Доктор Акомуто Херовато к вашим услугам! Том 1

Глава 16

Есть в японских летних вечерах что-то неуловимо-печальное, какая-то светлая тоска, которую не выразить словами. Когда дневной зной спадает, воздух становится густым и тягучим, как остывший сироп, а тени удлиняются, превращая знакомый до последней травинки двор в таинственный, полный загадок мир. Цикады, молчавшие весь день, вдруг вспоминают о своем предназначении и начинают оглушительно стрекотать, словно пытаются перекричать наступающую ночь. Именно в такой вечер, когда солнце уже лениво опускалось за крыши соседних домов, окрашивая небо в немыслимые оттенки розового и фиолетового, детвора нашего приюта решила, что для полного счастья им не хватает щепотки мистики.

Меня, разумеется, никто не спрашивал. Мое участие в этом шабаше подразумевалось по умолчанию, как наличие риса на завтрак. Сегодня в программе была «Кагомэ-кагомэ».

Если вы думаете, что детские игры — это сплошь веселье и смех, то вы никогда не слышали эту песенку. В ней есть что-то первобытное, жутковатое. Что-то от древних ритуалов и сказок, которые рассказывали русские бабушки шепотом, чтобы их, не дай Бог, не услышали злые духи. Зато японские дети пели во всю глотку, совсем не боясь злобных духов.

Первым демоном, или же «óни», по жребию выпало быть мне. Чему я, честно говоря, был несказанно рад. Сидеть с закрытыми глазами, пока вокруг тебя водят хоровод, — это почти отпуск. Если бы не громкие песни прям под ухо, то и заснуть можно было бы.

Я сел на корточки посреди двора, на вытоптанный пятачок земли, и послушно зажмурился, а вокруг меня закружился хоровод.

— Кагомэ, Кагомэ... — затянула тоненьким, почти ангельским голоском Юки. Он всегда, что удивительно, начинал первым. Тихий, незаметный Юки в пении преображался до неузнаваемости. Его голос лился свободно и чисто, задавая тон всей песне. Думаю, через лет 10 он мог бы стать известным певцом, или как у них там, «айдолом»?

— Птичка в клетке... — подхватили хором близнецы Рин и Рен. Эти два маленьких урагана, два вечных двигателя хаоса, даже в хороводе умудрялись толкаться и наступать друг другу на ноги, переругиваясь между собой.

— Когда, когда же ты выйдешь? — вступил Макото, самый громкий и энергичный из всех. Иногда он нарошно касался носком ботинка моей спины, видимо, чтобы я не уснул. Спасибо, дружище, я ценю твою заботу.

— На исходе рассвета...— а это уже Хана.

— Цапля и черепаха поскользнулись... — хор голосов стал громче. Я сидел в центре этого круга, в этой «клетке», и слушал. Я не видел их лиц, но прекрасно представлял каждое. Сосредоточенное лицо Юки, хитрые ухмылки близнецов, восторженную гримасу Макото и лисий взгляд Ханы.

Песня оборвалась на последней строчке, прозвучавшей как приговор:

— Кто стоит у тебя за спиной?

Наступила тишина. Я чувствовал их дыхание за спиной. Слышал, как шелестит трава под их ногами. Нужно было угадать. Я сделал глубокий вдох, пытаясь уловить хоть какой-то намек. Легкий запах пота и пыли — это Макото, он носился весь день. Громкий шмыг носом — это, скорее всего, Юки, он простудился как раз. Но кто именно сзади?

Я прислушался к своему внутреннему чутью, но здесь моя врачебная интуиция была бессильна. Это была территория необъяснимой детской магии.

— Рен, — сказал я наугад.

Секундная пауза, а затем — взрыв хохота.

— Не угадал! — торжестующе завопил Рен откуда-то сбоку. — Это был не я!

Я открыл глаза. Прямо за моей спиной, сияя от счастья, стояла Рин, почти точная копия своего брата-близнеца. Ну конечно. Шанс был пятьдесят на пятьдесят, и я, как всегда, выбрал не тот вариант.

