Благословенный

Глава 29

28 марта, в «Александров день», в Эрмитажном собрании нас с Константином окончательно допустили до взрослого «кавалерского» стола. В этом были свои преимущества — теперь можно было попробовать ранее не подававшиеся нам «взрослые» напитки и блюда, в том числе кофей, вино и шоколад. Но, увы, был и существенный минус — теперь мы, как все, в положенные дни будем поститься. Впрочем, по общему с Костиком мнению, достоинства взрослого стола вполне искупали его недостатки, тем более, что повара даже постные блюда готовили с редкостным искусством.

На собрании мне на глаза снова попалась графиня Дашкова, бессменный директор Академии, в последнее время вообще часто появлявшаяся при дворе. Это было очень кстати: у нас с нею оставалось одно незаконченное дельце.

— Екатерина Романовна, — пристал я к ней, улучив момент, — всё вас никак не выловлю на предмет нашего совместного визита в Академию!

— Да я вам вроде бы всё рассказала, Ваше Высочество! Что же вы ещё ищите там?

— Вы меня просто по имени-отчеству называйте, или даже просто по имени. Тут дело вот в чём: надо бы наладить нам химическую опытную лабораторию на постоянной основе. Очень хочется знать, как бы поставить дело так, чтобы в ней проходило не только обучение школяров, но и развитие химической науки!

— Как в Париже, у месье Лавуазье?

— Лучше! Чтобы лучше всё было, чем даже у Лавуазье.

Графиня тут как-то досадливо вздохнула.

— Александр Павлович, да разве же я против? Тут средства надобны, а их недостаток. С каждым годом всё дорожает, профессора плачутся о недостаточности жалования, до лабораторий ли тут? Мы с обучением еле-еле справляемся, куда там ещё и опытовые работы?

— Ну так, а зачем тогда обучение? Вот, выучился у вас химии некий молодой дворянин — и что? Раз научных заведений никаких нет, пойдёт он в армию, и будет на бивуаках хвататься, что обучен наукам. А толку? Всё это его обучение пропадёт втуне — убьют его на войне, да и все дела. Надо, чтобы лицо, обученное и склонное к наукам, науками и занималось! Нужны химические лаборатории, да и не одна. И студентов — сразу туда!

— Фантазер вы, Александр Павлович! На то нужны деньги немалые, нам таких не выделяют.

— Ну, про деньги попытаюсь я проведать. Поговорю при случае и с Александром Романовичем, и с Григорием Алексеевичем, пока он не уехал обратно к армии. А пока давайте сделаем, что сможем, на существующей Ломоносовской лаборатории.

— Извольте, можно проехать туда в любое время. Только надобно предупредить Соколова, чтобы у него в тот день не было студентов!

Вскоре мы в экипаже графини ехали на Васильевский остров. Александр Яковлевич не решился отпустить меня одного, и поехал с нами.

Экипаж графини оказался довольно скромной венской каретой, сильно покоцанной в предыдущих поездках и опасно кренящейся на поворотах.

— Не в обиду вам будет сказано, Екатерина Романовна, но вам надобно уже починить экипаж! — самым деликатным тоном заметил Протасов.

— Ах, Александр Яковлевич, Никто ведь не знает, а я экономлю на всём! Ведь вы, должно быть, думаете, что я богата, когда это совершенно не так! Весь свет так считает; а ведь поместье гетмана Огинского, пожалованное мне императрицею, в действительности существует только на бумаге!

— Как же это может быть? — поразился я.

— Просто, Александр Павлович, вершители суде́б редко вникают в подробности дела. Государынею императрицею мне даровано было поместье изменника гетмана Огинского. Оно, конечно, обширно чрезвычайно, и гетман был сказочно богат; но люди готовившие указ, не учли, что большая часть его владений по-прежнему находится в Польше, за границей! Конечно, русские указы там недействительны, и мне достались самые крохи. Притом, владение его было страшно разорено — лишь каждый пятый двор имел корову, и только каждый десятый — лошадь! Нищета крестьян — сверх всякого разумения; Огинские держали их в положении хуже скота. Мне за свои деньги пришлось всё поправлять, и теперь я крайне бедна, когда все считают меня богатой!

Тем временем мы подъехали к уже знакомому мне зданию лаборатории. Профессор Соколов с двумя помощниками ждал нас у входа.

— Добрый день, господин профессор! Сегодня позвольте дать вам задание для исследований! Я знаю, что возможности лаборатории невелики, и времени у вас тоже немного, но думаю, что дело будет вам посильно.

