Японская война 1904. Книга пятая

Глава 7

Стучит дизель, колеса то шелестят по чудом пережившему этот день снегу, то гремят по камням… А я думаю. Четыре тысячи — это наши предварительные потери в этом сражении. На удивление немного, даже с учетом того, что мы потеряли еще минимум столько же ранеными.

— Говорят, японцев там дальше под сто шестьдесят тысяч собралось, — Огинский потер лоб. — А как вы считаете, Вячеслав Григорьевич, почему в итоге получилось обойтись без большой крови?

— Мы навязали японцам свой бой, свои правила, поэтому и смогли не довести…

Я ответил, а в голове в это время билось… Без большой крови? Будущий я бунтовал, возмущаясь даже самой формулировке. Другой же я, местный, просто пожимал плечами. А можно ли было не сражаться? Нет. Можно ли было потерять меньше? Тоже нет. Тогда к чему теперь играть словами?

Я поправил накинутую на плечи солдатскую шинель. В одном мундире было уже холодно, а еще Огинский настоял. Раз уж я, несмотря на все возражения, решил лично объехать поле боя, то пусть уж хотя бы мой внешний вид не привлекает внимание. Хотя что-то мне подсказывает, что легкий броневик, который я одолжил для этой поездки, и без генеральских погон справлялся с этой задачей.

— Ваше превосходительство, смотрите, — фара выхватила из темноты сгоревшие остовы двух броневиков.

Кажется, это те самые, вокруг которых собрались отступающие части правого фланга и в итоге сдержали прорыв Иноуэ. Я приказал остановить машину и выпрыгнул наружу, приметив насторожившуюся группу солдат. Несколько рядовых, прапорщик и штабс-капитан.

— Михаил Гордеевич Дроздовский, — тут же вскинулся старший по званию, а у меня по спине побежали мурашки.

Знакомые имя и фамилия: не знал, что единственный белый генерал, за которым с фронта Первой Мировой пришли добровольцы, бывал на этой войне. И не знал, что Славский умудрился заманить его в свои сети. Впрочем, не зря…

— Расскажите про бой, капитан, — попросил я.

И мне рассказали. Про хитрость японцев, про их прорыв, про смелость тех, кто пал.

— … А потом, когда осталось всего по четыре снаряда, — взгляд Дроздовского затуманился, — мы их связали, заложили в «Мусье» и, когда японцы полезли внутрь, рванули. Вы бы видели, как они хотели добраться до наших машин — никто даже не подумал о ловушке, так что мы тем взрывом пару десятков человек точно зацепили.

— А потом?

— Потом вместе с пехотой отстреливались… — Дроздовский улыбнулся, и сидящие рядом выжившие повторили за ним. Совершенно искренне.

Вот же люди! У нас на правом фланге был взвод броневиков, 12 машин, 60 человек экипажей — осталось семеро, и все равно. Победили, не сдались, не сломались и, главное, готовы жить и продолжать сражаться.

— Спасибо, — от всей души сказал я.

Очень хотелось остаться, посидеть, нормально поговорить. Но дела — и мы с Огинским поехали дальше. Следующей остановкой был Цзиньчжоу. В старой китайской крепости, игравшей роль главного японского укрепрайона на их левом фланге, еще гремели выстрелы. Город был взят, но зачистка последних вражеских отрядов, попытавшихся укрыться в подвалах и на чердаках, будет идти еще несколько часов.

— Ну, как вам было вместо рубки на своих двоих поработать? — спросил я у Семена. — Не бунтовал народ?

— А чего им бунтовать? — отмахнулся Буденный. — На коне — это, конечно, привычнее, но нам и раньше штурмовать города приходилось. А по вашей науке, с гранатами, взрывами стен и пулеметами — совсем легко было.

