Японская война 1904. Книга пятая

Глава 8

Санкт-Петербург, 4 ноября 1904 года

Вера смотрела на Казанский собор. Сейчас, когда низкие серые облака почти легли на его крышу, огромная колоннада казалась не творением людей, а мистическим проходом между небом и землей. А тут еще и праздничная литургия, звуки которой просачивались наружу вместе с ароматами воска и ладана.

— Богородице Дево, радуйся… — губы Веры невольно повторили одну из первых когда-то выученных ею молитв.

Верила ли она сейчас? Девушка не знала. Если Бог есть, разве бы он допустил, чтобы люди проходили через все достающиеся им мучения? Если Он есть, то разве допустит, чтобы она сделала то, что задумала?

В этот момент через распахнутые двери на Невский вышли священники, удерживая на вытянутых руках ту самую икону Казанской Божьей Матери. Люди вокруг начали молиться еще усерднее, удар колокола, и крестный ход начался… Вера шла вместе с остальными, стараясь ничем не выделяться и лишь изредка поднимая голову.

Вот снимают шапки случайные прохожие, скрипят створки дверей закрытых на время хода магазинов. Вера улыбнулась, вспомнив, как каждый раз страдают торгаши, представляя, сколько иначе смогли бы заработать на такой толпе. Но царь не велит, сдерживает жадность… На мгновение мелькнула мысль, а точно ли нужно убивать Николая, но тут рядом прошли несколько городовых, а то и агентов охранки, и Вера сжалась.

На нее никто даже не посмотрел — их привлек крик недалекого заводилы, попытавшегося разогреть толпу. Но сегодня у крикунов не будет ни единого шанса, причем их остановят не царские шавки, а ее братья. Эсеры в этот день следят за порядком, чтобы никто не помешал, чтобы ход точно дошел до Зимнего, где к ним должен присоединиться Николай, и тогда… Вера снова подняла голову и увидела, как среди полушубков купцов и женских платков мелькнула знакомая фигура.

Илья Парамонов, ее напарник. Многие в толпе несли свои иконы и хоругви, чем ближе к началу хода, тем их больше. Общественные организации, купечество, академии, чиновники, ветераны… Невский прошли довольно быстро, теперь Дворцовая, и толпа начала замедляться на короткий молебен. Вот только Николай все не появлялся! Вера была напряжена как струна, даже забыв смотреть себе под ноги.

— Где же царь? — народ рядом тоже начал волноваться.

— Неужели забыл про нас?

— Это все его жена-немка наущает против истинной веры…

— Нет! Идет царь!

— За кровью нашей идет! — тот же самый паникер, что недавно ругался на Александру Федоровну, быстро сменил тему причитаний, привлекая все больше и больше взглядов.

Сейчас еще охранка и жандармы подтянутся, но… Илья сработал четко: крепкий удар огромного кулака, и крикун под одобрительное ворчание толпы рухнул на землю. Мгновение, и о происшествии забыли, все внимание снова было сосредоточено на иконе и медленно идущем к ней царе. В парадном мундире, на лице улыбка…

— Как будто маску надел, — хмыкнул Илья, он уже стоял вплотную к Вере и незаметно для всех открывал свою икону, доставая из нее аккуратно сложенные части винтовки.

Теперь собрать их, пока их тела и святой Михаил прикрывают от посторонних взоров — все давно отработано и займет меньше минуты. Жандармы внимательно следят за толпой, но Вера стоит дальше, чем они привыкли искать. Ствол, ложе, затвор — все встало на свое место. Пришло время отправить в магазин патроны, но тут толпа заволновалась, заставляя девушку и Парамонова затаиться.

— Что там? — рядом подслеповато щурился старик с орденами еще за оборону Севастополя.

— Кто-то идет к царю… Английский посол, — ответил ему кто-то.

— Хардинг?

— Нет, какой-то Бьюкенен, его буквально вчера утвердили.

— И что?

— Подошел к царю, протянул бумаги, что-то зашептал на ухо… — самые высокие рассказывали остальным, что происходит.

