Японская война 1905. Книга восьмая

Глава 23

— Тихая ночь, дивная ночь… — где-то рядом за костром ополченцы напевали детскую песенку про Рождество. Впрочем, если люди могут позволить себе вспомнить детство, возможно, это значит, что они на самом деле счастливы? Сложно поверить в такое на войне, но… Люди пели.

— Как там нашего японского генерала зовут? — песни закончились, и солдаты перешли к болтовне.

— Странная фамилия, как-то связанная с задницами… Но он нормальный японец! Маленький, желтокожий, злой, как опоссум, но его слушаешь и веришь, что такой в бою не бросит! Наорет, но на себе вытащит!

Хасэгава прошел мимо резко замолчавших солдат с каменным лицом. Ну надо же — фамилия у него сложная!.. Последние двадцать лет Япония жила в странном состоянии. Вроде бы страна и развивалась, заставляя чувствовать гордость за многочисленные победы, им рассказывали о великой роли их нации, но в то же время… Не на словах, а на деле к европейцам относились лучше, чем к своим. И это в какой-то мере было понятно: сложно не начать боготворить тех, кого ты копируешь. И, даже бросив вызов, ты восхищаешься не столько своей победой, сколько дерзостью. Вот только детский страх, что в любой момент враг перевернет все вверх ногами — он всегда внутри.

Даже на другом конце света.

— У тебя не было ощущения, что однажды нас потреплют по голове, скажут, вы хорошо поработали, но пора и знать свое место? — Хасэгава дошел до штаба, где, как обычно, сидел за картами Иноуэ.

Они когда-то начинали в одной 1-й армии Куроки. Только Иноуэ командовал обычной дивизией, а Хасэгава — гвардейской, что означало, что именно его отправляли на самые опасные участки фронта. Увы, тогда эта гордость помешала ему расти. А Иноуэ — он первым заметил гений тогда неизвестного русского полковника, начал его копировать, и это привело его в кресло одного из правителей Сацумы и Новой Конфедерации. Правда, сам он, похоже, не испытывал от этого особой радости.

— К чему такие странные вопросы? — Иноуэ поднял на Хасэгаву тяжелый взгляд, и сразу стало понятно, что от былого боевого товарища осталось не так уж и много.

Он еще сам не понимал, как изменился, но Хасэгава видел — перед ним сидел не только воин, но и правитель. Интересно, когда Иноуэ сам это осознает и решит использовать свою новую силу и власть, как к этому отнесутся старик Ито и лисица Казуэ? Впрочем, если принцесса сможет захомутать русского генерала, на которого она явно нацелилась, то даже новый Иноуэ склонит перед ним голову.

Есть силы, которые стоят выше их понимания. Но Макаров лишь одна из них: не самая большая, не самая древняя.

— Есть силы, — заговорил Хасэгава вслух, — которые настолько велики, что было бы глупо не обращать на них внимание. Но есть силы, которые вечны.

— К вам тоже приходили люди микадо? — сразу все понял Иноуэ. А значит, к нему тоже заглядывали гости с соответствующими письмами.

— И что вы думаете? Макаров, Конфедерация… Сейчас они сильны, но насколько их хватит? Когда-то великие державы Европы смогли остановить и непобедимого Наполеона. Очевидно, что и тут будет тот же конец.

— Наполеона остановила Россия. Что иронично, — Иноуэ не собирался говорить, пока сам Хасэгава не выскажет все, что думает. Все правильно: его положение дает ему такую возможность, и глупо было бы ее не использовать.

— Микадо, князь Ито, а также их германские союзники считают, что это не Макаров настолько силен, а Америка оказалась слаба. Подумайте, гарнизоны всего по паре тысяч человек на город — ну кто бы не смог их победить? А флот… Его разбил японец, сделал это японскими кораблями, и в любом случае этого флота теперь нет. Штаты или смогут отбиться на суше, или превратятся из хищника в жертву.

— Наш разговор не зашел так далеко, — Иноуэ не стал менять выбранную тактику.

