Японская война 1904. Книга третья

Глава 6

Хикару Иноуэ сдавил в ладони горсть земли, выжимая из нее капли воды. Гораздо суше, чем было. Значит, уже скоро!

Вся 1-я армия Куроки уже давно вышла на позиции, но августовские дожди, накрывшие Маньчжурию с привычным для конца лета ожесточением, просто остановили войну. Нередким было зрелище, когда съехавшая с дорожной насыпи телега проваливалась в землю как в болото, исчезая за считанные минуты. При такой погоде идти в наступление было категорически невозможно, но и затягивать войну было смерти подобно.

Иноуэ знал, сколько стоит его родине каждый день этого противостояния, а еще… Их подкрепления, застрявшие в этой слякоти, подтягивались с юга словно по капле. Русские же части, подъезжающие по железной дороге, копились гораздо быстрее. Еще неделю назад разведка доложила, что их набралось уже 140 тысяч[1], столько же, сколько и во всех японских армиях — а что будет дальше?.. Поэтому, как только земля начала просыхать, сразу стало понятно, что в ближайшие дни главнокомандующий Ояма отдаст приказ об общем наступлении.

Было немного обидно, что основной удар достанется армии Оку, но у их 1-й армии была своя важная задача — взять позиции за рекой Танхэ и растянуть позиции русских на левом фланге. Именно здесь напротив них расположились позиции 2-го Сибирского корпуса, того самого, что столько раз ускользал от них и столько крови попортил. Но на этот раз он, Хикару Иноуэ, точно нанесет поражение тайсё Макарову. Ученик превзойдет учителя! И пусть у них забрали довольно много пушек, это ничего не изменит.

Войны решаются не количеством орудий, а храбростью и решительностью солдат.

(Карта с движением отрядов как в нашей истории, но расположение корпусов на начало сражения скорректировали с учетом вмешательства главного героя)

— Георгий Карлович, добрый день, — я все-таки смог добиться, чтобы генерал Штакельберг принял меня вместе с Ванновским.

— Вячеслав Григорьевич, рад вас видеть, — мой бывший начальник выглядел бодрым и полным сил. Кстати, он тоже вспомнил, как полгода назад отправлял меня во 2-й Сибирский. — Скажу честно, не ожидал от вас таких успехов. Но рад! Очень рад!

— Я буквально на пару минут. Хотел передать вам последние сведения, добытые нашей разведкой.

— И зачем лично? Могли бы просто отправить адъютанта, вы же знаете, я всегда сразу просматриваю всю корреспонденцию.

— Слишком важные новости… И мне бы очень хотелось, чтобы вы отнеслись к ним предельно серьезно.

— Я вас слушаю, — Штакельберг нахмурился.

— Глеб Михайлович, говорите, — я повернулся к Ванновскому. Было видно, что полковник волновался, наверно, впервые в жизни добыв такие серьезные сведения, но держал себя в руках.

— Георгий Карлович, мои агенты получили информацию о главном ударе японцев! — выдохнул Ванновский. — Не скажу насчет пехоты и всего остального, но прямо напротив вашего корпуса они собирают почти 250 орудий!

Учитывая, что во всей японской армии насчитывалось около 440 пушек, эта цифра была еще внушительнее, чем можно было подумать. Однако Штакельберг не спешил впечатляться.

— И почему вы говорите это мне, а не главнокомандующему?

— Мы доложили Куропаткину, — пояснил я. — Но он сомневается, что враг станет так оголять все остальные направления. Думает, что все это не более чем дезинформация.

— А вы?

— А я уверен, что добытые полковником Ванновским сведения верные.

— И как именно вы их добыли? — Штакельберг еще сомневался, но хотя бы пытался разобраться, что к чему.

— Вчера был сильный северный ветер, — глаза Ванновского сверкнули. — Мы воспользовались моментом и пустили в ночи лодки по Танхэ. Против течения, но по ветру — было рискованно, и все же у нас получилось. Обе плоскодонки прошли мимо японских позиций без единого звука, а потом ефрейтор Уткин смог осмотреть вражеские тылы в бинокль. Информацию передал почтовым голубем со специальной отметкой и шифром, так что не сомневайтесь. Чужой бы так обмануть не смог.

— Значит, 250 пушек… — Штакельберг подкрутил усы. — Будет непросто, но мы не сдадимся.

Кажется, нам все-таки поверили, а дальше пусть все будет, как будет.

Не помню, когда точно началось это сражение в нашей истории — в этой же мы не дали японцам обрести полную уверенность в своих силах, и те точно спешили. Еще в ночи под самое утро наблюдатели заметили движение вражеских колонн. Естественно, те шли так кучно только вдали от линии фронта. На расстоянии в полторы тысячи шагов колонны разбивались на роты, взводы и отделения, а дальше передвигались уже россыпью.

