Благословенный

Глава 40

— Нет, нет и нет! Это решительно невозможно! Ре-ши-тель-но! Я что, похож на простака, продающего первородство за чечевичную похлёбку? Да ни за что в жизни! Обменять трон великой империи на заштатное чухонское королевство? Нет. Нет, нет и нет! Я соглашался стать у них королём, лишь в ожидании открытия престола Российской державы, когда я смогу, наконец, объединить под своим скипетром оба царства. Так ей и передайте!

Храповицкий и Остерман, со скучающим видом слушавшие разглагольствования Великого князя, кажется, нисколько не удивились. Конечно, именно так он и должен был отвечать на предложение этакого рода… Но разговор был ещё не окончен.

— И неужели мне пришлось проделать тот путь до Зимнего дворца лишь затем, чтобы выслушать этакие бредни? — продолжал возмущённо Павел. — Право, не понимаю! И она ещё не осмелилась говорить со мною сама, прислав холуёв… Впрочем, ничего не поделаешь, родителей не выбирают! Где моя шляпа?

— Ваше высочество, я вижу, увещевания наши безуспешны. Что же, покорнейше разрешите вас покинуть!

В дверях Остерман обернулся.

— Однако же, с вами желала бы переговорить еще одна персона…

— Что? Кто? Я не понимаю! Совершенно не собираюсь ни с кем разговаривать! Совершенно! Что еще за «персона»?

Но господа уже покидали приемную в покоях государыни императрицы. Первым оказавшись за дверью, Храповицкий вежливо поклонился.

— Мы не преуспели, Алексей Григорьевич. Попробуй ты: небось, убедишь!

Павел, было, бросился к выходу вместе с господами, позабыв про поиски свой треуголки, но тут дверной проем загородила массивная фигура графа Орлова…

И через несколько мгновений до господ негоциантов донёсся грохот упавшего на паркет тела.

— Что за чёрт? Ты что буянишь, граф Алексей? — испуганно спросил вице-канцлер, осторожно заглядывая в дверь.

— Да, *%№#$@)*^%! Увидел меня, и тут же в обморок грохнулся! Есть тут у вас нюхательные соли какие-нибудь, что ли…

— Сейчас найдутся. Эй, кликните там доктора Вейкарта, он должен быть в коридоре… Ты, граф, главное, помни — такого, как в Ропше, государыне отнюдь не надобно. Не та нынче ситуасьон! Ну, так что, можем мы надеяться на деликатность в обхождении с бывшим наследником престола, а, граф?

— На деликатность-то? Надеяться, конечно, можете. Вам же хорошо ведомо, господа, как я могу быть №#$@)*^% деликатен!

— Императрица очень надеется на твою мягкость и, эээ… дипломатичность. Что тут, со́ли?

Спешно прибывший доктор Вейкарт трясущимися руками протянул Остерману пузырёк с приоткрытою пробкой.

— Дать понюхать это? Вот, граф, держи. А вы, доктор, на всякий случай останьтесь тут до конца переговоров… вдруг бывшему наследнику ещё понадобится ваше содействие!

Через сорок минут нужные бумаги были подписаны. Ведь Павел Петрович хорошо знал, кто в действительности был так неосторожен с офицерским шарфом в Ропше…. и свалил затем всё на дурачка Барятинского!

Всё это было просто замечательно, но оппозицию в среде высших вельмож тоже надо было подавить. Говорят, когда эта гнида Безбродко слышал отдалённый гром канонады Красногорского сражения, он спрятался под стол, а потом проплакал до вечера! И вот этот-то тип решил определять судьбы Империи… Щаззз!

В общем, пришлось подключить некоторые связи, оставшиеся у господина Радищева на таможне, контакты с Шешковским, налаженные по церковной линии, и конечно же, любезнейшего графа Алексея Григорьевича Орлова, так кстати оказавшегося в столице… И через несколько дней всё было готово.