Я давно хотел озадачить кого-то на предмет нитроглицерина. Сам я про эту штуку имел довольно смутное представление, да и то в виде рецепта из «Таинственного острова» Жюля Верна, намертво впитавшегося в юную память. Помнится, меня тогда поразила его простота: глицерин и азотная кислота, а на выходе — взрывчатое вещество, что в десять раз сильнее пороха!

Но, оказалось всё не так просто. Если с глицерином мы более-менее разобрались, то вот с кислотой вдруг возникла проблема. Профессор не знал, что такое «азотная кислота»! Более того, он не знал, что такое «азот»!!!

— Ну а какие кислоты у вас в обиходе? — с надеждою спросил я.

— Купоросная кислота, крепкая водка, непременная водка, царская водка, летучая серная кислота, постоянная серная кислота, селитряная кислота, соленокислая магнезия, сернокислая сода, уксуснокислая ртуть…

Мне все эти термины, кроме «водки» и «серной кислоты», ни о чём не говорили. И как тут работать? Я и так-то в этой химии не силён, а тут ещё и бардак в названиях. Вот что из перечисленного является азотною кислотою? Ужас!

Соколов с сочувствием наблюдал за моими попытками хоть в чём-то разобраться.

— Да, Ваше Высочество, есть у химиков сейчас такое затруднение. При переводе иностранных трудов мы, не находя подходящих русских слов, вынуждены выдумывать их сами. Оттого в терминах страшный разнобой; и не только у нас, а и по всей Европе такое происходит.

— Я слышал, что господин Лавуазье как раз не так давно решил все термины привести к одним основам — заметил один из помощников Соколова.

— Вот дельный человек! Его бы к нам, сюда…

— Сомнительно, что столь именитый учёный, возглавляющий не один год Парижскую Академию наук, имеющий образцовую лабораторию и огромные доходы с откупов, решит вдруг поехать в нашу страну, даже если императрица передаст ему мой пост! — резонно заметила графиня Дашкова.

— Ну, хотя бы получить его труды… Но, давайте вернёмся к кислоте. Надобно найти нужную кислоту и применить ее к глицерину!

— А каковы её свойства? — спросил Соколов.

Не знаю я, какие у неё свойства. Вроде бы, похожа она на серную, но не серная.

— Профессор, давайте пробовать все кислоты! Вопрос важный, можно уделить ему и побольше времени!

Уходил я из лаборатории несколько сконфуженный. Пожалуй, напрогрессорствую я вам тут…

У выхода стайка студентов уже ожидала начала занятий. Проходя мимо, я вдруг заметил знакомое лицо.

— Постойте-ка… Я вас, кажется, где-то видел!

— Так и есть, Ваше Высочество. Я паж из Зимнего дворца, Федор Рябцов.

— А, как же, помню. А тут что делаешь?

— Да вот, милостью ея сиятельства графини Дашковой смог получить место в гимназии. Обучаюся теперь наукам!

— Ну замечательно. Всё лучше, чем двери во дворце открывать-закрывать. Может, хоть ты когда-нибудь разберешься, что такое азотная кислота!

— Да мне и сейчас это ведомо…

— ???

— Последним выпуском «Журналь де сева»[13] была статья академика Лавуазье. Там дана новейшая классификация химических элементов! Есть там азот, сиречь «безжизненный», и много иных новых слов!

— Вот тебе раз! Господа, очень советую незамедлительно с ней ознакомиться. И представить профессору Соколову азотную кислоту в самом ея концентрированном виде! Срочно!

Всё это было замечательно, но нужны были деньги. С бабушкой разговаривать было бесполезно — все мысли она обращала сейчас на боевые действия, и её можно было понять. Шуточное ли дело — война на два фронта, да ещё и так близко к столице!

Воронцов тоже высказался о наших финансовых перспективах крайне скептически.

— Теперь денег вообще не будет. И так-то война стоит тридцать миллионов в год. А тут ещё и Светлейший князь пожаловал. Раз Потёмкин в столице — всё, пиши «пропало». Он вечно на себя все средства перетягивает!

Александр Романович страшно не любил Потёмкина, считал, что тот решительно всё делает не так, и вообще, обходится стране слишком дорого. Признаться, я был с ним во многом согласен — светлейший князь сорил деньгами с неимоверною силой и скоростью. Но, так или иначе, надо бы посетить Его Светлость.