Вере же не оставалось ничего другого, кроме как слушать, ждать и думать. Могла ли она выстрелить раньше? Нет — заранее собирать винтовку, как и проносить ее целиком было нельзя. Заметят! Будет ли шанс еще? Вера во все глаза следила за высокой фигурой с бледным лицом. Если царь сейчас оставит посла и свернет со всеми на Миллионную, она сделает свое дело, если же… Николай закончил молебен, а потом, благословив толпу, повернул обратно ко дворцу.

— Все было зря, — выдохнула Вера и вскинула голову к небу.

— Может, хотя бы губернатора подстрелим? — предложил Парамонов.

— Нет. Уходим, — девушка развернулась на месте и пошла пробиваться сквозь толпу в сторону набережной.

Она не видела, как в этот момент сквозь серые тучи пробился одинокий солнечный луч и словно попытался догнать ее. Не успел… Широкая спина Парамонова прикрыла девушку, так они и ушли. Тихо, незаметно, в тени. Но они еще обязательно вернутся!

Маньчжурия

Я злюсь? Нет! Я в самом настоящем бешенстве!

После вчерашнего упорного боя сегодня японская оборона рвалась на части словно рисовая бумага. Прорыв оставшихся на ходу пятидесяти броневиков Славского был рискованным решением, но он сработал. Забитый транспортами порт и десятки тысяч японцев в городе — все это мешало нормально работать корабельной артиллерии. А, когда мы так близко, уже и они оказались под ударом…

После рассечения Дальнего на две части нам только и оставалось, что подтянуть к берегу тяжелую артиллерию, отогнать Того и добить японцев, но тут прямо в ставку неожиданно ворвались те, кого я сегодня ждал, наверно, меньше всех. Николай Юсупов — холодный, спокойный, привычно собранный до последней складочки недовольно поджатых губ. И великий князь Борис Владимирович — внешне такой же идеальный, но изнутри… Даже неопытный человек сразу бы понял, что его трясет.

— Вячеслав Григорьевич, срочный приказ от Его Императорского Величества, — Борис бросил на стол запечатанную телеграмму. — Надо остановить наступление!

А вот и причина тряски. Великий князь тем временем оглянулся на своего спутника и, словно оперевшись на его ледяную уверенность в себе, продолжил:

— Сергей Александрович пытался передать вам сообщение по телеграфу, но… Это правда, что сказали ваши связисты? Вы приказали, чтобы из тыла вас не беспокоили?

— Да, я приказал в часы наступления не выделять для этого людей. Все они нужны для обработки сообщений на передовой.

— Вячеслав Григорьевич, вы так и не отдали приказа остановить наступление, — вмешался в разговор Юсупов.

— Я еще не прочитал телеграмму… — я очень старался держать себя в руках.

Медленно протянул ладонь, развернул немного влажный лист бумаги.

— Высочайший приказ, Санкт-Петербург, 4 ноября 1904 года, — мои губы шевелились в такт буквам. — С чувством глубокой признательности и сердечной гордости… Настало время показать врагу не только мощь русского оружия, но глубину и силу русского духа…

Много-много лишних слов. У меня даже вспыхнула надежда, что обойдется! Все-таки в это время было принято отдавать довольно общие приказы, чью витиеватость можно было толковать довольно широко — а мне бы только шанс! Увы, в конце все же нашлось то самое — приказываю остановить наступление на два дня. Написано собственноручно: Николай. Настоящая телеграмма, настоящий четкий и недвусмысленный приказ.

— Почему? — я поднял взгляд на посланников. А ведь специально отправили тех, кому нельзя будет отказать. Или можно?

Кажется, последняя мысль пришла в голову не только мне.

— Ваше превосходительство, — голос бледного как смерть Ванновского скрипел словно старое дерево на кладбище. — А может, ну их⁈ Добьем японца! А письмо — скажете, что не получили вовремя. А мы подтвердим.

— Или получили, — чуть смягчил слова своего начальника Огинский, — но на передовую новый приказ донести не просто. Одна проблема в центре связи, и армия еще пару часов будет мутузить японцев, прежде чем мы успеем остановить солдат.

— Да что вы себе позволяете⁈ — все-таки вспыхнул Юсупов, но на него никто даже не посмотрел.