Пушки тоже показывались, но небольшими группами, поддерживающими атаку пехоты — не больше. Я ждал натиска, того самого огневого вала, в котором мы убеждали Штакельберга, но его не было. Следующие три дня японцы лишь методично пробивали наши дальние позиции, пользуясь тем, что никто не собирался стоять на них до последнего. Перестрелка — отход, еще перестрелка — еще отход, и так по кругу. Иногда вместо отхода тот или иной батальон шел в контратаку, беря врага в штыки и отбивая позицию или же, наоборот, неудачно напарываясь на вражеский огонь и снова отступая, на этот раз с приличными потерями.

Вся эта мелкая возня чрезвычайно выматывала — хотелось прекратить ее, нанести решительный удар, разметать врага, который словно сам не мог поверить, что ему полностью отдали инициативу. Но каждое утро каждому корпусу, дивизии и полку приходили приказы от Куропаткина: позиции удерживать, по возможности наносить врагу урон, но в серьезный бой не вступать и отходить к основной линии укреплений. Раздражало. И единственное, что помогало с этим раздражением справиться, так это мысль о том, что японцам сейчас тоже непросто.

А потом наступило 30 августа. Началось оно с огня 390 японских орудий. Да, даже не 250, а почти на сотню больше — Ванновский все же недооценил решимость Оямы собрать почти всю свою артиллерию в единый кулак. Казалось, все позиции Южного отряда Зарубаева залиты огнем, но…

— Суматов передает, — доложил приставленный к моему штабу Чернов. — Да! Генерал Штакельберг успел отвести силы в укрытия! Переждут вал, а как придет время, встретят идущую за ним атаку.

Я выдохнул — пусть с опозданием на несколько дней, но пока все шло по плану. Прежде всего работали наши радиостанции, две из которых я отправил в центр и на правый фланг. Не мое, конечно, дело лезть на чужую территорию, но и Штакельберг из 1-го, и Иванов из 3-го корпусов были только за, чтобы знать, что творится на других участках фронта. Проводная связь же была только с главным штабом Куропаткина, а так мы на своем уровне состыковались и были готовы в случае чего поддержать соседей по флангам.

— Господин полковник, — капитан Лосьев на мгновение оторвался от карт и посмотрел на меня. — А то, как работают части Штакельберга — это же ваша тактика, которую вы использовали при сражении на реке Ялу?

— Похоже, но… Это не моя придумка, все давно есть в предписаниях по армии, так что генерал Штакельберг не повторяет, а просто хорошо делает свою работу. Причем отмечу, что дополнительные переходы и линии окопов для всех этих маневров он начал готовить еще месяц назад.

— Враг выдвинул вперед две дивизии, 3-я Ошимы и 5-я Уэды, — Чернов продолжал снабжать нас новостями с позиций Южного отряда. — 6-я дивизия начала обход нашего правого фланга и… — голос Чернова дрогнул. — Там не скосили гаолян!

Гаолян к концу лета достиг в высоту почти двух с половиной метров и мог скрыть не то что дивизию — целую армию. Японцы этим воспользовались — я на мгновение сжал кулаки, ожидая чего-то страшного, но… Кажется, Штакельберг не столько ленился, сколько заготовил для врага ловушку: подходящие отряды встретили огнем пулеметов, и 6-й дивизии не осталось ничего другого кроме как остановиться и начать окапываться почти на открытом месте. Если бы не подавляющее преимущество японцев в артиллерии на этом участке фронта, то можно было замахнуться на полное уничтожение подставившегося отряда. А так… Немного пустили кровь, и ладно.

— И почему главнокомандующий ничего не сделал, мы же предупреждали об этих пушках⁈ — выругался кто-то из адъютантов. Вот только…

— Он сделал, — опередив меня, заметил Брюммер.

До этого молодой штабист сидел с Городовым, выслушивая донесения от наших связистов при батареях, нанося на карты углы и сектора обстрелов вражеских отрядов и орудий. Но тут оторвался и выдал длинную речь о том, что никогда нельзя на сто процентов полагаться на разведку. Даже сейчас Ванновский вроде бы и верно всех предупредил, но ошибся на три дня и пушки в главном отряде не совсем точно посчитал.

— А главное, что можно сделать, чтобы противостоять такой прорве орудий? — продолжал Брюммер, — Поставить против них столько же своих и устроить артиллерийскую кровавую бойню? Можно было бы… Вот только японцы бы на нее не пошли — пользуясь тем, что инициатива у них, просто бы перетащили свои батареи на другой участок фронта и пусть позже, но начали бы атаку только там, где слабо.

— А мы бы не перетащили? — не согласился адъютант.