Князь в это время пребывал в своём Аничковом дворце. Я решил съездить туда поутру, до занятий. Как водится, в приёмной его толпился народ самого разного чина и звания — и военные, и чиновники, и партикулярные лица. Среди них я узнал принца Нассау-Зиген и графа Де-Дама, ожидавших приёма в компании сонма расфуфыренных дворян из Испании, Пьемонта и Тосканы. За ними толпился целый хвост азиатских представителей: легион киргизов, турок, черкесов, татар. Где-то среди них тусовался низложенный турецкий султан, вероотступник-паша, персидские послы и какой-то македонский инженер. Ладно хоть статус Великого князя обеспечил мне безусловное первенство — а то иные ждали тут до вечера, а бывает, и не по одному дню!

Князь принял меня прямо в постели. Тут это обычное дело, а иной раз принимают посетителей даже в ванной. Известного революционера Марата именно там и зарезала Шарлотта Корде… ну, точнее, ещё непременно зарежет.

Присев на край кровати Потёмкина со стороны его зрячего глаза, я изложил суть проблемы.

— Князь, я страшно благодарен вам, что поддержали мои хлопоты по внедрению в стране паровых машин. Но дело то затратное, и именно сейчас предстоит очень много новых расходов. Надо расширять производство, надобно сделать лаборатории по химии и электричеству; а ещё у нас тут начинает работать Технический центр, где выдумываются разного рода полезные механизмы. И на всё нужны средства! Решительно никто не желает работать бесплатно Призна́юсь вам, потребные суммы оказались заметно выше, чем я ранее предполагал. Мне же больших средств не выделяют, полагая всё это более малолетними шалостями, чем неотложным и важным делом.

Потёмкин приподнялся на кровати, и камердинер тотчас же подал ему вскрытую бутылку кислых щей.

— Ах, Александр Павлович, — наконец, произнес князь, осушив предварительно её до дна — сколько же разом ты на себя берешь! А ещё меня ругаешь, что всё, мол, начинаю, и ничего не кончаю!

— Ну так у вас же и нахватался! — неловко парировал я.

— Ладно, слушай. В нашем государстве прямым порядком ничего толком не сделаешь, всё надо с заковыркой да из-под выверта. Я, бывает, певчих финансирую из полковой казны, а шпионам деньги даю из богоугодных заведений. Крутиться надобно, вертеться, вот что! Алпатыч, зови портняжку!

Камердинер тотчас выглянул в дверь, и к нам вошёл сухонький горбоносый господин, с виду то ли немец, то ли француз, а с ним помощник со складным метром.

Потёмкин приподнялся, встал с кровати, скинул свой необъятный халат, оставшись в одних исподних панталонах и, почёсывая волосатую грудь, принялся позировать перед портным, снимавшим с него мерку. При этом он не прекращал нашего разговора, нисколько при том не тяготясь этой двойною работою.

— Взять с других статей? Григорий Алексеевич так же один бардак будет, и никакого порядка!

— Ну так у нас уж сколько лет бардак. А откуда ему взяться, порядку-то? Это в Европах, где люди по две тыщи лет на одном месте живут, вот там да, может быть «орднунг», сиречь порядок. А у нас, по ихним-то меркам, одне кругом стройки да переезды! Столице нашей так и то всего восемьдесят лет; ещё, небось старики живы, что на месте Петропавловского собора робятами коз пасли. Ну, а на Юге нашем, сам ведаешь, по сю пору с нуля города строятся. Вот и получается, кругом стройка и переезд, а в этих делах никогда порядка не бывает!

Философские построения князя показались мне занимательны, но мне-то надобно было решать совершенно неумозрительную финансовую проблему.

— Так что подскажете-то, по средствам на науку и промышленные заведения?

— То и скажу: сейчас, в военное время, надобно просто взять с других статей! Вы с Воронцовым-то потолкуйте, он должен в таких делах соображать. Чай, не первый год на службе! А не сообразит — зовите его ко мне, вместе что-нибудь придумаем.

Тут князь, будто припомнив что-то, вдруг оживился.

