Японская война 1905. Книга восьмая

Глава 25

— Вы отвезете письмо? — я повторил свой вопрос.

На этот раз Элис сумела взять себя в руки и решительно кивнула. Мы договорились, что она зайдет после обеда, а потом я запрыгнул на поезд Буденного, и тот уже с нами обоими медленно пополз к вокзалу.

Толпы людей встречали нас криками, а внутри с каждым мгновением поднималось ощущение неправильности. Что-то я упустил из виду, что-то не заметил… Начал мысленно прокручивать в памяти все последние события и тут же обратил внимание на странные жесты, которые как будто случайно показывала Элис. Куда-то в сторону.

Очень похоже на «отбой», но… Чувство опасности заорало во весь голос. Дальше я уже почти не думал. Последней осознанной мыслью была прикидка, где могли бы сидеть те, кому американка подавала сигнал, а потом…

— Все назад! Бомба! — я крикнул, а потом ухватил Буденного за край мундира и закинул его на левую половину платформы, прямо за броневик.

А теперь можно и самому. Я почти успел, когда рядом что-то вспыхнуло, а потом в затылок ударил кусок обжигающей стали.

— Кровь! — заорали рядом.

— Убили…

— Убили генерала!

Передо мной, почему-то с кровавым пятном на груди, появилась Элис. Вернулась? Откуда кровь у нее? Ответов не было, но пока все, кого оглушило, приходили в себя, девушка подлетела ко мне, а потом рухнула на колени, довольно профессионально зажимая дырку у меня в голове.

— Не умирай, — грудь в крови, губы в крови, она закончила первичную перевязку и, потеряв сознание, упала рядом.

Следом мелькнул поднявшийся на ноги Буденный — хорошо. Потом Татьяна, принявшаяся командовать медиками и эвакуацией раненых — еще лучше. А потом темнота. Это же не конец?

В 19 веке даже самые главные новости могли расползаться по миру месяцами, а то и годами. С появлением радио этот процесс кардинально изменился, и порой даже не сами события, а реакция на них всех вокруг начинали менять мир словно падающие костяшки домино.

«Кровавый русский пират и убийца генерал Макаров отправился на тот свет» — премьер-министр лорд Кэмпбелл-Баннерман бросил на стол свежую газету.

За окном доносились радостные крики. Даже на приличной Даунинг-стрит люди праздновали смерть того, кто принес столько неприятностей старой доброй Англии. Что уж говорить про Ист-Энд, где эль сегодня лился рекой. И, наверно, даже в Букингемском дворце в такой день откроют бутылку-другую, которым вместе, а то и по отдельности будет не меньше века. А лучше сто один год, было бы символично.

— А знаете, что я сегодня услышал в Адмиралтействе? — у Асквита тоже было хорошее настроение. — Говорят, что радио, которое так ловко доработали русские, это не их изобретение. У нас давно были подобные проекты, но перед русско-японской войной их кто-то выкрал. Вот и весь секрет генеральских успехов.

— Значит, не только убийца, но и вор, — Ллойд Джордж аж раскраснелся.

— Не будем слишком много говорить о тех, кто нас покинул, — премьер-министр решил изобразить приличного человека. — Тем более, Макаров не только доставил нам неприятности, но и помог. Те же Северо-Американские Штаты — они становились слишком сильны, а он укоротил их.

— На целую голову, — хмыкнул Ллойд Джордж.

— Не время для шуток. Надо решить, будем ли мы пользоваться моментом, — премьер-министр еще раз поднял газету и еще раз бросил ее на стол. — Мы вполне могли бы усилить свою активность в Китае и на севере САСШ.

Лорд Кэмпбелл-Баннерман пришел к власти, обещая разобраться, прежде всего, с внутренними проблемами Англии, но как можно тратить на них время, когда вокруг такое творится? Тем более если все сделать правильно, то внешняя победа заткнет рты всем его недоброжелателям.

— Риски, — коротко напомнил Асквит.

— Никаких прямых войн. Но, например, Китаю было бы справедливо вернуть контроль над священным городом, где родилась династия Цин, Мукденом.

— И отрезать юг Маньчжурии от России?