— Вячеслав Григорьевич, вы только скажите… — Лосьев вместе со всеми остальными штабистами замерли в ожидании.

— Мы выполним любой приказ, — Буденный подошел поближе к гостям.

— Нельзя останавливаться! Ради тех, кого мы потеряли! Надо бить! — Мелехов и вовсе не сдержался, ухватив Юсупова за грудки.

Через мгновение осознал, что сделал, но все равно не отпустил. Изменился Павел Анастасович за последние месяцы, мы все изменились. Прошли огромный путь — от поражения на Ялу до прижатой к морю японской армии. Неожиданно в памяти всплыло похожее событие будущего. Дюнкерк! Вторая Мировая война, быстрый разгром Франции, остатки армии Третьей республики и ошалевшие от такого развития событий англичане прижаты к морю у Дюнкерка. Один крепкий натиск, и Германия могла бы их уничтожить! Но вместо этого остановила свои танки.

Даже в мое время никто не мог достоверно сказать почему… Что мы знали? Что Рундштедт опасался за фланги и хотел сохранить побольше сил для операций на юге Франции, что Геринг уверял, будто для срыва эвакуации хватит и одной авиации. Вот только… Разве стоили будущие успехи шанса уничтожить одного из главных врагов здесь и сейчас? А если все же ставка была на авиацию, то почему ее не подкрепили танками, когда стало понятно, что самолеты не справляются? Очень много вопросов.

Но только по причинам той остановки. А вот по ее итогам все было предельно ясно. Англия спасла свою армию, и поражение на поле боя стало победой в умах людей. В памяти невольно всплыли строчки из знаменитой речи Черчилля после этого… Мы будем сражаться на морях и океанах. Мы будем защищать наш остров, какой бы ни была цена. Мы будем сражаться на пляжах, мы будем сражаться на местах высадки, мы будем сражаться на полях и на улицах… Все в лоб, без полутонов — в тот день Англия словно изменила тому, как вела себя последние полвека, и обрела моральный стержень, которого ей так не хватало.

А что будет у нас? Что будет, если Япония так же спасется в последний момент? Станет ли это просто жестом милосердия или лишь укрепит и ожесточит наших врагов, выводя войну на новый уровень?

— Почему? — я повторил вопрос, с которого все и началось, глядя прямо в глаза великого князя Бориса. В отличие от Юсупова этот умел думать не только о себе.

— Вам недостаточно слова государя? Если вы прикажете вашим людям на телеграфе все-таки ответить на сообщения из Ляояна, то сможете лично узнать все у Сергея Александровича.

— Почему? — я не собирался отступать. — Вы же слышали, что сказали мои офицеры. И я, честное слово, совершенно с ними согласен. Так если вы приехали сюда не просто передать приказ, а искренне верите, что он должен быть выполнен, так дайте мне для этого причину.

— Это Англия…

— Борис, ты не должен ничего ему объяснять.

— Должен! — молодой великий князь упрямо опустил голову. — Английский посол Бьюкенен буквально несколько часов назад пришел к царю и предложил организовать переговоры. Англия берет на себя организацию, Япония примет все наши изначальные условия, но нам нужно остановиться.

— Почему⁈ — Мелехов снова не выдержал.

— Потому что иначе, — тут ответил я сам, — у нас в Азии не останется достойных врагов.

— Разве это причина?

— Для Англии — да. И сегодня они фактически выставили нам ультиматум. Или мы не добиваем Японию, сохраняя хоть какой-то противовес себе, как когда-то не добили Турцию, или они вступят в войну.

— К которой мы не готовы, — тихо добавил Борис. — 1-я Тихоокеанская эскадра не на ходу, 2-я — уязвима во время перехода, и даже в Порт-Артуре им потребуется еще около месяца, чтобы прийти в себя. Мы можем победить на суше, но тогда полностью лишим себя моря. Царь считает, что вы, если что, сможете победить еще раз. А пока есть возможность получить свое без лишних потерь, надо за нее держаться.

— Это ваше мнение? — спросил я. Все-таки вряд ли Борис лично говорил с Николаем.

— Это мнение дяди. У него тоже были вопросы…

Я замер.