— Последние германский и японский конвои, которые мы ждем в Сан-Франциско, не придут. Их перенаправили в Венесуэлу, где уже несколько месяцев собираются недовольные САСШ добровольцы из всей Южной Америки. Несколько полков и техника станут их ударным кулаком, а дальше… Большие голодные дивизии всегда берут верх над маленькими и сытыми. А на юге очень много людей, и они совершенно не ценят свою жизнь.

— Значит, микадо и кайзер решили, что тоже смогут отщипнуть кусок от Америки. Полезут к нам или…

— Они не хотят вражды. Их вполне устроит Флорида. Или Флорида и кусок Мексики, если Диас откажется их пропустить по-хорошему.

— Ты же сражался с Макаровым? — Иноуэ пристально посмотрел на Хасэгаву. — Вернее против него. И тогда ты должен примерно представлять, на что будут способны американские солдаты, которые выучили хотя бы часть данных им уроков. Никакие южные орды ничего им не сделают.

— Не только южные орды, но еще японские офицеры и германские пушки.

— Хочешь уйти к ним? — Иноуэ прикрыл глаза. — Что ж, я освобожу тебя от данного слова. Спасибо за честность, генерал.

— Спасибо, — Хасэгава поклонился.

Совсем не так он представлял этот разговор. Ему недавно принесли новую книгу Джека Лондона, где тот расписал демоническую природу Макарова… И японец невольно представлял, что в этом разговоре он и сам выступит в некотором роде искусителем. Но все вышло как-то не так… Его слова не вызвали ни капли интереса, словно детские фантазии, которые просто из жалости не стали втаптывать в пыль.

Тем не менее, он сделал то, что должно. Он не сбежал, его совесть чиста, а то, что он, Хасэгава, отправился искать собственную славу… Так разве Иноуэ в свое время ушел на Сацуму не по той же причине? И пусть сам Хикару сколько угодно рассказывает, что то разделение и русский хлеб спасли страну, но… Хасэгава знал, что все это благородство только для отвода глаз. Слава и власть — вот единственные истинные ценности.

Иноуэ рискнул и получил их. А вот у него, Хасэгавы, все только впереди. Пусть Конфедерация сражается — у нее на самом деле есть шансы выстоять! Но главная добыча на охоте достается не тому, кто нанес смертельный удар, а самому знатному охотнику. Так что, сколько бы Макаров ни бил американцев, делить их все равно будут те, у кого есть для этого возможности и силы. Германия заберет юг, на севере точно так же, как будто для помощи Вашингтону, но на самом деле для своих личных целей, собирает новые полки и броневики Англия. Франция тихо нацелилась на Филиппины.

Настоящие хищники почуяли запах крови. Их уже не остановить!

Огинский смотрел на карту и внимательно изучал, как расползаются во все стороны линии фронтов. Современная война — это не рыцарский поединок, когда армия вышла к армии, как в 19 веке. И это даже не Маньчжурия, когда все сражения были привязаны к узким нитям единственной железной дороги. Тут, конечно, без поездов тоже не обходилось, но через несколько месяцев войны и мы, и американцы не стеснялись отходить от них в сторону.

В чем-то это получалось даже красиво. Сначала где-то был просто передовой отряд, но враг вышел к нему, начал подтягивать подкрепления, мы ответили, и вот линия фронта вытянулась еще на пару километров. Кажется, и что такого? Но каждая такая точка — это куча проблем. Для начала логистика: организация ротации, подвоза снарядов и питания — уже непросто. Но это именно что только начало! Офицерам нужно учитывать еще и новые сектора обстрелов, которые враг теперь может пустить в ход, перекрытые дороги, по которым не пройдут подкрепления, в конце концов, нельзя забывать и об опасности очередного штурма. Маленькая точка мгновенно обрастала бесконечными новыми задачами, словно снежный ком, который мгновенно рухнет на того, кто решит положиться на удачу или морально устаревший авось.