Господин Безбородко любил прогуляться по городу в одиночестве. Надев затрапезный дешевый сюртук, а по случаю зимних холодов ещё и видавшую виды лисью шубу, вложив в карман сотню рублей, отправлялся он на поиски амурных приключений. Оченно слаб был Александр Андреевич до женского полу, и не гнушался никакими случаями, вплоть до борделей и разных уличных мадамов. А что? Человек серьёзный, занятой, при деньгах. Холостой, опять же… В общем, имеет право!

Неизвестно, что там было у него на уме в этот раз, но, совершенно точно, совсем не то, что с ним приключилось! А случилось то, что в одном из закоулков приняли его под руки двое заросших, мрачных мужиков, накинули на голову мешок, и кулём затолкали в карету.

Сначала куда-то ехали, скребя санными полозьями по дороге; затем Александра Андреевича выдернули из кареты, и, грубо пихая из стороны в сторону, куда-то повели.

— Робята, пустите меня, Христа ради! — взмолился Безбородко, подпуская к голосу слёзы. — Вот, сто рублей у меня в кармане, вот перстень со смарагдом; опять же, бриллиант в шляпе!

Не помогло.

Наконец, усадили его в какое-то кресло и сдёрнули с головы покрывало.

Огляделся Александр Андреевич, да так вдруг стушевался от увиденного, что приключилася с ним натуральная «медвежья болезнь». И было, надо сказать, от чего!

Про эту тёмную, сплошь увешанную образами комнату по Петербургу уж много лет ходили самые мрачные слухи. И что число замученных тут исчисляться сотнями; и что внизу, в подвале, уже наготове каты с кнутами… а особенно много всякого сказывают про это самое кресло, в котором сейчас Александр Андреевич и сидел, да такие всё гадости, что сердце замирает в груди!

Попробовав пошевелиться, граф вдруг заметил, то не может двинуть ни рукой, ни ногой. А ещё, каким-то звериным чувством он понял, что находится в комнате не один.

— Ваше сиятельство… — раздался за спиной его тихий, как сухая змеиная кожа шелестящий голос, и в глазах у Безбородко потемнело.

Очнулся он от резкого запаха. Кто-то совал ему под нос нюхательную соль.

— Граф Александр Андреевич, что же вы так беспокоитесь? Людям, верным её императорскому величеству, у нас тут бояться нечего!

Боже, это не сон! Он здесь, в кабинете ужасного Шешковского! А хозяин сего вертепа страшно не любит, когда ему не отвечают! Вот провалится это кресло вдруг в подвал, а там….

— Степан Иванович, вы ли это? Да как же так! Чем я провинился-то?

— Александр Андреевич, вы разве не знаете, почему оказалися здесь? — произнёс тот же шелестящий тихий голос, и в поле зрения Безбородко появился пожилой господин с измождённым, худым лицом, страшными коричневыми тенями вокруг глаз и тонким, длинным, с горбинкою носом.

Шешковский.

— Клянусь вам… Честное благородное слово, клянусь вам, Степан Иванович! Ни сном, ни духом! Клянусь всеми святыми!

Вдруг твёрдый и жёсткий предмет подпёр подбородок графа, да так, что он вынужден был замолчать. Это Шешковский посредством собственной трости прервал этот словесный понос.

— Отчего же вы со мною столь неоткровенны, Александр Андреевич? Вот посмотрите, вы находитеся пред ликами святых, и этакое вдруг говорите! Как можно? КАК МОЖНО?!!!

И трость Шешковского с такою силою впилась в подбородок графа, что у того хрустнули зубы.

— Достоверно известно, нет людей безгрешных, особливо, в вершинах общества! Ладно, какой поселянин такое мне скажет — ему, может, и грешить-то не на чем в своих буколиках. А вы, государственный муж, богатством и властию облечённый, неужто никогда и ничем не злоупотребляли? К примеру, вот эти ассигнации в кармане вашем — на какой предмет они запасены? Соблазнить ими какую-то девицу?

Давление от трости слегка ослабело — знак, что глава Тайной экспедиции требовал ответа.

