Глава 15

Проведя две недели в Петергофе, мы снова вернулись в Царское Село. Это обычный, из года в год повторяющийся летний маршрут императорской фамилии — лето в основном проводится в Царском селе, но на самое жаркое время года государыня старается уезжать Петергоф, к прохладе фонтанов и Финского залива.

Мы в этот раз играли в залах в «закидушку», как у нас называют французскую игру бильбоке, когда гофкурьер от императрицы явился позвать нас на лодочную прогулку.

А мы с Курносовым от лодочных прогулок никогда не отказывались!

Императрица в сером дорожном платье уже была у подъезда внизу. Её сопровождали четыре «дежурные» фрейлины и несколько «кавалеров», в числе которых были и иностранцы. Когда мы появились на берегу пруда, в павильоне на островке грянула музыка: туда уже был переправлен целый оркестр. Этот павильон и был выстроен для того, чтобы музыка играла, пока монаршие особы изволят кататься. При всех затевать разговор о войне было неудобно; зато когда мы сели в шлюпку — Екатерина на носу, мы в середине, и сзади пара гребцов — я наконец смог задать тревоживший меня вопрос.

— Доброго дня, бабушка. Что слышно о делах турецких?

Императрица взглянула на меня немного насмешливо и лукаво.

— Вот ты какой стал, Сашенька, — до отъезда моего в Тавриду был истинное дитя, а теперь о политике всё толкуешь!

— Прости великодушно, если надоедаю тебе с вопросами, но очень меня сон тот беспокоит!

Императрица слегка нахмурилась.

— Ну, что сказать тебе…. Турки шалят! Порта на днях потребовала от посланника нашего сразу много такого, что он дать им не может, даже если бы и восхотел. Требуют изменения статей последнего мирного договора, отзыва консула нашего из Молдавии, открытия своего консульства в Крыму, отказа от протектората Грузии, и выдачи молдавского господаря! Яков Иванович пишет, англицкий посол Энсли и прусский — Диц, подстрекают турок к войне с нами. Французские инженеры отстраивают флот турецкий, перестраивают Очаков и иные крепости их на новый лад.

— Плохо. Не зря сон тот мне снился. Война будет, ma grand-mere, непременно будет!

— Григорий Алексеевич советует мне идти на уступки с тем, чтобы 2 года протянуть еще без войны. К тому времени мы втрое сильнее на юге будем!

— Это хорошо бы, но, боюсь, нам без того не обойтись…

— Ну, что же — Екатерина посмотрела на «Чесменскую колонну», мимо которой мы как раз проплывали, — Очень хорошо, что Екатеринославская армия наша находится в столь добром и исправном состоянии, как видели мы совсем недавно! Прошлый раз мы хуже готовы были, а меж тем, славные победы одержали! Но лучше бы не было ничего, хоть бы не два года, а год…

Наконец мы пристали к берегу. Шталмейстер Нарышкин, ждавший на берегу, помог императрице выйти на берег, и сразу что-то шепнул ей.

— Давно? — резко спросила она его, на что Нарышкин снова чего-то ей полголоса проговорил.

— Пойдём! Дети, идите с Александром Яковлевичем — бросила нам на ходу императрица, поспешно шагая к возвышавшейся невдалеке громаде Царскосельского дворца.

К нам с Костей подошел Протасов.

— Только что прибыл курьер. Императрице доложили, что наш посол в Константинополе заточен в крепость. Непременно, это война!

* * *

И война, действительно, разразилась. Екатерина еще некоторое время надеялась, что арест нашего посланника — всего лишь форма давления на переговорах, но затем начались обстрелы Кинбурна, и стало ясно, что новой войны с Портою не избежать. По поводу моего, сбывшегося предсказания со мною она больше не разговаривала, однако, с тех пор, я то и дело начал ловить на себе странный, загадочный взгляд её серых глаз.


Интерлюдия

— Императрица вас примет. Пройдите, Андрей Афанасьевич!

Самборский поднялся с обитого желтым шёлком канапе, на котором уже четверть чала ожидал аудиенции, и спешно вошел в распахнутые пажами двери. Уведомивший его о вызове гофкурьер ничего не пояснил о его причине, но законоучитель нисколько не сомневался, что знает её.

Императрица встретила его одна.