Наконец, на четвертый, или пятый, или шестой раз, честно, я уже сбился, я смог угадать демона. А возможно, Юки стало меня жалко, так что он специально слишком громко чихнул. Так что теперь я наконец смог встать и присоединиться к хороводу, охая и кряхтя от затекших ног.

Юки крепко зажмурился. Хоровод снова закружился.

— Кагомэ, Кагомэ...

Я встал в круг между Ханой и Макото. Теперь я был одним из тех, кто окружал «демона». И, должен признать, с этой стороны игра выглядела более интригующе. Мы медленно шли по кругу, и я смотрел на склоненную голову Юки.

— Кто стоит у тебя за спиной? — пропели мы, и я, подчиняясь правилам, замер прямо за ним.

Юки сидел неподвижно, как маленький Будда. Затем он шумно втянул носом воздух.

— Пахнет яблоками! Это Хана!

Хана, стоявшая рядом со мной, фыркнула. Яблоками и вправду пахло от нее. Тетушка дала ей одно перед выходом во двор. Но за спиной у Рина стоял я.

— Твой простывший нос тебя подвел! — рассмеялся Макото. — Это был братец Херо!

Юки разочарованно открыл глаза. Кажется, роль «демона» ему не очень нравилась. Следующей водила Хана. И вот тут началось настоящее представление. Она села, закрыла глаза с таким видом, будто собирается вершить судьбы мира. Никакого ерзания, никакого подглядывания, которым так часто грешили Рен и Макото. Абсолютная концентрация. Мы закружили вокруг нее, и я чувствовал, что напряжение возросло. Хана для всех была самым страшным соперником.

— Кто стоит у тебя за спиной?

За ее спиной оказался Макото. Он замер, затаив дыхание. Хана сидела неподвижно секунд десять. Казалось, она сканирует пространство позади себя какими-то невидимыми локаторами. Может, она как тот самый Годжи, про которого мне рассказывал Танака, использовала технику, как ее там, «Расширение территории» что ли.

— Макото, — сказала она наконец, спокойно и уверенно.

Тот издал стон отчаяния.

— Ну как ты угадала?! Я же даже не дышал!

— Ты сопишь, — так же невозмутимо ответила Хана, открывая глаза. — Даже когда не дышишь.

Мы играли еще несколько раз. Когда солнце почти скрылось за горизонтом, а комары начали проявлять к нам нездоровый гастрономический интерес, тетушка Фуми вышла на энгаву.

— Дети, ужин скоро будет готов! — ее голос, как всегда строгий, мгновенно прекратил игру. — Херовато, оставь их, иди сюда.

Я взъерошил волосы расстроенного Макото и направился к дому. Дети, щебеча, как воробьи, гурьбой побежали к умывальнику во дворе.

Я поднялся на веранду. В доме уже зажегся свет, и из гостиной доносились тихие, щелкающие звуки. Я заглянул внутрь. За низким столиком, на татами, друг напротив друга сидели Кайто и Хината. Перед ними лежала доска для игры в го.

Я замер на пороге, наблюдая. Атмосфера в комнате была совершенно иной, чем на улице. Там царил веселый хаос, здесь — звенящая тишина и концентрация. Кайто сидел прямо, прям как аршин проглотил. Он медленно, почти торжественно, взял из чаши черный камень и с легким щелчком поставил его на доску. Его движения были точными, и в них прям сквозила уверенность и толика высокомерия.

Хината, напротив, казалась его полной противоположностью. Маленькая, тихая, она сидела, чуть ссутулившись, и смотрела на доску из-под челки. Ее белые камни уже создали на доске сложный узор. Она совсем не спешила с ответом. Ее пальцы лишь невесомо порхали над чашей с белыми камнями, словно выбирая нужный. Затем она так же легко, почти беззвучно, поставила свой камень.

Щелк. Щелк.

Черный. Белый.