И вот не спят нестроевые части, копая и расширяя новые линии укреплений, не спит штаб, стараясь все учесть, не спит пехота, чьи жизни и смерти будут зависеть не только от собственной храбрости и слаженности, но и от работы всех остальных. Даже удивительно, как под подобным гнетом еще никто не сломался?

— А вам не кажется, что это все похоже на зарождение жизни? — к столу своим тихим кошачьим шагом подошла Казуэ.

— Что именно?

— То, как растут фронты. От малого к большому, без конца, в постоянной зависимости друг от друга.

— Я верю немного в другое, — Огинский ушел от возможного спора. Наука против религии — ну их.

— Но все же! — Казуэ не сдавалась. — Что вы думаете?

— Я думаю, что война — это смерть. Неизбежное зло, в котором не стоит искать красоту. Да, пока от нее не избавиться, и нам нужно учиться жить вместе, но это вовсе не повод для любви.

— Любовь — глупое слово. Что она на самом деле? Безумство, как у Шекспира?

— Вы про Ромео и Джельету?

— Слезливая наивная история. Вы бы еще «Зимнюю сказку» вспомнили, где искреннее раскаяние может вернуть обращенную в камень жену. Нет, я про единственную настоящую трагедию мертвого англичанина — «Короля Лира».

— Вас так задела смерть Корделии или сошедший с ума старик-король?

— Конечно, нет. Единственная настоящая трагедия там — это судьба Гонерильи. Она устраняет всех конкурентов на пути к трону, но ее возлюбленный не смог победить на дуэли. Опять якобы правосудие остановило тирана — чушь. Девушка сделала все, но это потеряло смысл, так как пропал тот, ради кого она старалась. И Гонерилья убивает себя. Вот потеря, вот трагедия, вот настоящая цена любви, и, если честно, не знаю, смогла бы я сама когда-то ее заплатить.

Огинский только головой покачал, удивляясь, как по-разному можно прочитать одни и те же книги. Обычно в старшей дочери короля видели только бесконечный эгоизм и жажду власти.

— Что ж, если у вас любовь — это борьба, то такое чувство можно испытывать и к войне. У меня не так. Я хочу верить, что однажды войны точно закончатся.

— Но не сейчас.

— Не сейчас, — согласился Огинский.

— Кстати, что про Элис? — Казуэ неожиданно сменила тему. Или для нее тут все же была какая-то связь?

— Слежка продолжается. Шесть человек в три смены ведут ее круглые сутки. Если кто-то решит разыграть карту президентской дочки, мы об этом узнаем.

— Ее точно нельзя отослать? Вот не нравится она мне, — поморщилась Казуэ. — Смотрю, и на душе сразу становится неспокойно. Если есть женщины, что приносят несчастья, то Элис точно одна из них.

— Вячеслав Григорьевич видит от нее пользу и считает, что уже мы с вами сможем проследить за тем, чтобы она не наделала глупостей.

— Иногда его вера в людей раздражает.

— В Элис? — спросил Огинский и снова не угадал.

— В нас! Вот честно, меня уже который день гложут мысли прийти к нему сказать, что я не справляюсь. Вот именно с этой дамочкой — никаких гарантий. И пусть отстраняет меня, пусть меньше доверяет, но выгонит ее отсюда.

— Я тоже об этом думал, — неожиданно для самого себя признался Огинский. — Я не верю в судьбу, но тут… Вы столько о ней говорите, что мне даже кошмары начали сниться.

— Какие? — Казуэ подобралась.

— Что она съедает взрывчатку, мы ничего не можем найти, а она взрывает себя и генерала.

— Убью су…

— Это просто сон!

— Возможно, вещий!

— Я уточнял, — Огинский отвел взгляд в сторону. — Чисто физиологически подобное невозможно. Тротил начнет растворятся в желудке, выделяя ядовитые компоненты — это будет заметно. Без детонатора тоже ничего не получится, а уже как его проглотить — я даже не представляю. Нет, все это чушь. Мы не дадим ей пронести оружие к генералу, а для чего-то более простого у них не те отношения. Судьбу Атиллы и Ильдико они точно не повторят.