— Андрей Афанасьевич, вы, должно быть, уже слышали весть о войне. Турки напали на наши пределы, начав с заточения посланника Булгакова. Всё, как предсказал Александр! Я, право, не знаю, что и думать. Можно было бы решить, что впечатлительный мальчик наслушался чужих разговоров и его фантазии случайным образом совпали с действительностью. Но, и Николай Иванович, и Александр Яковлевич уверяют меня, что никаких разговоров, не подобающих возрасту, с Сашей никто не вёл. Кроме того, я и сама вижу, как сильно и резко он изменился. Его суждения, иной раз, настолько глубоки и демонстрируют такие познания, что совершенно невозможно и далее делать вид, что это обычный ребёнок. Что вы думаете на сей предмет?

— Матушка императрица, я каждодневно наблюдаю юного наследника, и могу сказать — с этого года он, действительно, очень сильно изменился. Но я не вижу никакого тлетворного влияния, никаких дурных истоков этой перемены! Вы знаете, что господин Моцарт, композитор, блистающий в Вене, очень рано стал сочинять музыку, девяти лет превзойдя многих взрослых заслуженных, убелённых сединами композиторов. Сие, верно, наблюдаемо и нами.

Что же касательно его предсказаний Турецкой войны — я тут вижу прямое вмешательство божественного Провидения. Тут нам примером служит девица Жанна, в былые времена предсказавшее падение английского владычества во Франции.

— Что же нам делать, Андрей Афанасьевич? — с надеждою спросила императрица. — Он предсказал еще войну, со Швецией. Сей оборот представляется невероятным, чтобы, имея всего тридцать тысяч войска, посягнуть на наши пределы. Если сие состоится — то будет верный знак, что шведы лишились рассудка.

Самборский несколько приободрился: его ни в чём ни обвиняли, наоборот, императрица с ним советовалась, как поступить.

— Давайте же подождём исполнения того предсказания. Если случится невероятное, то, чего никто не может предсказать, — значит, прозрения цесаревича не от диавола, и можно им доверять!

— Решено. Быть по сему! — сказала Екатерина, твердо сжав губы в прямую линию. — Теперь, ответьте мне на другой вопрос: большим ли грехом будет передать всероссийский престол, минуя сына, прямо внуку?

Самборский, секунду помедлив, будто бы проверяя, не послышалось ли ему, медленно покачал своей рано начавшей седеть головой.

* * *

Между тем, наступал октябрь, и мы переехали из Царского Села в Зимний дворец. Одним из первых дел, планировавшихся мною в Петербурге, было посещение Вольного Экономического Общества, Горного Училища и Академии Наук. Здание Общества было видно прямо из окон Зимнего Дворца — ведь находилось оно примерно там, где в будущем встанет огромное строение Главного Штаба.

Вольное Экономическое Общество было своеобразным клубом, где большие хозяева рассказывали друг другу свой опыт в улучшении продуктивности своих поместий. Был он более дворянским, даже, можно сказать, вельможным, чем промышленным или купеческим. И само Общество находилось в двойственном положении: вроде бы и «вольное», но при этом «императорское», а президентом его оказался целый вице-канцлер Российской Империи граф Остерман. Оказалось, Андрей Афанасьевич вхож в это Общество, состоит там действительным членом и весьма интересуется его делами.

— С наслаждением готов сопроводить вас в сию обитель, Ваше Высочество, и всех членов его представить. Извольте, я оповещу правление, и в удобный день мы всё соберёмся для встречи с вами!

— Мне любой день удобен. Андрей Афанасьевич, так что, сообразуйтесь с интересами участников Общества!

Через несколько дней всё было устроено, и мы с протоиереем Самборским отправились через Адмиралтейский луг в здание Вольного экономического общества. День выдался погожий, без дождя, потому пошли мы пешком. Дорогою не без интереса осмотрел я работы дорожной артели, мостившей камнем будущую Дворцовую площадь.

Прибыв в Общество, мы с Андреем Афанасьевичем скинули с плеч плащи, и мне начали представлять участников Общества, столпившихся в приёмной.

Первым оказался пожилой господин, лицо которого показалось мне странным образом знакомым. Всё разъяснилось, однако, как только я услышал его имя: Матвей Васильевич Дмитриев-Мамонов, энергичный чиновник пятидесяти с лишним лет, между прочим — отец нынешнего фаворита, вместе с ним взлетевший на вершины имперской иерархии.

— Рад знакомству, Матвей Васильевич. Где служите, чем занимаетесь?

— Ведаю я, Ваше высочество, Межевой канцелярией Сената. В сферу трудов моих включено обмер земель, как частновладельческих, так и коронных, установление межевых знаков, разрешение споров, при сем проистекающих.

— Ох, и велико поле вашей деятельности, уважаемый! — произнёс я, пожимая его руку с по-старчески сухою кожею. — Всю Россию перемерять — это десяти жизней не хватит!

Собравшиеся заулыбались; настороженность и ледок первого недоверия начали потихоньку таять.