— Легко… — неожиданно тускло подхватил до этого молчавший Кондратенко. — Действительно! Вот прям слишком легко все получилось. Мне Семен Михайлович рассказывал, что у него почти так же было. Полдня стояли, смотрели, а потом пошли вперед, и враг словно расступался перед нами. Мы линию обороны вокруг Порт-Артура прошли без остановки, а раньше после одной попытки контрудара можно было полк в полном составе в госпиталь отправлять! А потом? Этот ваш отряд «Зорге» — все станции, все мосты взяли, даже патрули куда-то в сторону отвели. Мы до Цзиньчжоу доехали как на праздник. Неужели японцы настолько слабы? А мы полгода перед ними дрожали и умирали под их обстрелами!

— Отставить, — остановил я генерала. Учитывая, что мы сейчас в одном звании, вышло почти уместно.

— А скажете, я не прав? Не легко получилось? — Кондратенко нахмурился.

— Видите этот броневик? — я ткнул рукой в машину, на которой приехал. — Слышите, как стучит двигатель?

— К чему вы?

— Сейчас поршни ходят плавно, но только потому, что там внутри залито масло. Кажется, что все легко, но не будет масла, и все мгновенно встанет. После чего, дай бог, останется небольшой шанс все починить, а не везти сразу на переплавку.

— Вы хотите сказать… — голос Кондратенко дрогнул.

— Смазка для армии — это кровь, — Семен же все сказал в лоб.

— Все верно. Гарнизон Порт-Артура держался, проливал кровь, и это дало шанс остальной армии зажать тут японцев. Мы шли вперед, атаковали со всех сторон, и это в свою очередь позволило вам прорваться. Все вместе же мы дали возможность корпусу Штакельберга рассечь японцев надвое. Вот уж кто мог бы сказать — и что тут сложного! Но нет, барон все понимает и первым делом приехал к нам, чтобы поздравить с общей победой. Теперь осознали?

— Спасибо, — Кондратенко ответил совсем не то, что я ожидал.

— За что? — теперь пришло мое время задавать вопросы.

— За то, что напомнили. Мы не одни, мы идем по следам тех, кто прокладывал этот путь до нас. Когда мы бьем японца, то с каждым ударом штыка за нами встают каре Суворова, за каждым залпом слышится крик бомбардиров Раевского, за каждым отчаянным рывком встает тень Белого генерала. И наша обязанность — не сокрушаться неудачами или упиваться победами. Наша задача — делать свое дело и помнить тех, кто был. А нас станут помнить те, кто будет.

— Помнить, — уже без всяких метафор и умных слов повторил Буденный, и в это мгновение он будто разом повзрослел на несколько лет…

После Цзиньчжоу я вернулся в центр. Темнота там, где еще недавно гремел бой, ощущалась совсем не так, как обычная ночь. Там-то тьма — это просто отсутствие света. А здесь тьма была живой: дымом, мокрой землей и кровью. Я невольно поднял воротник, словно пытаясь прикрыться от неожиданно навалившейся жути, и в этот самый момент увидел Шереметева.

Каждый вдох и выдох Степана Сергеевича превращались в облачка пара, играющие в свете фонаря броневика. Когда я уезжал, он еще бегал, проверяя готовность к возможным ночным контратакам, и вот выдались пара свободных минут. Кажется, первые за день. Я спрыгнул со своего «Мусье», подошел поближе и только тут заметил, что ошибся. Шереметев не отдыхал, а даже сейчас сидел, уткнувшись носом в карту и что-то чирикая старым сточенным почти до основания карандашом.

— Генерал? — он заметил меня только в самый последний момент. — А у нас тут вот…

Он обвел рукой позиции вокруг. Первыми, сразу после завершения боя, уехали эшелоны с ранеными. Сейчас же работали эвакуационные команды механиков и саперов. Они по очереди осматривали каждую из подбитых машин. Что-то получалось прицепить к тем, что на ходу, и своим ходом утянуть в тыл. Что-то приходилось волоком тащить к железной дороге: когда пути освободятся, пустим поезд с краном и постараемся вытащить к себе и их тоже. Ходовая, двигатели, пушки, броня, даже просто железная рама — все, что можно будет починить, снова пойдет в дело в мастерских Инкоу!

