Благословенный

Глава 16

Много больше пользы принесла поездка моя в Горное училище. Ранним утром в коляске Протасова мы переехали свинцово-серую Неву по знакомому уже мне наплавному мосту на Васильевский остров, и отправились в училище, где нас должны были уже ждать. Ехать пришлось недолго — вскоре мы оказались перед прекрасным, украшенным скульптурами каменным зданием, построенным графом Орловым специально под Горную школу. Ещё у порога встретил меня её директор, Пётр Александрович Сойманов, грузный горбоносый господин лет шестидесяти, и несколько учителей. Перед входом выстроили в шеренгу учеников в форменных красных мундирах. От вида целого отряда взрослых, при шпагах, молодых мужчин, ждущих меня под моросящим осенним дождём, мне стало очень неловко.

— Господа, рад видеть вас, но, прошу, пройдите же внутрь! Право, не стоило так себя затруднять!

Вскоре мне показывали классы, учебные пособия, образцы минералов и различные инструменты для горных работ. Воспитанники делились на казённых, полупансионных и своекоштных, в зависимости от способа платы за обучение. Были среди них и лица дворянского звания, и выходцы из купеческого сословия.

Младшие классы набирались с 12-ти лет, и обучали до 20-ти. Сначала учили иностранным языкам, (не менее двух), потому что и профильная литература, и само дальнейшее обучение шли, в основном, на немецком.

Меня, правда, сейчас интересовали больше не вопросы образования, а, скорее, сами готовые специалисты, из которых можно составить поисковые партии.

— Пётр Александрович, надобно нам с вами подумать о расширении работы «в поле». Можно ли организовать экспедиции, для поиска руд и минералов, из ваших выпускников?

— Право не знаю, ведь у нас идёт учебный процесс, прерывать который нежелательно!

— А вы организуйте им практику, для опыта в поисках! Это ведь тоже часть учёбы!

— Ну, если подходить так, то возможно!

— Добро. Дайте я продумаю всё, да и сообщу вам план желательных действий. А финансирование, как я понимаю, надобно делать через Александр Романовича?

— Ну, в общем, да. Он заведует ныне горной экспедицией Сената, обязанности Берг-коллегии выполняющей!

— Я с ним и поговорю!

Выйдя из Горного училища, мы отправились в химическую лабораторию, благо была она рядом. Вскоре наш экипаж остановился у довольно невзрачного здания с унылым, слепым фасадом и крытой скверной дранкою крышей.

Внутри лаборатория произвела довольно тягостное впечатление. Оказалось, что по сути это одна единственная зала с закопчёнными стенами и потолком. Основную часть лаборатории занимали печи. По стенам размещались стеллажи перегонными кубами, ретортами и иными, непонятными мне инструментами, не раз, видно, бывшими в деле; отдельными рядами выстроились пробирки с разноцветными растворами. Всё это производило впечатление очень древнего варианта демонстрационной лаборатории заштатного химического колледжа. Сразу стало понятно, что это учебная, а не исследовательская лаборатория, и ожидать научных прорывов тут не приходится.

Никита Петрович Соколов, средних лет господин, заведовавший сейчас лабораторией, любезно объяснил ее устройство.

— Вот тут у нас, извольте видеть, в середине, «очаг», — указал он на устройство в виде огромного закопченного свода с трубой, укреплённого на четырёх столбах, — служит он, чтобы обеспечить лёгкий выход дыму и вредным испарениям. А тут у нас — печи, плавильная, пробирная, перегонная, и ещё печь для варки стекла. В этой зале делаем мы опыты и демонстрации для слушателей и адъюнктов Академии, а иногда я устраиваю лекции и выездные публичные выступления!

Ндааа, — подумалось мне. Ломоносов, конечно, молодец, что выбил из начальства хотя бы это, но, на самом деле, с таким научным оборудованием мы далеко не уедем! Что-то надобно придумать… Нужны научно-исследовательские лаборатории, и не одна, не две, а много, и по разным направлениям!

— Скажите, а как бы устроить лаборатории для научных опытов, дабы развивать науку? Открывать новые вещества, исследовать минералы, их свойства?

— В бытность начальником лаборатории Михайла Васильевича Ломоносова такие опыты здесь и проводили — пояснил Соколов, показывая на разноцветные пробирки — вон, посмотрите, и результаты их!