Затем шёл сорокалетний господин, светло-русый, с красивым, прямым носом.

— Христофор Леонтьевич Эйлер, артиллерии полковник; командир Сестрорецкого оружейного завода!

Ого. Сестрорецкий завод — это ведь производство оружия! Это я удачно зашёл…

— Очень рад знакомству, очень рад! Как успехи в подшефном вам заведении?

— Мы, Ваше Высочество, сейчас согласно указаний Ея Императорского величества перестраиваем завод для его расширения. Очень серьёзно будет поднято производство!

— А что строите?

— Возводим дополнительно цеха, и ещё переделываем плотины для установки новых водяных колёс, Ваше Высочество!

— Понятно; хотел бы вас посетить, посмотреть, как всё работает!

— Всегда рады вам! — ответил тот, видимо недоумевая от такой инициативы, идущей от совсем маленького ещё мальчика.

Следующим мне был представлен Василий Фёдорович Зуев, профессор, путешественник, зоолог, сотрудник Академии Наук. Попутешествовал и по северу Сибири, среди ненцев и остяков, в Поволжье, и по югу, в Тавриде и Крыму.

— И как нашли сии места?

— Очень богатые почвы, климат много мягче российского; несомненно, это будет изобильный край! Того же мнения придерживается и господин Паллас!

Фамилию эту, «Паллас» я уже от кого-то слышал.

— А господин Паллас это…

— Виднейший из наших путешественников! Под его началом прошла большая часть экспедиций наших.

«Надо бы с ним познакомиться», сразу подумалось мне.

— А что касательно богатства недр?

— Они, конечно, изучены недостаточно, но даже поверхностное знание уже позволяет свидетельствовать их исключительное богатство! В степях Тавриды находили неоднократно каменный уголь; общеизвестны соляные Крымские озёра. В Самарском наместничестве находили мы нефтяные ключи; будучи у местечка Кривой Рог, видел я железистый шифер, должно быть, пригодный для выплавки чугуна!

— Как интересно. А вы пробовали плавить?

— Признаться, нет; но образцы я взял!

— Гм. Так, наверное, надо бы попробовать?

— Для того, Ваше высочество, надо бы отправить опытную партию, дабы выполнить на месте пробные плавки — ответил господин Зуев, улыбаясь мне снисходительно, будто думая при том: «Ну что с ребёнка взять?»

Далее были представлены Алексей Андреевич Ржевский, сенатор и поэт. Оказался весьма приличным господином. И почему к фамилии Ржевских прилип этот стереотип пошляков?

Далее был Николай Яковлевич Озерецковский, академик, учёный; занимается ботаникой и статистикой.

Затем — снова знакомая фамилия: Демидов. Павел Григорьевич Демидов — за тридцать, исключительно уродливого вида — очень высокий лоб и выдающийся вперед длинный, острый, почти что «габсбургский» подбородок. Один из представителей разветвлённого и богатого рода Демидовых, и, как водится, заводчик.

Далее был иностранец — Иоган Готлиб Герги — химик, минеролог, этнограф, ботаник, картограф, сотрудник химической лаборатории на Васильевском острове.

— Так на Васильевском острове есть химическая лаборатория?

— Именно! Ведает ею Академия Наук, а основана ещё Михаилом Васильевичем Ломоносовым.

— А где находится?

— Бонов дом, на второй линии Васильевского острова под нумером 45.

Надо бы туда наведаться, посмотреть, как выглядит передний край науки в 18 веке — сразу же подумалось мне.

Наконец, представления закончились.

— Итак, господа, просветите, чем занимается общество ваше?

— Согласно устава, государыней императрицей утвержденного, Общество ведает улучшениями сельского хозяйства и всяческими усовершенствованиями, с ним связанными — ответил за всех Озерецковский.

Гм. Странно!

— Мне думается, господа, что обществу вашему надо заниматься более не сельским хозяйством, а промышленностью. Тут сейчас открывается такое поле для деятельности, что трудно даже с чем-либо сравнить!

Господа меж собой переглянулись, и Николай Яковлевич, немного сконфуженно, как делают подчинённые, сообщающие начальству неудобную правду, извиняющимся тоном произнёс:

— Видите ли, Ваше высочество… Согласно учению «экономистов», главенствующему сейчас во Франции и по всей Европе, действительно созидающим является лишь труд земледельца; торговцы же и ремесленники, не исключая и заводчиков, суть бесполезные классы, ничего полезного не дающие! Потому главная цель нашего Общества — земледелие; сие одобрено Государыней Императрицей и признано самыми авторитетными учёными как высшее благо!

— Гм…

Сначала мне показалось, что я ослышался.