— Не сразу, но турецкая схема, когда Санкт-Петербургу придется согласовывать все перемещения с третьей стороной, была бы очень удобным итогом.

— А САСШ?

— Мы займем штат Мэн и Великие озера исключительно чтобы не допустить туда пошедшие вразнос русские и японские отряды. Завяжем экономику севера на себя, а дальше можно будет и выйти. Пара лет, пока Вашингтон оправится, у нас точно будет.

— А если не оправится?

— Тогда ради общего блага можно будет повторить Бладенсберг и очищающий пожар 1814 года. Говорят, Вашингтон очень красиво горит.

— Возможная реакция Европы?

— Если придержать Францию и подтолкнуть Австро-Венгрию, то им всем будет не до нас.

— Жестко. Но это будет победой британского духа.

В кабинете повисло молчание, но это была довольная тишина. Когда все сложилось именно так, как нужно. Когда остается уже только самая малость: собрать созревшие плоды. И с этим уже ничто и никто не сможет помешать.

В Санкт-Петербурге сегодня был траур.

Несмотря на то, что новости о смерти Вячеслава Григорьевича Макарова поступили всего несколько часов назад, улицы уже были полны народа. Люди собирались в процессии, носили флаги, портреты, многие уже вышедшие в отставку офицеры еще времен турецких войн сегодня надели мундиры.

— Мы потеряли великого военачальника, — военный министр Сахаров опускал глаза, но было видно, что в глубине души он рад, что теперь в его епархии точно станет поменьше беспокойства. По крайней мере Николаю тоже очень бы хотелось в это верить.

— И проблемного, — не удержался от замечания Плеве. — Даже умерев, он не смог сделать это тихо. В центре-то оно не особо незаметно, но на окраинах и в армии эти новости приняли не только с печалью.

— Что вы имеете в виду?

— То ли проявление духовного беспокойства, то ли кто-то был готов, что подобное может случиться, — Плеве поморщился, — но уже начинают шириться слухи, что смерть Макарова многое изменит. Армия считает, что его наследие будет забыто, крестьяне с чего-то взяли, что у них могут забрать выданные в Маньчжурии и почему-то еще и в Сибири земли. Всего за полдня жандармы остановили больше 20 стачек и задержали около сотни человек.

— Вроде бы не так и много, — заметил Сахаров.

— За половину дня! — воскликнул Плеве. — И хочу напомнить, что я уже не раз поднимал вопрос о том, что радиостанции в стране должны контролироваться правительством, а никак не революционером в погонах.

— Вы совсем уж строги к генералу, — остановил министра внутренних дел Николай. После Нового Орлеана Плеве действительно начал гораздо хуже относиться к Макарову, иногда забывая даже про свою обычную объективность и справедливость.

Впрочем, и сам Николай в душе испугался того, как легко и просто обычная толпа взяла власть. И даже начавшие строиться в Новом Орлеане православные храмы не могли унять его беспокойства.

— В данном случае соглашусь с Вячеславом Константиновичем, — Владимир Николаевич Ламсдорф нарушил молчание. — В министерство иностранных дел в течение всего дня также поступают тревожные сигналы. Активизировались английские агенты на Кавказе, в Турции, Австро-Венгрии и Китае. И это только то, что мы успели заметить.

— Россия будет ждать от нас решительных действий. Подтвердить все обещания внутри страны, жестко ответить всем внешним врагам. Американцы и англичане сегодня прячутся по домам, потому что стоит кому-то услышать их речь, как в ответ сразу же прилетает кулак, — Плеве как будто просто рассуждал вслух, но Николай понимал.

Просто силой остановить беспорядки почти невозможно. А вот силой и словом — уже гораздо проще, и министр внутренних дел пытался понять, что же ему можно и стоит говорить. В принципе, озвученное им воспринималось даже логично — проявить силу — но… В такой скользкий миг излишняя агрессия могла спровоцировать войну.

— Все обещания внутри страны — подтвердить, — решил Николай. — С другими державами не проявляем активности и стараемся не провоцировать конфликт.

Только он, царь, мог принять такое решение и такую ответственность, и он это сделал.

— Если какие-то другие страны первыми свалятся в новую драку, это может быть нам даже выгодно, — цинично заметил Ламсдорф.