Сложный момент. Сейчас я могу наплевать на правила и добить врага, подарив мир востоку страны на десятилетия вперед. Да, после такого в армии меня не оставят, но не стоит ли оно того? С другой стороны, я успел убедиться, что местные совсем не дураки. Если Николай поверил англичанам, если предпочел пойти на их условия, то правильно ли считать себя умнее его? Он-то в местном раскладе сил точно разбирается лучше.

— Вам известны предварительные условия, что нам предложили? Точные. Без общих слов. Все, что когда-то хотели.

— Маньчжурия и Корея признаются зоной интересов России, но никаких контрибуций и ограничений для Японии и ее армии.

Предложение действительно выглядело более чем привлекательно, но в голове почему-то билось только одно слово. Дюнкерк! Дюнкерк! Дюнкерк! Интуиция прямо-таки кричала, что нас обманут, и в то же время — после всего сказанного я просто не мог проигнорировать приказ царя.

— Остановить обстрел, отвести броневики… — выдохнул я.

После того, как я остановил наступление, великий князь с Юсуповым предпочли отойти подальше. Не ушли совсем, продолжая следить, чтобы я не наделал глупостей, но вот под горячую руку не лезли. И то польза. А вот мои офицеры, наоборот, словно только того и ждали, чтобы теперь уже без посторонних обсудить этот позор. Полчаса ушло на то, чтобы отдать приказы и убедиться, что все их услышали и поняли, а потом…

— Вячеслав Григорьевич, ну нельзя это так оставлять! — поймал меня Мелехов, на этот раз вместе с нагрянувшим в штаб Шереметевым.

— Ошибка это! — горячился тот. — Сейчас-то вроде жизни экономим, но разве милосердие остановит японцев? Нет! Выдохнут, соберутся с силами — и наши враги им помогут! — а потом снова ударят.

— И что вы предлагаете? — спросил я.

— Бить! — выдохнул Мелехов то, что и у меня самого крутилось в голове.

— Бить! — согласился Шереметев. — И пусть нас потом хоть в ссылку отправят, но… Зато наша совесть останется чиста, мы будем знать, что сделали то, что должны были. Что страна теперь спит спокойно!

— А если снова придет темное время, — продолжил Мелехов, — так вызовут, и мы опять сделаем свое дело. Разве не так?

— Не так, — я покачал головой.

— Вы что же, в нас не верите⁈ В себя не верите?

— Я верю, но в то же время я знаю, что наших сил будет уже недостаточно. Знаю! Если сейчас нам хватило для победы храбрости русского солдата и смекалки в использовании того оружия, что у нас уже было, то что дальше…?.. Представьте следующую войну! Войну не с Японией, а с настоящими великими державами, которые смогут копировать наши идеи и отвечать сталью на сталь. Не сотня броневиков в атаке, а тысячи. Не метры бетонных укрытый, а километры. Не миллион снарядов на год неспешной войны, а столько же в день, что обрушатся на армии по всему фронту от Балтики до Черного моря. Будем ли мы готовы к такой войне, если придем к ней только с тем, что у нас есть сейчас?

— Вы хотите сказать, что готовы идти на жертвы сегодня, чтобы у вас была возможность готовиться к чему-то подобному? — Шереметев нахмурился. — Вы верите в то, что мир закончится, как это расписано в последнем рассказе Лондона? Скажу сразу, люди считают это обычной страшилкой — ну, кто решится на подобные ужасы?

— Обычные люди — да, — неожиданно к нам присоединился Огинский, до этого наблюдавший за разговором со стороны. — А вот наши иностранные гости обсуждают этот сценарий как вполне реальный. И они в ужасе! Только не от смертей или масштаба бойни, а от того, что в этой истории Россия не боится бить врага. Не просто отвечает там, где на нее напали, а нападает сама там, где ей удобно. Не сдерживается! Не экономит снаряды! Каждый солдат и офицер знает, что делает. Понимаете?

— Не слишком ли далеко вы пытаетесь заглянуть в будущее? — нахмурился Мелехов.

— А пойдемте, я вам еще кое-что покажу, — неожиданно подобрался Огинский.