— Как думаете, — снова заговорил Шереметев, — завтра будет легче?

— Нам вряд ли, — я покачал головой. — Но вот японцам точно будет сложнее. Сейчас мы откинули их к Дальнему, причем удержали железную дорогу, и они унесли только то, что могли тащить на себе…

Удивительно, но когда через полчаса я встретил Мелехова на левом фланге, то у нас получился почти такой же разговор. Разве что вместо раскуроченных броневиков были побитые понтоны наплавного моста и изрытый взрывами пляж. Вот только потом Павел Анастасович поднялся, поправил скособочившийся мундир и, запрыгнув на броню, указал направление.

— Около километра…

Я не стал ничего спрашивать, уже догадываясь, куда мы едем. Место прорыва броневиков Зубцовского. Вот тут они расстреляли японские пушки, вот выехали на старую китайскую дорогу… Мы быстро проехали развилку, но я еще минуту смотрел назад. Получается, бывший поручик мог выбрать легкий путь: отправиться в японский тыл, пожечь там припасы… Двенадцать машин сумели бы немало дел натворить, и, главное, на открытом пространстве у них был бы шанс дождаться подкрепления. Но Зубцовский сделал другой выбор — свой! — и ударил навстречу идущим к понтонам японским частям.

— Мог уйти, а вместо это до последнего прикрывал мост, — Мелехов проследил за моим взглядом, он тоже все прекрасно понял. — Мы успели починить понтоны и закрепиться на этом берегу только благодаря ему. Сорок семь… Сорок семь минут он сдерживал японцев.

— Он выжил?

— Вот здесь они прорвались к японскому фестунгу, — Мелехов продолжал говорить. — Опять могли окопаться вокруг него, но… Зубцовский же понимал, что тогда их просто обойдут. Так что они просто набрали патронов, пулеметы, и снова вперед.

— Он выжил?

— Вот его машина, — Мелехов махнул водителю, чтобы тот притормозил, и я увидел в свете фонаря обугленный остов одного из наших броневиков. — Он называл его «Дедом», в честь своего… Тот воспитывал Зубцовского, когда отец погиб от лихоманки. Он же помог ему стать солдатом. И человеком. Как же обидно, ваше превосходительство, что на войне гибнут такие люди!

Мелехов закончил и замолчал. Я тоже ничего не говорил. Минута тишины, чтобы проститься с героем. И еще одна, чтобы Павел Анастасович успел прийти в себя. А вот теперь можно было и снова поговорить о деле… Бой, потери — мы обязательно будем их помнить, но завтра наступит новый день. И мы должны быть готовы.

Сегодня 3 ноября, второй день сражения за Квантун. Всю ночь и все утро мы подтягивали железные дороги как можно ближе к японским укреплениям, заставляя их сжимать и сжимать кольцо обороны. К 11 часам дня я доехал до новой штабной позиции, которую подготовили на одной из сопок к северу от Дальнего. Сюда не могли добить японские пушки, а вот у нас вполне получалось рассмотреть, что собой представляют их позиции.

Утренний туман, который сегодня выдался на удивление густым, начал спадать, и можно было увидеть, как метр за метром проступает панорама города-порта. Он походил на древнегреческий амфитеатр. Прибрежная низина, а вокруг — вырастающий все выше и выше город и холмы. Дальний лежал на южном берегу Талиенваньского залива. На западе, на входе в город, можно было разглядеть железнодорожную развязку, станцию и прямоугольник бывших казарм. В центре и на дальше на восток — административный район, где раньше квартировались большие чины из КВЖД, и уже были разбиты улицы под новые кварталы дорогой застройки. Юг Дальнего походил на деревню и был оставлен китайцам, которые когда-то работали на заказы Витте, а теперь делали то же самое для японской армии.