Николай хотел возразить, что совсем не это имел в виду, но в итоге просто махнул рукой. Пусть думают что хотят. Главное, он точно не будет тем, кто принесет в мир войну. А Макаров… С одной стороны, жалко: генерал действительно принес России немало славы. Но с другой, эти его прожекты, возня с заводами, стройками — все это вызывало столько проблем у уважаемых людей. Возможно, это даже и хорошо, что самые яркие костры так быстро прогорают.

Новость о том, что Россия занимает выжидательную позицию, через полчаса стала достоянием коридоров Главного штаба на Дворцовой, еще через полчаса их обсуждали уже в Берлине, а через час на Вильгельмштрассе аккуратно передали это решение в Пекин и Токио, запуская следующий вал расходящегося по всему миру шторма.

Если утром ни у кого еще не было подобных мыслей, если днем их еще гнали от себя как очевидную глупость, то уже вечером сразу в четырех точках земного шара начали готовиться к войне. На полигоне Таньшань самые современные части бэйцзиньской армии построились в колонны и двинулись на восток. Во главе процессии на русском броневике хмурый Юань Шикай, вокруг десятки репортеров, выдернутых срочными телеграммами из редакций, и нервничающие солдаты. С одной стороны, им сказали, что они идут мирно занять священный для Китая Мукден, с другой… Там же были русские, и от этого становилось страшно.

— С нами англичане, — несся шепот то с одной стороны, то с другой.

— Пользы от них… Недавно русские целый полк их вырезали, словно курей.

— Так они от этого только злее стали. Вон сколько пушек за нами везут.

— В тот раз им пушки не помогли.

— Вот далось тебе то одно-единственное сражение. Того полковника, кстати, посадили под арест за него.

— А тебе станет легче, если еще одного русского полковника посадят?

— Но мы же не воевать идем!

— Это правда.

— И Макаров умер. Без него русские точно не смогут хорошо сражаться.

— Говорят, царь струсил. И сами русские не верят больше в свою силу

— Точно, их предки отвернулись от них вместе со смертью Макарова.

— Ну, не знаю.

— Приказ все равно нужно выполнять.

Шепотки и ропот не затихали, но солдаты, броневики и обозы, явно собранные не за пару часов, продвигались все дальше и дальше на восток.

Одновременно с этим неспокойно было и в Белграде. Еще недавно город праздновал прибытие механизированного полка генерала Шереметева, который казался живым воплощением слова русского царя всегда поддерживать народ Сербии. Но сегодня русские солдаты стали не спасением, а проблемой.

Умер генерал Макаров, сербские и австрийские газеты срочно вставляли эту новость в уже сверстанные макеты, кто-то, не успевая, пускал дополнительный тираж! А к вечеру даже еще один, правда там на первую полосу попадали уже совсем другие статьи. Статьи о том, что Австро-Венгрия будет требовать интернирования русских частей, которые своим нахождением на Балканах нарушают и без того хрупкое равновесие между странами, способными договориться и без помощи со стороны.

И это звучало тем страшнее, чем больше людей видело, как на другом берегу Дуная собираются австрийские полки. Увы для Белграда, они были слишком близко к границе с коронным краем Штирия, и эта угроза всегда давила на небольшое, но гордое королевство.

— Наверное, они все-таки не рискнут, — обсуждали люди на улицах. — Это же нападение на Россию, а та этого так просто не оставит.

— Не нападение, а интернирование. Никого убивать не будут. Русские просто сдадут оружие, и их поселят в специальные лагеря, где им придется оставаться, пока Вена не продавит Санкт-Петербург. Все-таки одни вон, за рекой, а другие — умирают за чужие народы на другом конце света.

— Ты про Макарова?

— Он мог бы помочь нам, но поехал спасать негров. И кому от этого польза? Только зря умер.

— Но его ученик, Шереметев, тоже неплох.

— У него один полк, они смертники.

— А другие страны? Та же Франция — союзник России…

— Они уже объявили, что уважают то, что Балканы могут сами решить свои проблемы. Считай, сделали вид, будто ничего не видят.

— А мы?

