фарфор. Все ткани были тонкими, нежными. Каждый шов, каждое движение требовали нечеловеческой точности. Мы работали под микроскопом, и наши инструменты казались грубыми и громоздкими.

Тайга был великолепен. Его руки не дрожали. Он был спокоен, как скала. Но я видел напряжение в его плечах, видел капельки пота на его лбу, которые периодически стирала медсестра. Я ассистировал:отсасывал кровь, держал ретракторы.

Самый сложный момент настал, когда мы закрыли дефект заплатой и начали реконструкцию легочной артерии. Ткани были настолько истончены, что нить просто прорезала их.

— Черт! — вырвалось у Тайги. — Кровотечение.

Кровь тонкой струйкой начала заполнять операционное поле. Мелочь для взрослого, но для ребенка с ее объемом крови — это катастрофа.

— Прокладки. Тефлоновые прокладки под швы, — сказал я вдруг. — Мы укрепим края. Это сработает. Я читал об этом в одном исследовании.

Тайга на секунду замер, посмотрел на меня поверх очков. В его взгляде не было сомнения над словами ординатора. Он кивнул.

— Давай.

Мы наложили швы через крошечные тефлоновые прокладки, и кровотечение остановилось. Я выдохнул. Затем постепенно вышли из искусственного кровообращения, контролируя давление и насыщение. Перфузиолог кивнул, мол параметры в норме. Я отключил ИК. Оставалось запустить сердце.

Но оно не заводилось. Фибрилляция. Хаотичные, беспомощные подергивания.

— Разряд. Еще. Еще!

Сердце не отвечало.

— Адреналин. Прямо в аорту.

Я вколол препарат. И снова разряд.

И вдруг на мониторе появилась слабая, но ровная синусоида. Оно забилось. Медленно, неуверенно, но само. Я посмотрел на грудную клетку девочки. Кожа на ее пальчиках и губах начала медленно, очень медленно розоветь.

Казалось, мы победили саму смерть.

Когда мы вышли из операционной, было уже утро. Шесть часов ада и надежды. Тайга прислонился к стене и закрыл глаза. Он был бледен, как полотно.

— Иди, Херовато, — прошептал он. — Скажи матери.

Я подошел к женщине, которая всю ночь просидела в коридоре, сжавшись в комок. Она подняла на меня полные слез и страха глаза.

— Она жива, — сказал я. — Операция прошла успешно. Состояние тяжелое, но стабильное. Она будет жить.

Женщина зарыдала, но теперь это были слезы облегчения. Она пыталась что-то сказать, благодарить, но могла только плакать. Я стоял рядом и чувствовал, как меня самого накрывает волна эмоций.

Я вернулся в ординаторскую и рухнул на кровать. Танака спал, свернувшись калачиком и обняв учебник по анатомии. Я закрыл глаза. В голове была абсолютная пустота. А потом я вспомнил ту девочку. Эми. И ее маленькое, отважное сердце.

Я поднялся, подошел к окну. Начинался рассвет. Город просыпался.

___________________________________________________

Справка:

Тетрада Фалло — это сложный врождённый порок сердца у детей, при котором сердце неправильно развито в четырёх местах, из-за чего кровь плохо насыщается кислородом.

Перфузиологи — это специалисты, которые управляют аппаратом искусственного кровообращения во время операций на сердце, временно заменяя работу лёгких и сердца.

Радикальная коррекция в один этап — это исправление всех основных проблем с сердцем за одну операцию, а не за несколько, чтобы сразу устранить все дефекты.

Гомографт — это так называемая "запчасть" для сердца (например, клапан или сосуд), взятая у другого умершего человека-донора и пересаженная пациенту.

Трансаннулярная пластика — это расширение слишком узкого выхода из сердца к лёгким путём вшивания специальной заплатки, чтобы улучшить кровоток.

Тефлоновые прокладки под швы — это крошечные, прочные "шайбы" из тефлона, которые подкладывают под хирургические швы, чтобы они не прорезали нежную ткань сердца.