Казуэ передернуло. Огинский давно заметил, что у японки есть какая-то своя странная тяга к генералу, и иногда пользовался этим.

31 декабря 1905 года — завтра Новый год. В моем мире 1906-й запомнился последствиями первой русской революции, которой в этом так и не случилось. Звучит так просто, но сколько за этим стоит. Не будет январского восстания во Владивостоке с его беспорядками, судами и казнями, не будет Белостокского погрома, мятежей в Свеаборге и Кронштадте, не будет покушения на Столыпина и ответной волны уже царского террора со знаменитыми «галстуками».

Зато та же крестьянская реформа с выделением личной земли уже началась. Условия труда тоже стали лучше — зарплата, графики, страховки. Мои заказы подтянули ситуацию на Путиловском, остальным заводам пришлось равняться на них, и ситуация сдвинулась с мертвой точки. Конечно, до Маньчжурии или Сан-Франциско, где рабочий за год мог получить собственное жилье, в столице еще далеко, но… То ли еще будет.

Я на мгновение позволил себе помечтать, как закончится война в Америке, я вернусь в Россию, проедусь наконец-то по Транссибу, посмотрю Иркутск и Тобольск, где никогда не был, остановлюсь в Москве, чтобы сравнить с тем, какой она была в мое время, ну и, наконец, Санкт-Петербург. Каким окажется этот город в 1906 году? Хватит ли мне теперь сил и влияния, чтобы и там что-то изменить?

Даже не знаю. На лице мелькнула то ли грустная, то ли мечтательная улыбка. А потом в кабинет ворвалась Элис, и я, как это уже стало привычно в последние дни, опять невольно потянулся к пистолету.

— Вячеслав Григорьевич! — голос девушки дрожал от возмущения. — Вы поставили меня в помощницы Карлу Оттовичу, а потом забрали его на фронт. Но я все равно справлялась! Нужно было размещать людей — мы находили или даже строили им дома. Нужно было перевозить еду и припасы — мы перевозили. Даже когда вы забрали последние машины, я нашла достаточно гужевого транспорта, чтобы выдерживать заданные сроки. Но вы и его хотите отнять! Это нечестно! И я… буду жаловаться!

— Кому?

— В газеты напишу, на радио схожу, — Элис замахала руками.

И ведь она сейчас серьезно.

— А знаете, почему я у вас забрал еще и телеги? — я перешел на серьезный тон и подвинул вперед плотно исписанный лист бумаги.

— Это… мой почерк.

— Это докладная записка, где одна дама — да, вы! — предлагает перевести основные транспортные артерии города на воду.

— Это было разумно. В городе полно воды, а у нас полно кораблей, которые мы сейчас почти не можем использовать. А так, если перекинуть основные склады поближе к Миссисипи и каналам, мы высвободим кучу ресурсов…

— И это было очень разумное решение, которое я принял.

— Но почему мне не сказали? Или вы мне не доверяете?

— Военные дела нет, а в гражданских вы ни разу не подвели, — я пожал плечами. — Тем не менее, вы не разбираетесь в кораблях, и эту задачу возьмет на себя более опытный человек.

— Это нечестно!

— Будь у меня время вырастить из вас губернатора, а потом и президента, я бы обязательно это сделал, — я улыбнулся. — Но сейчас война, так что учебу придется отложить.

Элис почему-то замерла с открытым ртом. Точно, в эти годы женщины на столь высоких официальных постах — это даже не исключение, а вызов всем правилам. Той же Татьяне пришлось немало повоевать, чтобы отстоять свое место.

— Не шутите так, — губы Элис дрогнули.

Я на мгновение почувствовал вину перед девушкой. Захотелось чем-нибудь поделиться или даже пригласить с собой в вечернюю поездку на полигоны, но… Такие вот порывы лучше давить на корню.