— Сражаться за один чужой полк? Начать войну за кого-то другого, но у себя дома? Ты представляешь, что останется от Белграда, если кто-то решит дать тут полноценный бой?

— Ты слышишь?

— Что?

— Мне кажется, это играют трубы…

В тот вечер в Белграде трубы еще не играли — просто шумел ветер над Дунаем, а вот в Канаде генерал-майор Коуп получил телеграмму из Лондона и без долгих размышлений отдал приказ выдвигаться. Пара полков, расквартированных в Кингстоне, пойдут вдоль берега Онтарио, а основные силы повторят маршрут 1814 года. Из Галифакса в Истпорт, а оттуда все дальше и дальше на юг.

Еще одним местом, где тоже сразу начали играть трубы, оказалась Флорида. Собранные в Майами тыловые гарнизоны и отправленные в тыл раненые с луизианского фронта ждали атаки с запада, но никак не с юга. Однако вместо русских и орлеанцев по их душу неожиданно пришли крикливые полки южноамериканских бедняков. Жители Венесуэлы, Перу, Боливии и даже аргентинцы с бразильцами были вооружены японскими винтовками и тащили за собой немецкие пушки.

Их тайно и небольшими группами завозили сюда уже несколько месяцев, пользуясь общей неразберихой и проложенными контрабандистами тропами в болотах Эверглейда. Небольшие кипарисовые рощи создавали достаточно сухие островки, где будущие солдаты могли собираться, в то время как со стороны болот до них никто не смог бы добраться. И вот они, наконец, могли выбраться из этого ада.

— Как же я давно этого ждал! — почти черный мужчина с испещренными шрамами лицом кинул факел в крайний дом только что занятой ими деревни.

— Любишь убивать? — ухмыльнулся его товарищ, готовясь стрелять, когда из дома побегут прячущиеся там люди.

— Или тоже так надоели мошкара и аллигаторы? — хмыкнул еще один. — С ними даже посрать нормально не сходишь!

— Нет, просто ненавижу американцев. Их корабли сожгли мою деревню, их солдаты убили отца и даже говорить не хочу, что сделали с матерью. Теперь их очередь.

К окну изнутри дома кто-то подбежал и начал просить о помощи, но его никто не собирался слушать. Не стали бы они слушать и офицера-японца, который судорожно ругался, что какой-то обещанный им генерал опаздывает, но тот сказал, что до Майами осталось всего ничего… И вот ради такой цели можно было поторопиться.

— Может быть, скажем им, что Макаров жив? Просто без сознания, — Буденный ходил из стороны в сторону, потирая недавно приобретенный шрам над правым глазом.

Его до сих пор распирало от того, что он сам ни о чем не догадался. А Вячеслав Григорьевич его спас. И десятки людей, что отшатнулись в стороны благодаря ему, тоже спас. А вот сам — потерял драгоценные секунды и попал под удар. Несправедливо. Почему он, Буденный, ничего не смог понять в том хаосе?

А там на самом деле был хаос. Сначала Элис зачем-то ломанулась за ними. Ей навстречу выскочили несколько казаков из внутренней разведки во главе с Казуэ. Попытались перехватить, но тут грохнул взрыв, и японка будто сошла с ума. Увидела падающего генерала, выхватила пистолет и разрядила его прямо в американку. Тогда-то ее свои же и скрутили от греха подальше. А вот Элис неожиданно поднялась и, не обращая внимания на пулю в груди, рванула к генералу.

Первая успела и первая перевязала ему рану. Тогда многие решили, что у нее какой-то защитный панцирь под одеждой, но нет… Просто всплеск, как его, адреналина. Закончила бинтовать и рухнула без движения. Пришлось докторам спасать не только генерала, но и американку. Повезло, что Бурденко был рядом и как раз недавно научился что-то важное в головах штопать. Сразу несколько других хирургов только головами качали, а он быстро взялся. И теперь обещает, что уже скоро Макаров откроет глаза.

Вот только вряд ли он обрадуется тому, что случилось в последние дни. Его смерть как будто разделила Америку еще больше. На востоке и севере радовались, стараясь спрятать за триумфом облегчение от ухода столь опасного врага. А на юге и западе у людей начали опускаться руки. Буденный не знал, как там точно дела в Калифорнии или Техасе, но у них… Целые полки снимались с фронта и уходили в Новый Орлеан, а тут — улицы просто бурлили.