— Расскажу я вам презабавный анекдот: к нам в Херсон приезжали крестьяне аж из-под самой Тулы, привозили картофель. И хотели они за него, вы не поверите: рубль за пуд! Интенданты над ними только смеялись, а они же пребывали в полной уверенности в своём праве, да ко мне всё на приём рвались. Ну, ладно, принял я их. Оказалися дураки-дураками; болтали полный вздор, мол, картофель сей солдатам даст турок голыми руками рвать; а ещё такое несли, что и повторять стыдно. Я, было, думал их гнать, а потом — как ёкнуло: это же прекраснейший семенной материал, да ещё и с доставкой! В общем, так и заплатил им, взаправду, рубль за пуд, но при условии, что останутся до весны и научат поселян херсонских тот картофель растить! Вот как бывает; а ведь рассказать кому — и не поверят, что за такой обыкновенный предмет этакие деньги заплатить можно! А средства-то, знаете откуда взял? Из кассы на постройку Херсонского собора! Так что, дражайший великий князь, придётся вам, и вправду, достраивать его за меня!

На том и расстались. Вскоре, 15 апреля, после торжественного награждения Суворова за кинбурнгское дело (герою вручили алмазное перо в шляпу с буквою «К» — «Кинбурн»), господа командующие уехали обратно на юг, спеша начать летнюю компанию 89 года. Ну а я же остался в Петербурге, пытаться сохранить хрупкие ростки затеянных при моём содействии начинаний.

— Аникита Сергеевич, ну, что, пора! Прощай, дорогой мой: должно быть, уже не свидимся!

Никита Сергеевич Ярцев, начальник Экспедиции горных дел, два года проработавшей на Урале, и Иван Данилович Прянишников, председатель Екатеринбургской Гражданской палаты, обняли друг друга и крепко троекратно облобызали. Команда Ярцева, закончив дела, от Уткинской гавани спешила теперь отбыть обратно, в Петербург. Сделать это лучше всего на баржах, гружёных железом и чугуном, что идут вниз по Чусовой, потом — по Каме; а дальше уже по Волге их тащат бурлаки. Идти на баржах — самый простой и быстрый способ, но отправляются они только весною, когда Чусовая ещё полна талых вод.

Барка (или, как тут их называют, «коломенка»), по самые борта нагруженная полосным железом, была флагманским кораблем целой флотилии из 50 судов, точно также нагруженных металлом. Принадлежали они купцу Собакину, старшему из трех братьев, имевших тут, около реки Чусовой, железоделательные заводы. На флагманской барке была надстройка в три комнаты: здесь ехал приказчик, уступивший на этот раз своё помещение Ярцеву сотоварищи. Что же касаемо инструментов и материалов, а равно и добытых экспедицией образцов горных пород, то их пришлось сложить на палубе.

Вода в реке быстро прибывала: по всему Уралу заводчики спускали сейчас воду в своих запрудах, на несколько аршин поднимая уровень Чусовой. По высокой воде тяжело гружёные барки пройдут быстрее и легче, миновав мели и подводные скалы. Но надо было спешить: высокая вода продержится всего несколько дней.

Люди Ярцева, помогавшие спуску барок на воду, теперь отдыхали, усевшись на нагретые солнцем неструганные доски палубы. Тут же, рядом, притулились и бурлаки, прямо на палубе разбив несколько шалашей. Пока баржи идут по Чусовой и Каме, вниз по течению, им приходится править судном, работая огромными вёслами на носу и корме; а вот уже от Казани пойдут они бечевой. И неизвестно, какой путь тяжелее!

— Долго ли плыть нам до Казани? — спросил у приказчика Ярцев.

— Должно недели три, а там как бог даст! А что, спешите куда, господин хороший?

— Ничего, мы пока отдохнём! — ответил Ярцев, глядя на бурлаков.

Прошедшие два года выдались напряженными. Сначала — долгий путь сюда из Петербурга; потом длинный летний сезон «в поле», заключавшийся в поиске золотоносных жил. Что же, найдено их в достатке — более восьмидесяти новых выходов золота обнаружила его команда. Одно плохо — все они в твердой горной породе, что не взять руками — сил затратишь столько, что золото обойдётся дороже работы по его подъёму на-гора. И зимою не вышло никакого покою — налаживали работу монетного двора в Екатеринбурге, пускали печатные машины, способные клепать из уральской меди новенькие гривенники и пятаки. В этой монете страшно нуждалась Сибирь — а то уже до чего дошло, торг ведут плитками чая и китайскими ракушечными деньгами! Потому и провожал его Прянишников, как родного.

Два дня плавания прошли спокойно. Бурлаки умело обходили скалы, называемые тут «бойцами». Прошли длинный, белый «Стеновой», за ним сложный «Мултык»; дальше пошли бурые «Востряк», «Сосун» и «Ослянский».

— Робата, Ермак на подходе! — вдруг крикнул «шишка», и все бурлаки, выстроившись в ряд, стали чего-то поджидать. И, когда огромная серая скала медленно проплывала мимо, все крикнули разом

— Ура, Ермак!