— Могли бы. Вот только время атаки определяет тот, кто нападает. И японцы просто продолжили бы маневры. Такова правда войны: у одного окопы, у другого маневры. Не бывает так, что сразу все на твоей стороне.

— И поэтому Куропаткин распределил орудия ровно по всему фронту? То есть, пока враг где-то не втянется в бой, нам тоже нет смысла подтягивать резервы. И что же, ничего нельзя сделать?

— Одно было возможно, и Куропаткин это сделал, — где-то вдалеке раздался басовитый гул. — Подтянул на это направление наши тяжелые пушки, и теперь те по чуть-чуть, но разбирают те японские батареи, до которых могут дотянуться.

Я согласно кивнул — действительно, тут не могу не согласиться. Куропаткин нашел тому десятку тяжелый орудий, что успел привезти под Ляоян, лучшее применение. А так и силы японцев прореживаем с безопасного расстояния, и настроение портим. Все-таки одно дело честный бой, тогда и потерпеть можно, и совсем другое — когда тебя безнаказанно расстреливают издалека без шанса ответить. К такому мало кто отнесется с пониманием.

Впрочем, несмотря на все маневры, Штакельберг тоже нес потери, и было непонятно, кто дрогнет первым. К счастью, Куропаткин решил не рисковать и двинул в сторону 1-го Сибирского усиление из своего резерва. И пусть 10-й армейский корпус не смог особо помочь огнем, зато добавил уверенности, и это окончательно лишило японцев надежды на успех.

Примерно так же, не очень удачно, прошло наступление и против 3-го корпуса Иванова. Вернее, началось все довольно неплохо для японцев: местность в этой части Ляояна была гористой, и враг смог подобраться к передовым позициям почти вплотную. Причем неожиданно! Если Штакельберг успел встретить подобную атаку пулеметами, то тут наши просто оказались не готовы.

Когда Чернов дочитал только эту часть сообщения, я невольно вспомнил Ялу. Очень похожая ошибка! Тогда японцы точно так же подошли снизу, накопились и одним рывком захватили Тигровый остров. Но с 3-м корпусом вышло немного по-другому. Как говорится, когда не работают планы, всегда есть место подвигу.

Три японских батальона ударили в штыки по одному, и казалось бы — без шансов. Но тут свою роль сыграли опыт и… размеры. Более высокие и сильные русские солдаты не дали себя рассеять, а потом массой, штыком и крепким словом вынесли самураев со своих позиций. Еще и дали несколько залпов им вслед. Чуть правее вперед были брошены гвардейские части 1-й армии Куроки, но тоже без особого успеха. Впрочем, они и не старались атаковать: просто вышли на новые позиции и начали окапываться, словно всем своим видом намекая, где завтра будет главный удар.

На этом первый день сражения подошел к концу. И если 17-й корпус с нашего фланга хоть немного поучаствовал в сражении, то вот мы фактически весь день простояли без дела.

— Эх, надо было самим идти в атаку, раз японцам на всех сил не хватило! — Шереметев даже выругался, когда вместе с заходящим солнцем начали откатываться и японцы.

— Приказ, — напомнил я о Куропаткине.

— Когда мы были в походе сами по себе, было проще, — Степан Сергеевич только рукой махнул.

И надо сказать, многие из моих офицеров были с ним согласны. А вот я… Я начал понимать нашего главнокомандующего. Несмотря на его политические мотивы, действовал он вполне грамотно. Да, пока без громких побед, и лично я был не согласен с тем, что Куропаткин сейчас гнал на фронт как можно больше солдат в ущерб патронам и снарядам, но вот остальное… Маневр с тяжелой артиллерией был неплох, заготовленные позиции — даже хороши, а то, что больше ни один командир не думал размещать солдат и пушки на открытом месте, было и вовсе великолепно.

А тут еще и Ванновский рассказал об одной интересной схеме по его ведомству. Как оказалось, после первого натиска на корпус Штакельберга, когда на них обрушился огонь почти всех вражеских пушек, Куропаткин отдал приказ о начале эвакуации имущества. Его провели по канцелярии, в поезда даже начали грузить какое-то зимнее барахло и… Кто бы и где бы в городе ни работал на японцев, он такую активность пропустить не смог. Послание о панике в тылу и готовности отступать ушло в штаб Оямы, и тот же Оку вместо того, чтобы отступить уже через час, когда стало понятно, что его атаку отбили, продолжал тратить силы и людей до самого вечера.[2]

Теперь главное, чтобы мы сохранили взятый сегодня темп, вымотали японцев еще больше, а потом не испугались нанести удар. И вот насчет того, что русская армия окажется способна на последнее, я сомневался больше всего. Тут и опыт из моего времени, и политики, которые не хотели бы столь явного успеха, а еще… Ну, не хватало Куропаткину уверенности в себе, в армии, что точно выполнит его приказ. Возможно, если бы он хоть раз победил, то…

Я не успел додумать, когда в штаб влетел поручик Огинский. Адъютант Куропаткина был взволнован — кажется, ему тоже пришлось сегодня понервничать. Быстро поздоровавшись с остальными, он резким шагом подошел ко мне, а потом протянул запечатанный конверт.