Это был не просто поединок. Это был разговор. Безмолвный, но невероятно напряженный. Я, как человек, который только в далеком детстве играл во всякие шашки во дворе с ребятней, конечно же, почти ничего не понимал. Для меня это были просто черные и белые камушки на расчерченной доске.

— Эй, Херовато, — Кайто заметил меня, но даже не повернул головы. Его взгляд был прикован к доске. — Чего застыл? Хочешь посмотреть, как играют умные люди?

Я хмыкнул. Вот он, старый добрый Кайто.

— Просто интересно стало, — ответил я, подходя ближе. — Что это у вас? Морской бой для эстетов?

Хината тихо хихикнула, прикрыв рот ладошкой, но тут же сделала серьезное лицо, поймав недовольный взгляд Кайто.

— Это го, дубина, — отрезал он, делая очередной ход. — Древнейшая стратегическая игра. Здесь нужно не только думать на десять ходов вперед, но и чувствовать игру. Обладать интуицией, предвидением, стратегическим мышлением.

Он оторвал взгляд от доски и смерил меня с ног до головы своей фирменной снисходительной усмешкой.

— Так что можешь даже не пытаться понять. Это не для тебя. Тебе бы в крестики-нолики играть, и то, боюсь, ничья будет для тебя лучшим исходом.

Я промолчал. Спорить с Кайто было так же бесполезно, как пытаться объяснить кошке основы квантовой физики. Он был умен, чертовски умен, и знал это. И пользовался этим, чтобы утверждаться за счет других. Особенно за счет меня, бывшего «главного разочарования приюта».

— Ты прав, — сказал я с легкой улыбкой. — Куда уж мне. Пойду лучше картошку почищу. Это у меня точно получится.

Я оставил их ной и направился на кухню. Легкое раздражение, вызванное высокомерием Кайто, быстро улетучилось, сменившись предвкушением. На кухне всегда было тепло, уютно и вкусно пахло. Это была территория тетушек, сердце приюта.

Там, как я и ожидал, кипела работа. Тетушка Хару стояла у плиты и, напевая себе под нос какую-то незамысловатую песенку, помешивала что-то в большой кастрюле. Оттуда шел пар и восхитительный запах бульона даси и соевого соуса. Тетушка Фуми же с невероятной скоростью шинковала на доске овощи. Нож в ее руках мелькал так быстро, что казалось, она может посоревноваться даже с ниндзя.

— О, Херовато, ты как раз вовремя, — улыбнулась тетушка Хару, заметив меня. — Поможешь нам? Нужно нарезать тофу для супа. Только аккуратно, он очень нежный.

— Сделаю все в лучшем виде, тетушка, — заверил я, моя руки.

Тетушка Фуми хмыкнула, не отрываясь от своей работы, но я заметил, как в уголках ее губ промелькнула тень улыбки. Я взял нож, доску и большой, упругий кусок тофу. Работа была несложной, можно сказать, медитативной. Ровные белые кубики один за другим отправлялись в миску. На кухне воцарилось уютное молчание, нарушаемое лишь бульканьем супа и стуком ножей.

— Как прошел день в больнице? — спросила тетушка Хару, добавляя в суп водоросли вакамэ.

— Как обычно, — ответил я. — Спасали людей, пили кофе, выслушивали гениальные идеи Танаки. Сегодня он предложил использовать дроны для доставки анализов по больнице.

— И что, хорошая идея? — с интересом спросила она.

— Гениальная. Особенно если учесть, что он собирается управлять ими с помощью своей игровой приставки.

Тетушки рассмеялись.

— Танака — хороший мальчик, — сказала тетушка Фуми, закончив с овощами. — Просто у него в голове ветер гуляет. Но сердце доброе.

— Это точно, — согласился я. — Сердце доброе, но с мозгами оно, кажется, не очень хорошо связано.

Мы готовили ужин, болтая о всяких пустяках: о том, что у Макото снова порвались штаны, о том, что Хана нарисовала потрясающий пейзаж, о том, что Кайто слишком много времени проводит за книгами. Это были простые, домашние разговоры, которые согревали душу лучше любого супа. Я чувствовал себя на своем месте.