Я удивленно взглянул на бывшего помощника Куропаткина, но на его лице застыла каменная маска. Пришлось идти. Навстречу проехала колонна отходящих броневиков, потом прошли несколько передовых отрядов. И они пели. Были там хмурые лица, недовольные остановкой наступления, но большинство — радовались.

— Чувствуете? — тихо спросил Огинский, продолжая пробираться дальше.

— Что солдаты не хотят умирать? — возразил Мелехов. — Так это естественно. Но мы, как офицеры, должны смотреть не только на день вперед, но гораздо дальше.

— А еще помнить, что жизнь — это не только бьющееся сердце или возможность шевелить руками… — Огинский свернул к наблюдательной площадке и махнул в сторону побережья.

Я сначала бросил туда лишь быстрый взгляд, но в итоге просто не смог его оторвать. Мы уже полчаса не обстреливали Дальний, давая японцам спокойно сбежать, но… Там все равно царил самый настоящий ад. Как Мелехов с Шереметевым до сих пор не могли поверить, что мы просто так отпускаем врага, точно так же не верили в свое спасение и сами японцы. Им казалось, что в любой момент они снова услышат голоса труб, играющих приказ к атаке… И поэтому армия превратилась в толпу.

Люди ломились на корабли по телам упавших, они выталкивали в воду тех, кто уже уселся в лодки и с животным ревом прыгали на их место. Небольшие островки спокойствия, которые раньше сдерживали этот хаос, словно потеряли точку опоры. Люди падали, и никто их не поднимал. Берег, прибрежные воды — с каждой минутой они все больше покрывались телами. Да и на кораблях, забитых спасенными счастливчиками, было не сильно лучше. Крики сдавленных людей, отчаянные попытки единиц навести порядок.

Вот один из транспортов, пытаясь выйти из бухты, не справился с управлением и протаранил соседа. Хруст стали через мгновение сменился полным боли и ужаса людским криком. Два корабля сминали друг друга, а вместе с ними погибали сотни зажатых в тесных переборках солдат и гражданских, что попытались уйти вместе с ними.

— Это страшнее, чем война, — сглотнул Огинский, а его лицо болезненно исказилось.

— Это страшно, но война все же хуже, — не согласился Мелехов. — И главное, как эти ужасы доказывают вашу правоту?

— А вы представьте, что было бы, если бы мы продолжили атаковать! Если японцы и так гробят себя тысячами, то что было бы под нашим огнем? Что бы увидели солдаты, когда прижали бы врага к морю, идя последние метры по ковру из еще шевелящихся тел? Что стало бы с их душами?

— Так вы про это, — Мелехов только рукой махнул. — Может, стоит оставить подобное тем, кому и положено эти заниматься? Недаром в каждом полку есть передвижная церковь и священник.

— А я, пожалуй, соглашусь, это не только их дело, — заговорил молчавший до этого Шереметев.

— Скажете, что и сражаться теперь вовсе не надо?

— Надо. И приказ царя выполнять надо, — Степан Сергеевич говорил и словно сам пытался найти ответ. — Получается, мы не могли не остановиться, но зло ли это? Я вот вижу, что наша армия, не ввязавшись в эту бойню, смогла остаться армией, а не палачом. Я сам не видел, но отец рассказывал про польское восстание. Наша армия под рукой Паскевича вымотала и разбила мятежников, пощадив сдавшихся заговорщиков, а местные части потом устроили бойню. Так вот наши после этого остались солдатами, а поляки… Отец говорил, что видел тех солдат и офицеров, и в них словно что-то надломилось.

Посттравматический стрессовый синдром — я тут же поставил свой диагноз. В этом времени еще никто не считает, что ужасы войны могут стать причиной настоящей болезни, но я-то из будущего и не сомневаюсь, что это правда. И тогда… Не потерял бы я на самом деле армию, доведя до конца эту бойню?.. Если честно, я все равно предпочел бы добить японцев, но с другой стороны… В чем-то Огинский и Шереметев правы: в этой ситуации были не только минусы, но и плюсы.

Солдаты, которые не стали палачами. Солдаты, которые гордились, что могут позволить себе быть милосердными. Солдаты, которые заново открывали для себя, что такое быть частью русской армии. И это тоже было очень важно!