Подойдя к дубовому стеллажу, я попытался рассмотреть подписи на бумажках, прикрученных к этим пузырькам, и нисколько в этом не преуспел.

— Что тут за тарабарщина, Никита Петрович?

— Ах, это теперь трудно разобрать! Записи химики делают особым кодом, с основою из латинского языка, притом, часто выдумывают каждый свой, особенный язык и термины. А тут ещё у нас наводнение было лет семь назад, лаборатория очень пострадала, в том числе — смыло пробирные записи. Но тут, главным образом, — окрашенные осадки, полученные в результате взаимодействия различных металлов с «крепкой водкой», или с «постоянной щелочью».

— Ээээ… Крепкая водка — это что, водка? — проговорил я, сам поражаясь идиотизму задаваемого вопроса.

— Никак нет, сие химический реактив, разновидность кислоты!

— А, понятно. А «царская водка», это, значит…

— Смесь кислот!

— Ага. А зачем Ломоносов это всё делал? Какой в этом смысл?

Соколов замешкался с ответом. По его блуждающему взору я догадался: учёный пытается сейчас сообразить, как ему в простых выражениях объяснить стоящему перед ним наследнику-мажору, зачем делают научные эксперименты. Я смиренно ждал, пока он разродится ответом, чтобы совсем не спугнуть и так убегающую от него мысль.

— Видите ли, Ваше высочество, — наконец нашёлся он, — люди при изучении новых камней, в руки и ним попадающих, всегда первым делом пытались их подвергнуть нагреву, дабы проверить, не есть ли это руда какого-нибудь металла. Так было открыто много новых металлов, но всё это было в прежние времена. Теперь одного нагрева недостаточно, потому что все металлы, какие можно было добыть таким путём, уже открыты и изучены. Теперь же химики изыскивают средства выделить металлы, доселе незнаемые, что простой плавке не поддаются. Тут надобно применять для растворения разные кислоты, щёлочи, соли; прибегать к амальгамированию, дистилляции, сублимации, возгонке; возможны и более тонкие приёмы. Таким путём можно выделить новые вещества: так, скажем, фосфор получили дистилляцией, а не так давно мосье Бертолле открыл муриатическую соль, пропуская муриевый* газ через раствор щёлочи. Вот и покойный ныне Михаил Васильевич последние годы жизни ставил такого рода эксперименты!

— Интересно! Так значит, со времен Ломоносова экспериментальной химией никто в России не занимается, а то, что сделано им, стоит теперь безо всякого применения на этих вот стеллажах, в ожидании, когда наводнение или пожар уничтожат это окончательно?

Господин Соколов заметно напрягся.

— Ваше Высочество, мне ведь задач по эксприментации не ставили! Я два года трудов положил токмо на то, чтобы лабораторию сию восстановить, и вновь начать демонстрационное обучение студиозусов! Уж может быть, кто из учеников и займётся экспериментаторством, да и выйдет из него новый Бертоле или Лавуазье; ну а я, видит Бог, что смог, то сделал!

— Я вам не в упрёк, — поспешил успокоить я профессора, — просто выясняю, как у нас обстоят дела.

— Если прикажете, я, конечно, займусь любыми опытами по вашему распоряжению, вы, Ваше высочество, только лишь дайте знать, что вы получить желаете? А уж я, по мере сил, буду выполнять! Правда, здоровье уже не то — химия наука строгая…

— Давайте я подумаю, как нам лучше поступить, уважаемый Никита Петрович, да и, пожалуй, напишу вам записочку. Вы не беспокойтесь, я уверен в вашем усердии!

Мы с Протасовым направились к выходу.

— Ведали бы вы, Ваше высочество, сколько сил я положил для того только, чтобы поставить тут дело в текущем его состоянии! — торопливо рассказывал Соколов, спеша поймать остатки внимания высочайшей персоны. — Чего стоят одни переводы иностранных журналов! Слава Богу, с тех пор как директором Академии стала графиня Дашкова, дела пошли на лад, а то ведь всё было в совершеннейшем расстройстве! И лаборатория эта отнюдь не действовала…

— Да, господин Соколов, надобно мне с Екатериной Романовной переговорить. Наверное, я ещё к вам наведаюсь, может быть, и вместе с нею. Так что, до встречи!

Однако же, Воронцовой-Дашковой в Петербурге не оказалось.