— Так, — сказала тетушка Фуми, заглядывая в холодильник. — Суп готов, рис варится, овощи потушены. А вот с мясом… Я думала, у нас осталась свинина, но, кажется, ее нет.

Она задумчиво посмотрела на меня. Я понял этот взгляд.

— Сбегать в магазин? — с готовностью предложил я.

— Будь добр, Херовато, — кивнула тетушка Хару. — Только быстро, ужин уже почти на столе. Лавка господина Ямаситы еще должна быть открыта.

Я взял из кошелька несколько купюр, сунул ноги в сандалии и вышел на улицу.

Вечер окончательно вступил в свои права. На темно-синем небе зажглись первые, самые яркие звезды. Уличные фонари заливали дорогу мягким оранжевым светом. Воздух был прохладным и свежим. Я шел по знакомой улице, мимо спящих домов, из окон которых лился теплый свет и доносились обрывки разговоров и смех.

Лавка господина Ямаситы была в пяти минутах ходьбы. Я шел, ни о чем не думая, просто наслаждаясь тишиной и прохладой. Я уже почти дошел до перекрестка, как тут я заметил ее. И замер.

По пустынной вечерней улочке, залитой мягким светом фонарей, шла женщина. Нет, не так. Она плыла. Плыла, покачиваясь, словно призрачный корабль в тумане. Ей было лет тридцать, может, чуть меньше. Высокая, статная, и с такой осанкой, что тетушка Фуми, пожалуй, одобрительно хмыкнула бы. На ней было идеально сидящее шелковое платье цвета ночного неба, которое облегало фигуру в тех местах, где это было строго необходимо по законам мужского восхищения, и струилось там, где требовалась интрига. Длинные темные волосы были собраны в красивую, но уже слегка растрепавшуюся прическу, из которой выбилась пара прядей, обрамляя лицо с тонкими, аристократическими чертами и алыми, вызывающе очерченными губами.

Она была пьяна. Не просто «слегка навеселе», а основательно, качественно пьяна. Но, что самое поразительное, она была пьяна… элегантно. Каждый ее шаг, хоть и был неверным, нес в себе отпечаток врожденной грации. Она шла, что удивительно, босиком, а в одной руке несла пару изящных туфель на высоченном каблуке. Я бы даже сказал, что она была прекрасна, словно цветущая сакура под лунным светом.

И вот пока я стоял, разинув рот, изучая это произведение японского искусства в состоянии «слегка подшофе», из бокового переулка, словно два гриба-поганки после дождя, выросли двое. Типичные представители ночной фауны: мятые рубашки, сальные ухмылки и запах дешевого пойла, который, кажется, долетел даже до меня. Один – бугай, который, похоже, вместо мозгов качал бицепсы, и от которого несло чем-то кислым, явно не саке, а что-то похуже. Другой – поменьше, но с какой-то скользкой ухмылкой, этакий хитрец с глазами, бегающими, как тараканы по кухне, которые только что учуяли что-то вкусненькое. Они явно решили, что такая красота, да еще и под мухой, – легкая добыча. Ну просто подарок судьбы, завернутый в шелка и перевязанный бантиком.

— О-о-о, какая киса гуляет одна! — протянул бугай, преграждая ей путь. — Потерялась, красавица?

Второй, хихикнув, попытался нагло положить лапу девушке на плечо, причем его пальцы были такие длинные и тонкие, что напоминали щупальца осьминога. При этом он так мерзко причмокнул, что у меня аж зубы свело.

— Может, мы тебе поможем дорогу домой найти? — подхватил он, бесцеремонно оглядывая ее с ног до головы. — В наш дом, например. А то что это ты босиком по ночному городу? Замерзнешь еще, того гляди. Или, того хуже, на что-нибудь наступишь, а тут осколков навалом!