— Прошу прощения, если обидел, но мне на самом деле кажется, что вы когда-нибудь сможете дорасти до такого уровня. Не знаю, будет ли готов к этому мир, но вы — точно да.

На этом мы и распрощались. Элис убежала закрывать какие-то оставшиеся дела, я закончил разгребать бумаги, а потом наконец-то пришло время поездки. Каждый день все новые и новые учебные группы завершали свои программы, и на основании результатов формировались новые роты и полки, которые тут же отправлялись на слаживание. Я запрыгнул в броневик, и мы почти час ехали на восток, пока не добрались до полигонов Уиллодейла.

Все-таки Новый Орлеан чем-то похож на Петербург в начале его пути. С одной стороны дороги болота, сырость и грязь, а с другой — подсушенные улицы и камень домов и мостовых. Граница ровная, словно ее по линейке провели, и рядом с ней эта математическая точность как будто витает в воздухе.

Иначе как еще объяснить, что хаос городских учебок тут почти мгновенно переходит в серьезное военное русло?

— Господин начальник Академии свободного города Новый Орлеан, — меня встретил дежурный офицер и начал зачитывать новости за день.

И да, вот еще одна, третья часть моей жизни на текущий момент. Генерал, политик и вот, довела же нелегкая, учитель. Впрочем, сам виноват: перекинул всех старших офицеров на фронт, из Сан-Франциско сейчас тоже никого особо не вытащишь — пришлось вспоминать самому.

Дорабатывать учебные планы, посещать учения, проводить тактические и стратегические игры для офицеров. Словно вернулся обратно в Маньчжурию времен Ялу и Ляояна, только… Сколько же всего изменилось! Тогда я бился в стены словно слепой котенок, тратил кучу сил, лишь бы заставить других поверить в себя. Сейчас же можно просто учить. И пусть мы работаем по вечерам и в ночи, пусть я трачу на это гораздо меньше времени, чем уходило когда-то… Все равно я чувствую, что армия вокруг меня растет не по дням, а по часам.

— Закончено формирование 21-го, 22-го и 23-го полков, — мне зачитывали очередное донесение. — Накопление броневиков на складе идет с опережением на 13 процентов. С текущим темпом уже к 10 января мы будем способны перейти в наступление.

Последнюю фразу офицер добавил уже от себя. Один из добровольцев, что прибыли в САСШ своим ходом: то ли из русских немцев, то ли из немецких русских. Так или иначе он уже успел проникнуться нашей атмосферой, поверил в себя, ждал боя… Мне в свою очередь хотелось верить, что уже скоро этот путь пройдут и остальные наши новенькие. Мало ведь построить солдат, мало раздать им винтовки и даже посадить на броневики — тоже мало!

По-настоящему армия становится готова к войне, когда она ее ждет. Когда начинает не думать, а делать. Когда руки на винтовке перестают дрожать, а голос офицера больше не командует, а только, словно барабан в оркестре, задает такт. Обычно подобное превращение в солдата происходит только в бою. И очень-очень редко получается пройти заранее хотя бы часть этого пути. Но получается! Причем опыт 20-го и 21-го веков дает четкий рецепт, когда вчерашние гражданские могут победить регулярные части.

Очень простые ингредиенты. Вера в себя, вера в свое дело — порой искренние, порой ошибочные, неважно — и страх первого боя остается где-то там в стороне. И с этим уже можно было работать.

— Что ж, результаты хорошие, хвалю, — я кивнул, когда доклад закончился. — А теперь собирайте тех, кто успел за сегодня отличиться. Солдат и офицеров, до трехсот человек.

— Есть… — офицер уже хотел убегать, но на мгновение задержался, собираясь с силами, чтобы задать хотя бы один вопрос. Вечная борьба дисциплины и разумной инициативы.

— Если будут спрашивать, — я улыбнулся, — то мы будем смотреть кино.

— Кино?

— Как у братьев Люмьер, Эдисона или итальянцев… Только они снимают про обычную жизнь, а у нас будет кино про войну!

Глаза еще совсем молодого парня вспыхнули от интереса.