— У графини неприятности с детьми её, — пояснил мне Александр Яковлевич. — Дочь ведёт себя скандалезно, проматывает огромные суммы. Сын ея, вроде бы, подавал надежды — учился в Эдинбурге, с самим Потёмкиным в карете ездит, — да вот, пошёл по стезе порока, водится теперь не с Минервою, а больше с Бахусом.

«Выпивает», перевёл я мысленно протасовские куртуазности. В любом случае, на нет и суда нет, — общение с директором Академии наук пришлось отложить.

Зато брата её, Александра Романовича, я вскоре увидел на «куртаге» в Эрмитажном дворце. Поймав его до того, как все вельможи засядут за карты, вкратце рассказал о своих поездках и общих от них впечатлениях.

— Вы скажите, сейчас как-то ведутся поиски руд, минералов, золота? Что в этой сфере у нас происходит?

— Исследования есть. Посылали мы последние годы несколько партий, и все силы уже наперечёт. Заказы со всех сторон — Светлейший князь Потёмкин требует скорее делать на Дону добычу каменного угля, а то там топлива совсем нету, города построили, а нечем даже хаты топить; с Адмиралтейств-коллегии говорят, надобно там же литейное и железное дело, для потреб разных Черноморского флоту; Нерчинский и Колыванский заводы нуждаются в рудах, на Урале ищут медь, в общем, дел невпроворот!

— А Хибинские горы? Там сыск проводили?

— Была у нас партия, ещё лет пятнадцать назад.

— Надо бы пошарить там, да хорошенько… А на Урале есть такая гора Магнитная, очень интересна по железной руде!

Александр Романович задумчиво покачал головой.

— На Урале железных руд и так хватает. Одна только Благодатная даёт столько, что на две России хватит и ещё останется. Там с углём незадача — очень много леса уж вырубили, приходится брать теперь с неудобных мест, да везти далеко!

— Понятно… А что с золотом? Добывают на Урале золото?

— Есть немного; но очень трудно оно берётся. Жилы идут в твёрдом камне, извлекать тяжело!

— Думаю надо ещё поискать… Сможем строить туда экспедицию?

— Никак невозможно! На дворе уж осень, и зима на носу!

— Так на следующий год? Сейчас запланировать, деньги изыскать, штат заполнить, а весной пусть и едут… или даже в конце зимы, чтоб раньше начать?

— Такое возможно!

В итоге смогли снарядить две партии. Экспедицию в Хибины возглавил Иван Михайлович Ренованц, немец по происхождению. Им поставлена задача поиска фосфорсодержащих руд — апатитов, и асбеста, называемого здесь «горный лён», ну и, разумеется, всё прочее, что только попадётся по пути. Ему выделили мастеровых и оборудование для бурения,

На Урал отправлялась группа студентов выпускного курса во главе с опытным заводиком Аникитою Сергеевичем Ярцевым. Их задачи — в основном, золото, как жильное, так и россыпное. В числе прочего выделили им и реактивы, главным образом, ртуть, для поисков трудноизвлекаемых запасов благородного металла. Ярцев, видный заводской специалист, должен был также наладить в Екатеринбурге работу монетного двора. Финансирование партий, хоть и с трудом, но получили. Война уже поглощала все ресурсы, но Воронцов нашёл средства в фондах Коммерц коллегии, предназначенных для покрытия непредвиденных расходов.

Петербург всё более втягивался в рутину очередного русско-турецкого конфликта. Война началась, и все ожидали скорого и решительного столкновения, но случилось не так. Турки потеряли много времени в сборах войск, рассеянных по Малой Азии, а князь Потемкин также медлил идти на них. Сорок тысяч было послано против закубанских татар и горских народов, тридцать тысяч защищали Крым, ещё сорок тысяч расположено было на пространстве от Херсона до Буга. Потёмкин назначил главною квартирою своею Елизаветград; здесь он дожидался назначенных ему резервов, собирал запасы продовольствия и фуража. Воевать под зиму он явно не собирался, тем более, что под Очаковым навряд ли можно было найти пристойные «зимние квартиры» для огромной армии, а взять крепость до зимы не представлялось возможным. Фельдмаршал Румянцев собирал близ Киева 2-ю армию, численностью в 70 000 человек войска. Главным назначением этой армии было прикрывать тылы Потёмкина на случай внезапной атаки со стороны поляков.