Причем если недавно русских и японцев считали друзьями и спасителями, то теперь очень и очень многие начали поглядывать на них как на врагов. И чем ближе подходили отряды воспользовавшегося моментом Макартура, тем больше становилось таких взглядов.

— Пушки уже слышно прямо из города, — такой же задумчивый, как и Семен, Огинский ответил совсем невпопад.

— Может, расскажем, что генерал жив? — повторил свой вопрос Буденный. — Разве ты не видишь, что творится из-за того, что в мире решили будто он погиб?

— Паникуешь? — неожиданно едко спросил обычно вежливый и спокойный разведчик.

— Нет!

— Себе-то признайся! Паникуешь?

— Немного.

— Тогда возьми себя в руки и подумай. Что мы скажем? Всех в палату не пустить, да и нельзя. А просто слов уже давно мало. Начнем болтать, ничего не изменим, зато лишим генерала возможности воспользоваться моментом, когда он на самом деле придет в себя.

Буденный задумался. Конечно, Огинский — разведчик и постоянно пытается придумать то, чего может и не быть. Лучше бы просто защищал генерала как следует!.. Но чего уж теперь: задним умом все крепки. С другой стороны, если посмотреть на его слова как на часть военной операции… У нас есть резерв: мы можем показать его и заставить врага снизить темп или же придержать, а потом, когда тот раскроется, ударить на полную.

— Смотри, — продолжал говорить Огинский. — Вся эта ситуация уже столько людей заставила сбросить маски. Все, что можно потерять, мы уже и так потеряли. Так почему бы тогда не пойти до конца?

— Все? — Буденный поперхнулся. — У нас Макартур под городом. Толпы людей еще немного и пойдут брать нас самих же на вилы! И это ты называешь, что мы уже все потеряли⁈ О нет, все только начинается!

— Паникуешь? — снова усмехнулся Огинский.

— Нет… Да! Но что делать?

— Я слышал, что под Ляояном у генерала был один полк, но он остановил начавшие отступать другие части, собрал их в кулак, а потом вдарил по японцам.

Буденный все понял и сглотнул.

— Ты считаешь, что я должен поступить, как генерал тогда? Что я смогу?

— Я считаю, что у тебя нет выбора, господин полковник, — Огинский улыбнулся.

Иронично. Макаров тогда был полковником, и вот он тоже… Полковник. Может, это на самом деле судьба. Не бояться, взять жизнь в свои руки, стать офицером не только для поля боя, но и в обычной жизни. Не думать, а делать! Время пришло! Буденный сам не заметил, как его плечи расправились, и он двинулся на улицу навстречу толпе.

Обгоняя, вперед бежали помощники Огинского, помогая собрать трибуну из ящиков, вот только она была не нужна. Семен запрыгнул на свой побитый, но еще живой броневик, поднялся на самую вершину орудийной башни, а потом обвел взглядом собирающихся вокруг людей. Он еще ничего не сказал, а разговоры и крики уже стали затихать. Сами собой.

— Генерал… — начал Буденный, его голос невольно сбился, но он взял себя в руки. — Генерал освободил Новый Орлеан и подарил его всем нам не для того, чтобы мы сдались, как только выдался хоть сколько-то подходящий повод. Мы побеждали, мы еще можем победить…

— Как? — крик из замолчавший толпы было слышно на сотни метров вокруг. — Мы одни! А янки — миллионы!

— Разве мы одни? Да, мы отличаемся от городов Техаса и Калифорнии! Но и их жители совсем не похожи на русских или японцев! Новая Конфедерация сильна не тем, что мы тут все голубоглазые арийцы, а тем, что тут плевать, как ты выглядишь. Просто будь достойным человеком, будь специалистом, делай свое дело, и тебе везде будут рады. Понимаете? Не нужно самим разрывать связи! Например, сегодня сюда приехали добровольцы из других штатов или даже стран! Вот… Есть тут русские? Поднимите руки и крикните «да»!

В памяти Буденного невольно всплыли недавние выборы, и даже фраза выскочила именно оттуда. Но так оказалось даже привычнее.