— Приказ на следующий день от главнокомандующего, — отчеканил Огинский, а потом добавил еле слышно. — Отдельно просили передать для вас… Используйте эту возможность с умом.

Ничего больше не говоря, Огинский развернулся и поспешил дальше. Ну точно, у него еще немало мест, куда нужно донести приказы. Я разорвал конверт и прочитал послание вслух.

— Завтра, 31 августа, продолжать отстаивать занятые позиции. При этом не ограничиваться пассивной обороной, а переходить в наступление по усмотрению командиров корпусов, где оно окажется полезным и возможным… — я опустил бумагу.

— Какие-то приказания для отдельных полков? — осторожно спросил Мелехов.

— Ничего конкретного, — я покачал головой.

И это было совершенно непохоже на Куропаткина — обычно к общим приказам по армии он прикладывал отдельные задачи с разбивкой чуть ли не до батальона. Я в такие моменты всегда вспоминал Сашку из своего времени, как он рассказывал про самое начало Великой Отечественной. Тогда генералам тоже порой приходилось писать приказы чуть ли не для отдельных рот, и подобная мелочность на войне — это вовсе не хорошо. Это потеря контроля, это отсутствие веры в командиров на местах, убийство их инициативы, а еще это время… Десятки и сотни потерянных часов, которых потом может не хватить, чтобы просчитать планы врага, чтобы составить свои, чтобы победить.

В 41-м наши генералы смогли взять себя в руки, Куропаткин же — не смог. Вернее, в моей истории не смог, а тут… Как будто все изменилось. Приказ, который развязывал нам руки, и всего пара дополнительных указаний, чтобы выдержать общую линию для всей армии. Организовать команды для предупреждения ночных атак и выделить дополнительные силы для прикрытия переправ у Лентоуваня и Саканя. Кстати, тоже очень разумно.

— Кажется, Куропаткин вам доверяет, — усмехнулся Шереметев, когда я рассказал все детали и приказал усилить подсказанные направления. — Значит, переждать ночь, удержать переправы, а дальше все по нашему усмотрению. Не только оборона, но и атака! Неужели дождались, Вячеслав Григорьевич?

— Дождались, но… — я задумался, поймав себя на неожиданно навалившейся робости. — Мы все же начнем с обороны! Активной обороны! Как мы любим и умеем!

Мои офицеры сначала было нахмурились, но тут же расплылись в довольных улыбках.

Хикару Иноуэ хмурился, перечитывая донесение от агента из Ляояна.

Несмотря на начавшуюся у русских панику, их командир отдал немало разумных приказов и, главное, выпустил циркуляр о готовности отражать ночные нападения. Словно понял, что японская армия не будет останавливаться из-за такой мелочи как скрывшееся за горизонтом солнце. И вот… атаки по центру на Скалистый холм и Среднюю гору оказались отбиты. Зато на левом фланге 6-я дивизия смогла добраться до деревни Маетунь.

Два раза русские сумели удержать свои позиции, но в итоге упорство, которое бросило воинов императора вперед в третий раз, принесло им успех. Деревня и кусок железной дороги перешли под их контроль. Увы, взрывные патроны оказались недостаточно мощными, чтобы повредить рельсы, а больше ничего атакующие с собой и не взяли. Получилось обидно: столько усилий, и все зря.

Когда под утро 6-ю дивизию выбили из Маетуня, многие подумали, что все ночные операции теперь будут признаны ошибкой. Вот только главнокомандующий Ояма, наоборот, назвал их огромным успехом, который показал, что даже самые крепкие позиции можно прорвать в темноте. И русским придется с этим считаться.

— А теперь наша очередь, — Иноуэ обвел взглядом окружающих его офицеров. — Переправы у Лентоуваня и Саканя должны стать нашими! С минуты на минуту гвардейская дивизия Хасэгавы нанесет отвлекающий удар, и придет наше время. За Японию! Императора! Тэнно хэйка банзай!

[1] Японская разведка ошиблась, не сумев посчитать отведенные Куропаткиным резервы. Так, в нашей истории до самого конца сражения японцы до последнего будут исходить из того, что они как минимум не уступают нам в силах.

[2] В нашей истории тоже был этот приказ. И до сих пор непонятно, то ли Куропаткин на самом деле испугался и был готов отступать уже через час, то ли все же версия Ванновского тоже имеет смысл.