И, наконец, север — прибрежная линия. Западная часть ее пока была еще нетронута, а вот ближе к отрытому морю сплошной полосой шли причалы, склады, военные доки и места выгрузки… Я ожидал, что японцы могут пригнать туда флот, чтобы поддержать свою армию, но увиденное превзошло все ожидания. Если бы не туман, мы бы заметили это гораздо раньше, но… Теперь я смог разглядеть детали почти одновременно с полетевшими донесениями с поднятых в воздух аэростатов.

— Это же… — стоящий рядом со мной Лосьев потерял дар речи.

— Сотни кораблей, — выдохнул Брюммер.

— И это все, чтобы сражаться с нами? — Буденный, которого я вернул в резерв, потер щеки, разгоняя кровь.

— Нет. Чтобы сбежать, — вместо меня ответил Корнилов.

И все разом стало просто и понятно. Японцы, несмотря ни на что, готовились и к самому худшему варианту и за одну ночь успели нагнать целую кучу транспортов. На военных кораблях не так много места. На тот же крейсер можно дополнительно засунуть человек 400, на миноносцы — ну, 50, и то если не бояться перегруза. И именно поэтому сейчас порт был забит реквизированными гражданскими и торговыми судами — туда-то при желании можно будет посадить и всю тысячу. Кому как не мне знать — сами так плавали. Вот только сколько займет погрузка?

— Неужели уйдут? — рядом сжал кулаки Мелехов.

— Не уйдут, — мои кулаки тоже сжались. — Они думают, что так будет проще… Вот только, если армия думает о бегстве, она не будет сражаться. Вы же сами видели это утром. В отличие от вчерашнего дня лишь отдельные роты стояли до конца. Остальные просто отходили… Мы думали, что на позиции дальше, но они, оказывается, просто бежали.

— И как тогда будем действовать? — на лице Мелехова мелькнула кривая усмешка.

— Пробиваемся ближе, чтобы на сопках северной стороны смогли встать наши пушки. Будем накрывать берег.

— И все?

Я на мгновение задумался. С одной стороны, мы можем сэкономить сотни, даже тысячи жизней, если ограничимся обстрелом. Японцы понесут страшные потери, мы же не потеряем никого… Красивая победа. Но что дальше? Если они сбегут и высадятся в Корее, у них снова будет возможность для маневра. Снова поедут пополнения, снова полетят снаряды, нам снова придется выйти против готовой к бою японской армии, и в итоге людей погибнет только больше.

— И еще… — я на мгновение прикрыл глаза. — Готовьте броневики и штурмовиков. Будем прорываться к берегу! Рассечем японцев, прижмем их к морю, и у них останется только один выбор. Или смерть, или плен.

Принц Катиширикава слушал славных японских генералов и не верил своим ушам. Все, что они могли придумать — это бежать. Даже не встать насмерть, как полгода стоял гарнизон Порт-Артура, а бежать словно крысы. Причем ведь даже не от всей русской армии. Принц слышал доклады разведчиков, и отряды Бильдерлинга и Зарубаева до сих пор лишь готовились наступать. Вся операция окружения, весь этот огненный ад, обрушившийся на город, устроили солдаты одного только Макарова.

— Ваше императорское высочество, — перед принцем склонился один из офицеров Оямы. — С непреклонной преданностью прошу вас проследовать со мной на корабль. Мы не знаем, сколько еще сможем сдерживать русских, но они не должны захватить вас в плен.

Катиширикава выругался про себя. Витиеватые речи не могли спрятать страх в глазах этого японца. Был бы рядом Иноуэ, но… Его наступление не удалось, 12-ю дивизию окружили. Принц видел последний доклад, который Хикару передал с чудом прорвавшимся лейтенантом. Он писал, что совершил ошибку и теперь ответит за нее. 12-я дивизия не сдастся и будет сражаться до последнего, пока есть патроны, пока есть штыки… Вот так вот можно было умирать! А бегство — это позор!