— Простите… Как вы сказали, господин Озерецковский? Торговля не создаёт никакого блага? Промышленность не даёт ничего полезного? Как это странно… И что это за учёные сие проповедуют?

— Мосье Кёне, мосье Мирабо, и многия другие. Притом известнейший из них, господин Тюрго, был одно время министром Людовика XVI. А мосье Де Ла-Ривьер, виднейший из учёных — экономистов, на сей предмет имел даже честь разговаривать с государынёй нашей!

— Надобно справиться у неё о впечатлении от этого господина. Ну а как они сей вздор обосновывают?

— Видите ли, когда крестьянин кидает в землю семя, а получает с него три, пять, а в иных странах и все пятнадцать зёрен, он тем самым создаёт новое богатство, но сего времени не существовавшее в природе. Было одно — стало пятнадцать! А что касается иных классов, они ничего подобного не достигают. Судите сами, заводчик не создаёт металла — он лишь извлекает его из руды. Ремесленник не рождает сапог — он просто видоизменяет кусок кожи. Торговец же — самый бесполезный из всех, — он вообще никак не влияет на товар свой. Просто покупает его дешевле, а продаёт дороже, только и всего!

И вот эти все господа смотрят на меня с самым серьёзным видом, а я в ответ смотрю на них, и не знаю даже, что и сказать. То, что они несут чушь, совершенно очевидно… для меня. А для них это — святая истина! А некий Тюрго, проповедовавший эту ересь, был даже министром в Франции! Неудивительно, что там скоро будет революция!

— Ладно, господа. Рад был знакомству с вами. Думаю, нам есть ещё, о чём поговорить, но сделаем мы это несколько позже.

Возвращался я в сопровождении Самборского во дворец, в состоянии глубокого и мрачного изумления. Глядя на свинцовое северное небо, на глубокие осенние лужи и мастеровых, постепенно мостивших Адмиралтейский луг, превращая его в Дворцовую площадь, я не мог поверить увиденному. Люди в этом Вольном Обществе, несомненно, были элитой отечественной экономики, но что за бредовые мысли их одолевают? «От промышленности нет толку» — вот надо было до такого додуматься?

Оказавшись во дворце, я сразу же поле обеда оказался вызван к императрице. При ней находился и Самборский — видимо, после нашего с ним возвращения он сразу поспешил к ней на доклад.

— Ну, как тебе понравилось у «экономиков»? — спросила она, осматривая меня так, будто бы в первый раз видит.

— Даже не знаю, что сказать. Странные господа! Толкуют, что нет проку от торговли, когда весь свет знает, какие выгоды Голландия и Англия имеют от своих заморских негоций. Уверяют, что бесполезны ремёсла, а горнозаводчики лишь впустую разоряют недра. По-моему, чепуха какая-то, только вот я это чувствую, а объяснить словами не могу, а у них, наоборот, всё очень складно выходит!

Екатерина от этих слов просто просияла улыбкой.

— Вот, молодец, Сашенька! Как радуешь ты меня сейчас, в словах не передать! Вот и я давно уже заметила — учёные то и дело напускают на себя важный вид, выдумав что-то, кажущиеся им верным; а на деле, оказываются в дураках, бесплодно умствующих в эмпиреях, а по земле не ходяше. Надобно таких пуще чумы опасаться! А уж экономисты эти — сугубые пиявки!

— Слушай, а ведь кто-то из них — Ривьер, кажется, — к нам приезжал, и ты его принимала?

Взгляд Екатерины затуманился далёкими воспоминаниями.

— Да, был такой, верно, самый придурковатый из всех, — вздумал меня учить, как управлять своим государством! Уж так он со своими советами лез, ну в каждой бочке затычкою, и всё, что не сделаю — всё ему не так. Надоел мне ужасно, а прогнать нельзя было — его Дидрот мне тогда приискал, и хвалил как самого толкового их них! Я тогда молода была, только-только взошла на престол, искала хороших советчиков. Ну, мне и подсуропили этого Ла Ривьера… а он дурак-дураком!

— Понятно. Бабушка, мне тут про лабораторию рассказали, Ломоносовым учреждённую. Можно мне как-нибудь туда съездить? Очень любопытно!

— Отчего нет, поезжай, только день выбери получше, без дождя!

— А ещё встретил я господина Эйлера, начальника над Сестрорецкими заводами. Вот бы мне ещё где побывать!

— Ну, это далеко, Сашенька, и дорога сейчас плохая! Туда, если хочешь, поехать можно, но или летом, на яхте, или зимою, по льду на санях!

Ладно, позже, так позже.

Загрузка...