Турецкая армия во главе с Великим визирем базировалась в Адрианополе, численностью доходя до 380 тысяч. Турецкие эмиссары активно призывали к оружию все татарские орды. В таких обстоятельствах Румянцев и Потемкин, забыв свои несогласия, помирились. Князь сделал первый шаг, написал фельдмаршалу, что, как ученик его, просит его советов и приказаний; Румянцев ответил ему очень любезно. Как не глупо это прозвучит, а достижение согласия между двумя командующими одной и той же стороны — уже большое дело и заявка на победу. Сколько сражений и даже войн было проиграно из-за внутренних неурядиц!

Турки меж тем выслали свой флот в Очаков, планируя держать под прицелом весь северный берег Чёрного моря. Решив перехватить их, главнокомандующий направил свежепостроенный Черноморский флот на перехват турецкого. Флот вышел в сентябре из Ахтиярской бухты, и вскоре попал в страшную бурю. Долго не было вестей; затем по петербургским гостиным и дипломатическому корпусу поползли слухи, что флот наш той бурею полностью уничтожен. И это в самом начале войны! Без преувеличения, это была катастрофа.

Узнав о случившимся с флотом, Потёмкин страшно запаниковал. Этот человек, как говорят англичане, «жил или на чердаке, или в подвале» — другими словами, князь находился всегда или в самом восторженном состоянии, или же впадал в меланхолию, совершенно упав духом. Это нервическое состояние, кстати говоря, выражалось у него в странной физиологической реакции: он начинал грызть ногти.

В один день в начале октября императрица позвала меня к себе в необычное утреннее время. Дело в том, что по утрам она всегда занималась государственными делами — принимала доклады, читала и писала письма, отчитывала вельмож, а мы с братцем видели её только после обеда. Но в этот раз всё было по-другому — она позвала меня утром, причем одного, без Кости.

Мы с Протасовым сразу явились на ее сторону Зимнего Дворца, но Александра Яковлевича внутрь личных покоев отчего-то не пустили, и я пошёл один.

Екатерина сидела за изящным рабочим секретером. Она была сильно раздосадована, напряжена, и, как мне показалось, недавно плакала.

— Прочти это, мой друг, — произнесла она, протягивая мне небольшую, на одну четвёртую листа, бумагу.

Это оказалось письмо Потёмкина от 24 сентября 1787 г. Он писал как раз по поводу злополучного флота: «Я стал несчастлив… Все идет навыворот. Флот севастопольский разбит бурею… Корабли и большие фрегаты пропали. Бог бьет, а не турки. Я при моей болезни поражен до крайности, нет ни ума, ни духу. Я просил о поручении начальства другому… Ей, я почти мертв… Я все с себя слагаю и остаюсь простым человеком. Но что я был Вам предан, тому свидетель Бог».

Я отложил бумагу, задумавшись. Да, Григорий Алексеевич положил много сил и внимания на устройство Черноморской эскадры, и теперь очень переживал за её судьбу.

— Сашенька, тебе ничего не снилось по поводу нашего Черноморского флота? — услышал я голос императрицы. — Григорий Алексеевич места себе не находит, да и я тут уж какую ночь без сна, всё думаю, что там могло случиться!

Что там было с нашим флотом, я, несмотря на историческое образование, признаться, не знал. Может, чего-то и утонуло, да ведь когда это было, двести с лишним лет назад! Но тот факт, что Черноморский флот под командованием Ушакова нанёс в ту войну несколько чувствительных поражений туркам, был мне хорошо известен. Значит, основная часть флота уцелела? Или его просто очень быстро восстановили? Проклятье! Я не помню! В университете я по этому периоду больше изучал Русско-Шведскую, чем Русско-Турецкую войну!

— Видение мне было, что флот Черноморский многие победы одержит. Адмирал Ушаков при сём отличится! Насчёт бури этой не ведаю, но, думается, если флот сможет турок разбить, стало быть, большею частью он не пострадал!

Государыня заметно повеселела.

— Ну, слава Богу Всевышнему! Напишу Светлейшему Князю, чтобы оставил печали свои! Спасибо, Сашенька, успокоил ты меня…

Тянулись томительные дни ожидания: наконец, к концу сентября всё прояснилось. Флот наш действительно сильно пострадал, но потерян был лишь один линейный корабль, «Мария Магдалина». Утратив в шторм все мачты, он был вынесен к Босфору и захвачен турками. Остальные корабли, к счастью, уцелели, хотя, из-за повреждения такелажа надолго потеряли боеспособность. Стало понятно, что турецкий флот вскоре появится у Очакова. Армия же наша до следующего лета должна была оставаться в оборонительном положении по случаю выступления 380 000 турок к Бессарабии.