— Да! — голосов было немного, всего пара десятков, но их услышали.

— Вот видите, даже с другого конца света к нам продолжают ехать!

— Япония?

— Да! — этих оказалось поменьше, но и они были. И люди заулыбались.

— Мексика!

— Да! — рев сотен довольных глоток вспорол воздух.

— Техас! — криков стало еще больше.

— Луизиана!

— Да! — теперь ревела вся площадь.

— Нас много! Юг! Вместе! Сила!

Последнюю фразу Буденный как-то услышал от генерала, правда, тот почему-то засмущался и никогда больше не говорил ее вслух, но… Сейчас опять же она получилась идеально к месту.

Люди поверили в себя, и теперь можно было снова сделать из них армию. По сигналу Буденного взмыли знамена стоящих на разных улицах армейских полков, для тех, кто не мог их разглядеть, по очереди заиграли полковые оркестры, и толпа начала рассасываться. Мирно, с энтузиазмом, как будто по-другому и не могло быть.

Это, правда, все равно заняло несколько часов. На окраины города уже начали падать первые снаряды подтянутых на передовую пушек генерала Макартура, ветер стал пропитываться запахом выхлопа моторов и порохом, но когда передовые отряды янки попытались занять северные окраины Нового Орлеана, их неожиданно встретил точный и плотный огонь. Словно и не было последних дней.

А потом эхо донесло далекий крик чьего-то звонкого голоса.

— В атаку!

Степан Сергеевич Шереметев не знал этого, но невольно копировал Буденного, шагая из стороны в сторону, словно загнанный в клетку дикий зверь. Нет, не тигр, но одичавший домашний пес, который порой может быть даже опаснее. И неровно отросшая щетина как будто только усиливала это сходство.

— Итак, объявляю офицерское собрание открытым, — Шереметев постарался успокоиться. — Вы все знаете, что нам был предъявлен ультиматум. Сдать оружие и опустить знамена.

— Что говорит Санкт-Петербург?

— Военный министр предлагает выжидать и ничего не делать, но вы все видели. Австрийцы готовы перейти Дунай, и… Король Петр готов им уступить, а премьер-министр Пашич в свою очередь готов поднимать армию и людей. Мы можем стать причиной не просто вторжения, но чуть ли не гражданской войны.

— То есть вы хотите пойти на их условия? — со своего места вскочил капитан Носков. Молодой, но талантливый. В первом новом полку Шереметева только такие и собирались.

И насколько просто с ними было выполнять военные задачи, настолько же сложно с ними приходилось, если дело нужно было решить миром.

— Я хочу сказать, что мы сегодня должны взять на себя ответственность. Будем сражаться, погибнут миллионы. Сдадимся, и это станет концом карьеры, а то и до суда дело дойдет. Нет у нас сегодня хороших решений! Поэтому, господа, время сказать ваше слово. Будем принимать ультиматум или сражаться?

— Принимать.

— Сражаться.

Офицеры отвечали один за другим, и ни один из ответов никак не мог выбиться вперед. Логично: ни один из них никому не нравился до конца, но иногда нужно выбирать именно из двух зол.

— Какие же вы трусы! — в комнату для совещаний попыталась прорваться Вера, но Степан Сергеевич догадывался, что так и будет, поэтому поставил охрану. Скандалы и споры с ничего не понимающей в военном деле девицей — сейчас последнее, что ему нужно.

Если бы Макаров не умер, то можно было бы задать ему вопрос, хоть в прямом эфире, чтобы побыстрее… Он всегда помогал, но теперь его нет. Впрочем, сейчас даже у него вряд ли бы что-то получилось придумать. Или вышло бы? Внутри генерала проснулась ярость, как в тот день на Ялу, когда он услышал песню про комбата, когда солдаты пели… про него. Когда он понял, что на самом деле на что-то способен.

— Отпустите ее! — крикнул Шереметев охране, и Вера тут же вывернулась из их хватки. — Карту!

Он еще сам не понимал, что тут можно сделать, но верил, что выход есть. Если Макаров бы его нашел — а он бы точно нашел — то и он просто обязан суметь это сделать.