Секунды не прошло, как эхо отбросило назад хриплый вопль двух десятков глоток.

— Молодцы, хорошо поздоровались! — похвалил бурлаков приказчик.

— С этим бойцом надобно поздороваться — пояснил он Ярцеву. — Поверье есть, что по сю пору живет тут дух Ермака Тимофеевича. Не окажешь ему чести — не будет тебе на Чусовой удачи! А вот и «Свадебный»! — указал он на новую скалу, выплывавшую из-за поворота реки.

— А отчего «Свадебный»? — удивился Григорий Емцов, один из учащихся Горного училища.

— Ну, как тебе сказать-то, паря… После свадьбы-то что бывает?

— Что? — не понял студиоузус.

— Ё*ля! Вот сейчас, после «Свадебного», всё и начнется!

И действительно: скалы-бойцы пошли теперь одна за одной. Река вдруг сузилась в три раза, и понеслось: «Веер», «Печка», «Горчак», стоящий среди белой бурунной пены «Молоков»… Бураки надрывались на своих вёслах, шестами отталкивались от каменных, покрытых трещинами и лишайником стен. Когда шум порогов у «Молокова» затих вдали, вдруг в звенящем вечернем воздухе послышалось пение.

— Тю, робяты, гляди-ка!

Следующая скала, медленно выплывавшая из-за поворота, вся была усеяна девками в красных сарафанах! Завидев баржи, они бросились петь и плясать, крутя боками.

— Что это они делают? — поразился Ярцев.

— Завлекают! — мрачно ответил приказчик. — Вот отвлекутся бурлаки, и разобьётся коломенка об этот боец! А груз мужики тутошние враз растащат. Эй, не зевай! — гневно крикнул он бурлакам на носовых вёслах. — Мы-то пройдём, я тут затем и поставлен, бдить и нерадение пресекать. А вот другие, рядовые из каравана, могут и разбиться! А я же не разорвусь за всеми проследить — нынче четыре дюжины коломенок идёт! А самые трудные бойцы ищщо впереди!

— Разбойник! — прокричал один из носовых бурлаков.

— Что? Пираты? — встрепенулся Ярцев.

— Нет, это боец такой, «Разбойник». Самый опасный тут, оттого так и кличут!

Выплывавший из закатных сумерек серый скальный выход, казалось, ничем не отличался от уже пройденных, но бурлаки крестились и бормотали молитвы.

— Давай, навались, робята!

Течение реки, и так быстрое, в теснине ускорилось вдвое. Тяжеленная барка неслась прямо на Разбойника; его растрескавшиеся, осыпающиеся склоны неумолимо приближались.

— Берите шесты, упирайтесь в дно. Надо его обогнуть! — крикнул своим людям Ярцев, и те бросились помогать бурлакам.

Тяжесть гружёной железом барки, разогнавшейся в стремнине, казалась неостановимой; но, всё же, пройдя совсем рядом со стеною серого камня, она благополучно миновала это страшное место.

— Ну, слава Богу! — произнёс приказчик Собакина, вытирая пот с лица. — Теперь «Пять братьев» да «Отмётыш», и встанем ночевать!

Внимательно и осторожно прошли пять скал, идущих, одна за другою; в сгущающихся сумерках вырос уродливый, причудливо перекорёженный боец «Отмётыш».

— Робата, помни о водовороте! — настропалял усталых бурлаков приказчик.

— Помним, Порфирий Семёнович, чай, не впервой, — отвечали замученные тяжёлым сплавом мужики.

Действительно, за камнем холодные воды образовали широкий водокрут. Это место проходили с особыми предосторожностями.

— В прошлый раз нам тут две барки разбило. Подхватило корму, да и потащило на боец! А тут силища, видишь, какая — ни за что не выправить! — пояснил приказчик, напряжённо следя за проходом барки.

Наконец, найдя спокойное место, встали на ночлег. Но бурлакам спокойно поспать не удалось — две барки всё же разбились об Отмётыш, и, с раннего утра пошли они собирать в ледяной воде выпавший из них металл. Ждать было нельзя — струя, созданная спуском заводских прудов, через пару дней сойдёт, обнажатся опасные мели.

— Ну, ничего. Дальше попроще будет. Бойцов опасных осталось немного, только что мели. А на Волге, так и разбой бывает!

Ярцев тяжело вздохнул. Если бы не тяжёлый груз с образцами, возвращались бы они непременно другим путём.