Как и в прошлую войну, решили собирать эскадру Балтийского флота в экспедицию в Архипелаг, о чем вышел высочайший указ. С прискорбием узнал я, что экспедиция Муловского по случаю войны отменена, а офицеров, матросов и прочих людей, для сей эскадры назначенных, так и суда и разные припасы, для нее заготовленные, будут отправлены в Средиземное море. А ведь я-то помнил, что никакой эскадры в Средиземное море не будет отправлено, то есть нашу первую кругосветную экспедицию отменят зря.

Улучив момент, я попытался поговорить об этом с Екатериною. Мы играли в биллиард, когда я, улучив минуту, спросил про задуманное предприятие.

— Может, не следует отменять экспедиции Муловского? Будет ли на войне толк от этих судов? Это не линейные корабли, в прямом бою они участвовать всё равно не смогут; и в шхерах, за отсутствием вёсел, тоже неприменимы! Противу шведов эти корабли бесполезны!

— Важнее не сами корабли даже, а люди с них, и припасы. Всё это понадобится для экспедиции в Архипелаг!

— Во-первых, припасов на судах только часть. Основной груз они собирались купить в Англии! Во-вторых, плавания в Архипелаг не состоится. Флот останется на Балтике, противостоять шведам. Я ведь говорил уже, что с ними тоже будет война?

В серых глазах императрицы промелькнул испуг. Нападение Швеции, очевидно, страшило её, но пока она ещё не верила в такую возможность, получая от своих дипломатов успокаивающие сообщения.

— Если войну нам объявит ещё и Густав, и суда эти, и люди понадобятся наипаче!

— Припасы тогда будут не нужны, — не огласился я, — ведь на Балтике снабжать эскадру можно от Петербурга. Суда эти тоже не пригодятся. Они для линейного боя не подходят, слишком слабы; для действий в шхерах тоже непригодны, тут нужны галеры и канонерские лодки. Разве что люди очень понадобятся нам для войны, но и с этим можно решить!

Было видно, что Екатерина заинтересовалась

— Каким же образом, друг мой, решать ты это хочешь? — отложив в сторону бумаги, спросила она, и, подперев рукой тяжеловесный свой подбородок, приготовилась слушать.

— Ещё летом ты направила графу Воронцову в Лондон письмо с указанием подобрать людей, пригодных для службы во флоте. Им на сей день набрано более сорока офицеров, в том числе три опытных капитана. Ими можно заменить офицеров наших отбывающих в экспедицию.

— Ну, хорошо, английские моряки умениями известны, и уже немалое их число на Балтийском море успешно служит. Но ведь нужны ещё и унтеры, и матросы?

— Тут надобно поступить так. Корабли наши отправить до Гавра с уменьшенным экипажем. В Портсмуте их будет ждать г-н Миранда с комплектом экипажа для одного судна из гишпанцев и вест-индских креолов. Я состою с ним в переписке, и вопрос этот уже с ним единожды оговаривал. Люди Миранды заполнят один корабль, а русский экипаж с него пустим на доукомплектование остальных трех кораблей. Также Муловскому надобно дать полномочия вербовать людей во время плавания, для замещения умерших и больных.

По глазам императрицы вижу — впечатлена. Но, понятное дело, решать что-то пока не готова, — такие важные вопросы с кондачка не решаются.

— Саша, да смогут ли эти креолы действовать в северных водах? Они же слягут все!

— У Муловского много задач и в южных морях, а там скорее слягут наши, чем креолы. Задание экспедиции надобно изменить. Нам надобно отыскать свою Ямайку, для снабжения теми плодами, которые в России не растут. Очень уж дорого обходится их приобретение у господ англичан!

Увы, к этим прожектам Екатерина отнеслась с прохладцей.

— Знаешь, Саша, давай всё-таки подождём, как пойдут дела наши на Юге… а там уже и решим, отправлять экспедицию или нет. Всё равно уже зима на носу, шторма на морях,… Надобно отложить!

Так и не отправили экспедицию в этом году…

* «муриевый» газ — хлор