— Сидеть в обороне — нет, сдаваться — нет, что еще мы можем? — Шереметев смотрел на карту, но в голове была только звенящая пустота.

— Пробиться домой? — предложил Носков, хлюпнув носом.

— Австрийцы предусмотрели, по всему району у них заставы.

— Прорвать одну.

— Будем уходить через Сербию, они пойдут за нами, — принялся размышлять Шереметев. — Пойти через их территорию — они свяжут нас боем, а потом обложат, как диких зверей. Нас просто не хватит, чтобы прорваться… Там, где нас ждут.

Вот оно! Шереметев понял, что нащупал фразу, которая может все изменить. И где же тогда их не будут ждать?

— Мосты через Дунай вычеркиваем, — продолжал он. — Может быть, броды или паромные переправы?

— На востоке, как только заканчиваются болота, есть брод и переправа у деревни Винча, — включился еще один офицер.

— Там нас тоже ждут, — Шереметев сверился с докладами разведки. — На востоке же Россия, и австрийцы думают, что мы могли бы попытаться сбежать. Но мы же не бежим, а значит можем двигаться куда угодно… Что на западе?

— Там река Савва. А дальше город Земун, Австро-Венгрия. Правда, туда ведет железнодорожный мост… Но его тоже охраняют. Поменьше, чем на мостах через Дунай, но тоже прилично.

Поменьше. Направление, где их ждут меньше всего. Детали начали складываться в единую картину.

— А вы читали записки Макарова, как они захватывали мосты в Америке? — Шереметев почувствовал, как его накрывает вдохновение. — Небольшая группа зачищает охрану, а потом держит переправу, пока не придут основные силы. Носков, посадите роту на лодки и без звука по течению спуститесь к мосту. Мы же начнем погрузку броневиков на составы… Хотя нет, заметят, так что пойдем своим ходом. Тем более в Земуне мы снова переправимся. Через Дунай!

— Но вы же тогда попадете прямо к основным австрийским силам! Разве вы не от них хотите уйти? — тихо спросила замершая в дверях Вера.

— Дело в том, что мы окажемся не перед ними, а за их позициями. Как если бы «Варягу» в свое время удалось прорваться и пошалить на японских коммуникациях, — сравнение пришло в голову неожиданно. Но метко. Тем ведь в свое время тоже сделали очень похожее предложение.

— А рейд по вражеским тылам — это то, что мы тренировали чаще всего! — капитан Носков опять шмыгнул носом. — Это… Это… Это невероятно, генерал!

— Вот сделаем и будем хвалиться, — Шереметев с трудом сдерживался. — За работу, господа, за работу!

Все тут же начали вскакивать со своих мест и разбегаться. Степану Сергеевичу и самому нужно было очень много всего сделать, но не успел он сделать и шага, как Вера прыгнула ему на грудь, обхватила шею изо всех сил и впилась в губы.

— Я в вас верила! — вот и все, что она сказала, когда отпустила генерала через несколько очень долгих и сладких минут.

Полковник Дроздовский сидел в Ляояне под домашним арестом. Не камера, конечно, но он не видел особой разницы. Все равно не знаешь ничего, что творится в мире, ничего не можешь делать, а еще… Несмотря на свершенную месть, в сердце все больше и больше разливается черная тягучая пустота. Словно что-то не доделал, где-то ошибся.

— Сидишь? — дверь в дом неожиданно распахнулась, и внутрь вместе с уличной прохладой ворвался Александр Александрович Хорунженков.

Дроздовский не особо с ним общался, да и вообще не видел с тех пор, как Столыпин забрал 1-й конно-пехотный для поддержания порядка на севере. И вот Хорунженков здесь. Бодрый, с красными щеками, так разительно отличающимися от бледности самого Дроздовского. И еще ведет себя так бесцеремонно.

— Что вы себе позволяете? — спросил он, впрочем, без особого энтузиазма.

— Сидишь? Сиди, — Хорунженков словно не обращал на полковника внимания.

Вытащил заброшенный в дальнем углу проигрыватель для пластинок, достал одну спрятанную у себя на груди, а потом включил. Раздалось шипение, а после бодрый английский голос начал рассказывать, как был убит генерал Макаров.