— Ах, Степан Иванович! — произнес Безбородко, заливаясь крупными слезами. — Воистину, читаете вы души людей, как открытую книгу. Грешен, да, грешен, как и все мы! Но это же дело партикулярное, государственных видов не касаемое!

— Зря ты так, Александр Андреевич, судишь о государыне императрице. Ужель думаешь, не берет Ея Величество в важность, что сношениями с иностранными державами ведает у ней старый потаскун? Ай, неправда твоя! Кто в малом грешен, тот и на большее способен!

— Да нет же! Я верен трону! — простонал Безбородко, мотая головою из стороны в сторону.

— Ужели? А кто в дипломатических грузах ввозит беспошлинно целые партии кружева и шелков? Про дом твой, граф, все модистки в городе ведают!

Да что ж такое-то? — поразился Александр Андреевич. Неужели он тут из-за этакой ерунды? Уж давно весь Петербург знает, что у Безбородко можно купить лучшие ткани, самые тонкие брабантские кружева, и всё это сильно дешевле законных путей!

— Всё-то вы знаете… Да, бывало и такое. Грешен! Бес попутал! Жадность — первый мой грех, окромя женского полу! Не смог устоять, старый дурак! А знаете, Степан Иванович — все через женщин! Оне ведь тоже на этакое падки, ну, я и начал! Сначала потихоньку, а потом и поболе…

— А затем и до измены дошло, — закончил за него Шешковский. — Взяли мы по доносу ваш последний груз. А там, знаете ли, такие кружева интересные, просто любо-дорого!

— Чтооо? — не понял сначала граф.

— Сочинения государственного преступника, надворного советника Радищева. Летом было у нас с ним дело: разоблачён, во всём признался, Сенатом приговорён к смертной казни. Едино заступничеством цесаревича Александра помилован государыней, да и отправлен на десять лет в Сибирь. А сообщников своих сей господин так и не выдал… да вот, правда-то со временем сама выплывает!

Свет лампад померк в глазах Безбородко. Так вот в чём дело! Чудовищно! И кто так мог поступить с ним?

— Да как это? Я не при чем! Я не знал! — запричитал он, затылком бьясь о спинку страшного кресла.

— Не знали? — в словесном шелесте ужасного дознавателя прорезалась издёвка. — Четыреста штук! И как это можно не знать, что у тебя в посылке этакая куча книг антиправительственного содержания, написанных преступником Радищевым! Александр Андреевич, вы мне тут что, на дурака решили прокатиться? Не выйдет. Дело ваше, граф, серьёзно, ОЧЕНЬ серьёзно!

Перед померкшим взором Безбородко уже проходили картины грядущего падения. Вот над ним ломают шпагу… вот срывают ордена… вот конфискуют имущество… Вот его любовницу, актрису Ольгу Дмитриеву Каратыгину, с грудным младенцем изгоняют из его дома…

— Дело ваше, любезный граф, прямо скажем, нехорошо, — будто бы издали доносился до него тихий голос Шешковского. — Очень неудачные следствия могут из этого вылезть! А у вас, я слышал, и Ольга Дмитриевна на сносях…

— Разрешилась, — машинально ответил Безбородко. — Седьмого дня, девочкой.

— Ну, вот видите, вам бы жить и жить, а тут такое! Мой вам совет, граф — падите в ноги цесаревичу, пусть замнёт это дело! Государыня милостива, а уж сейчас, когда Павел Петрович навсегда отбывает в Гельсингфорс, можно надеяться на самое доброе отношение!

— Непременно! Непременно, Степан Иванович! — плача навзрыд, произнёс Безбородко.

— Вот славно! Ведь вы же умный человек, вы же всё понимаете!

Александр Андреевич действительно был умён. Вскоре все возражения во всех инстанциях были сняты, и Екатерина вскоре получила представление от Сената, согласно которого «Верный Сенат ваш, Государыня Императрица, после обнародования отречения Великого князя Павла Петровича, умоляет признать наследником Вашего трона и власти Великого князя Александра Павловича». Формальности не заняли много времени, и к началу февраля 1791 года моё положение окончательно определилось.

Вот славно!