Я напрягся. Внутри что-то щелкнуло. Ну вот, опять. Моя карма — встревать в неприятности в свой выходной. Руки сами собой сжались в кулаки. Я, конечно, не боец, да и руки хирурга — вещь ценная, но оставить ее одну с этими двумя гиенами совесть бы мне не позволила.

Женщина остановилась и повела плечом, сбрасывая чужую руку. Затем медленно подняла голову и смерила первого ухажера долгим, туманным, но удивительно пронзительным взглядом.

— Киса? — произнесла она низким, бархатным голосом, в котором, несмотря на алкоголь, звучала сталь. — Милый мой, для того, чтобы называть меня кисой, у вас недостаточно породистый вид. Вы, скорее, тянете на блохастого шакала.

Первый опешил. Второй же решил проявить настойчивость.

— Слышь, ты чего такая дерзкая? Пьяная в стельку, а еще…

Он не договорил.

ШЛЕП!

Звук пощечины, сочной, громкой, смачной, раскатился по тихой улочке, как выстрел. Это была не просто пощечина. Это был шедевр. Ладонь женщины, описав изящную дугу, встретилась с его щекой с такой силой, что тот отшатнулся, изумленно хлопая глазами.

— Во-первых, — все так же спокойно продолжила она, грациозно покачнувшись. — «Тыкают» пальцем в неприличные места. Ко мне следует обращаться на «Вы», желательно шепотом и с почтением. Во-вторых…

ШЛЕП!

Вторая пощечина, не менее виртуозная, досталась первому кавалеру.

— …во-вторых, мое состояние — это не «пьяная в стельку», а «эстетическая релаксация», вызванная несовершенством этого мира. А ваше присутствие, голубчики, это несовершенство усугубляет до критической отметки.

Она сделала шаг вперед, и мужчины инстинктивно попятились. В ее глазах блеснули опасные огоньки.

— А теперь, мальчики, слушайте внимательно. Зовут меня Мей Теруми. И у меня очень плохое настроение, аллергия на дураков, третий дан по айкидо и четвертый по каратэ. Если вы сейчас же не испаритесь в том же направлении, откуда выползли, я использую ваши жалкие тушки в качестве манекенов для отработки пары очень болезненных приемов.

Мужчины переглянулись.

— Сучка, что ты тут раскудахталась, — проговорил наконец бугай, но снова был прерван звонкой пощечиной.

— Ясно, так и знала, что на нормальном языке не поймете, — вздохнула Мей. — Значит буду выражаться «по-вашему». Думаете, руки имеете право распускать? Да я вам их поотрываю, как лепестки у ромашки, и заставлю вас их жрать! А потом я вырву вам языки и засуну их туда, откуда вы вышли на свет божий! И будьте уверены, ни один доктор, даже самый прославленный, не соберет вас по кусочкам. Вы до конца своих дней будете помнить этот вечер, если, конечно, я вам эти дни оставлю!

Она осыпала их всеми ругательствами, которые только существуют в японском языке, приправляя это дело такими проклятиями, что им, пожалуй, стоило бы задуматься о скорейшей смене кармы и, возможно, даже пола – вдруг поможет.

Мужики, ошарашенные таким поворотом событий и, видимо, осознав, что связались не просто с пьяной, а с «шибанутой» дамочкой, да еще и с такой словесной артиллерией, которая, казалось, могла бы снести половину квартала, решили, что их жизнь им все же дороже, чем сомнительное удовольствие приставать к незнакомкам.

— Психопатка какая-то, — пробормотал первый, прижимая руку к горящей щеке.

— Пошли отсюда, ну ее, — поддакнул второй, и они, почти бегом, ретировались обратно в свой темный переулок.

Мей Теруми проводила их долгим взглядом, затем удовлетворенно хмыкнула, снова грациозно качнулась и, как ни в чем не бывало, поплыла дальше по улице, босиком, и с туфлями в руке.

А я стоял, как вкопанный, с открытым ртом, и чувствовал смесь шока, восторга и толики страха.