— Храбрые американские повстанцы при помощи дочери президента Рузвельта провернули операцию, которая войдет в историю. Несколько бывших солдат отринули идеи луизианских бунтовщиков, убили своих заблудших товарищей и захватили одну из стоящих в городе батарей. После этого великолепная Элис задержала генерала разговором и передала на батарею координаты выстрела. Увы, сама девушка тоже погибла, но ее подвиг навсегда останется в истории.

— Это ложь? — Дроздовский впервые за очень долгое время вскочил, и его тело было полно сил и готово действовать.

— Насчет самой операции — ложь. Там точно не было никаких пушек. Насчет смерти генерала… Наши ничего не говорят, только сообщают об отступлениях под усиливающимся давлением врага.

— А ты тут?..

— Мир словно взбесился после этих новостей. Китай при поддержке Англии двинул почти двадцать тысяч солдат, чтобы занять Мукден. Как они уверяют, исключительно по религиозным и крайне мирным причинам, но… Мы-то понимаем, что все это — просто повод. И у меня не хватит сил, чтобы их остановить.

— А армия? У нас же еще достаточно войск в Маньчжурии. Двадцать тысяч они разметают за полдня!

— Царь не хочет начинать войну. Официальный приказ: в сражения не вступать, на провокации не поддаваться. Штаб в Санкт-Петербурге считает, что даже если китайцы дойдут до Мукдена, то просто сами заведут себя в наше окружение… Вот только если мы ничего не будем делать, а они начнут стрелять, то все наши передовые части просто сметут. И лично я уверен, что враг сдерживаться не будет. Будет нужно, повод придумать не сложно. А им очень нужно.

— И ты хочешь?..

— 1-й конно-пехотный пойдет вперед, чтобы встретить врага так, как это и положено делать. И я подумал, что если ты поднимешь своих, то у нас будет больше шансов.

— За нарушение приказа тебя потом тоже посадят, — Дроздовский даже на мгновение не задумался о себе. Другой вопрос, послушают ли его солдаты, о которых во время операции в Китае он совсем не думал.

— Посадят — значит, судьба. Но и пенсия, чтобы всю оставшуюся жизнь вспоминать, что и как быстро мы просрали, мне не нужна!

— Меня охраняют.

— Я поговорил с Корниловым, просил прикрыть глаза, но…

— Что?

— Он сказал, что будет ждать тебя в расположении полка. Мол, тебе без нормальной военной разведки точно не обойтись.

— Лавр Георгиевич… — на глаза Дроздовского навернулись слезы.

Он потерял друзей, потерял ученика и почему-то решил, что жизнь закончилась. Вот только вокруг было еще столько хороших людей. Грустить и помнить — правильно, но и об остальном нельзя забывать. А то забудешь, и вот до чего может дойти.

— А Мелехов? — еще один очень важный вопрос.

Внутри все сжалось от одной мысли, что один из сподвижников Макарова может отказаться от его наследия и просто сдаться по приказу.

— Павел Анастасович не стал нарушать приказ, но он собирает добровольцев, которые смогут помочь нам. Неофициально. Но от них будет смысл, только если мы сдержим первый удар…

— Сдержим, — Дроздовский пошел в дальнему шкафу, где, позабытый, висел его старый мундир.

Полковника должны были лишить звания после завершения разбирательства, но оно еще не было закончено… А значит, хотя бы это сегодня будет по правилам.

Он застегнул пуговицы одну за другой, а потом пошел на улицу. За дверьми дома ревел ветер, стучал двигатель броневика, на котором и приехал Хорунженков, а где-то вдали… То ли начиналась гроза, то ли долетали уже звуки выстрелов. В любом случае и враг, и новый бой были уже близко.

Вячеслав Григорьевич Макаров открыл глаза, и его взгляд наткнулся на сидящую рядом Татьяну.

— Сколько? — сразу же спросил он.

— Неделя. И ты бы знал, сколько всего успело произойти за эти дни, — девушка начала быстро перечислять последние события, но вдруг остановилась и сказала то, от чего у лежащего в кровати мужчины сердце забилось быстрее, чем раньше. — Но ты жив, и это меняет все!

Все правильно: он жив, и он должен все изменить.