Но у Катиширикавы просто не было сил сопротивляться. К крыльцу штаба подогнали лошадей, и они, расталкивая толпы людей, понеслись в сторону порта. Страх, бесчестье — вот чем был наполнен воздух, смешиваясь с ароматами пороха и гари. И чем ближе был порт, чем ближе корабли, тем явственнее они перебивали все вокруг. Голова принца рухнула на грудь от неподъемной тяжести стыда: возможно, Хикару был прав, решив, что после такого жить дальше не имеет смысла…

Катиширикава в последний раз поднял голову, огляделся и неожиданно увидел то, что не замечал ранее. Не все бежали! Вот рядом с причалом стоит лодка, а рядом пожилой офицер из Саппоро отказывается садиться, требуя вместо него отправить на корабль молодых солдат.

— Брат, прошу, ради меня, — один из рядовых падает на колени, но офицер только качает головой и подталкивает его к остальным.

— Иди. Выживи и скажи дома, что семья Мусаси не забыла, что такое честь.

Грохот. Русский снаряд ударился о берег совсем рядом, накрывая все дымом. Принц так и не смог разглядеть, выжил ли в лодке хоть кто-то. Но тут его зацепил другой разговор. Молодой капитан приказывал выкинуть из корабля лишний уголь, чтобы взять с собой больше людей. Кто-то из команды пытался объяснить ему, что им ничего не компенсируют, но капитан уперся.

— Нам не хватит денег, чтобы после этого снова выйти в море, — голос чуть не плакал. — Корабль, на который отец работал всю жизнь, придется просто продать!

— Надо — продадим! Но мы не бросим своих, — и капитан, стараясь не смотреть на команду, бросился к трюму, чтобы самому схватиться за лопату.

— Дорогу! — еще один полный силы голос.

Катиширикава закрутил головой, чтобы увидеть его обладателя, и вот… Из порта в сторону наступающих русских частей пробивалось несколько сотен человек. Почти все в повязках — получается, сбежали из госпиталя. На плечах винтовки, на потрепанных мундирах знаки таких знакомых родов. Фудзивара, Тайра, Минамото — весь цвет империи шагал вперед, чтобы выиграть остальным хотя бы лишнюю минуту. И этот порыв словно срывал ледяную корку, которая наросла на каждом в этих безжалостных водах.

Прорывающийся отряд рос, у принца даже на мгновение появилась надежда, но тут сквозь шум рвущихся снарядов и треск льда долетели панические крики.

— Русские броневики!

— Они вошли в город!

— Их не остановить!

— Десять минут, и они будут тут!

Идущие вперед солдаты даже не замедлились, но все это было бесполезно. Броневики, которые могли выдержать и залп из пушек, просто не заметят их порыва. Катиширикава оттолкнул руку, пытающуюся утянуть его на корабль, и запрыгнул на чудом уцелевшее ограждение. Отсюда было видно волнующееся море людей. В городе они давили друг друга. В море кто-то прыгал прямо в ледяные волны, чтобы хотя бы вплавь добраться до кораблей. И вот на окраине Дальнего показался первый броневик.

Черный от копоти, весь побитый, некрасивый — он не должен был принести столько проблем. Но принес… И это был конец. Катиширикава опустил руку на пояс, пальцы дрогнули, но все же нащупали рукоять танто, а потом… Русский броневик остановился. Грохот рвущихся снарядов тоже стал затихать.

Никто не понимал, что происходит, но в сердце принца снова ожила надежда. Русское наступление остановилось… Точно остановилось! Но почему?

От авторов. Удачный момент получился для конца недели)) Надеемся, вы простите нам эту небольшую интригу, но тут парой слов не обойтись. И лучше все показать без спешки… Так что ждем продолжения!