Японская война 1904. Книга третья

Глава 20

Моих сопровождающих вежливо придержали адъютанты Линевича, и к самому новому главнокомандующему я зашел в гордом одиночестве. Первое, что бросилось в глаза из изменений после Куропаткина или великого князя — это строгий порядок. На стенах ничего лишнего кроме портрета императора, на столе — буквально пара листов, и те, уверен, подготовлены именно для этого разговора, даже самовара — привычного атрибута всех офицерских собраний в Маньчжурии — и того не было.

— Что ж, здравствуйте, Вячеслав Григорьевич, — Николай Петрович немного наклонился вперед, словно чтобы получше меня рассмотреть.

Его седые волосы были коротко стрижены, усы аккуратно расчесаны, а в глазах, твердо сверлящих меня из-под высокого лба, отражалось что-то инфернальное. Нет… Всего лишь отблеск свечей и красной генеральской ленты.

— И вам доброго дня, ваше высокопревосходительство, — ответил я и невольно отвесил один из тех китайских поклонов, которыми мы порой обменивались с Казуэ.

— Хм, — Линевич недовольно поджал губы. — Значит, правду говорят слухи, что вы подобрали и приблизили к себе того бунтаря Хорунженкова, что так пекся о местных людях и традициях.

Строгость в словах генерала показалась мне какой-то напускной, и стоило мне это осознать, как в памяти всплыла еще одна история, связанная с этим человеком. После поражения при Мукдене, когда он без суеты и паники отвел доверенных ему солдат, именно Линевич занял место Куропаткина. И да, сражений на суше больше не было, но он и без них сумел оказать влияние на дальнейший ход войны. Во-первых, тем, что не откатился до Харбина, а встал почти сразу и не дал так же обессиленным японцам продвинуться дальше. Во-вторых, он смог собрать достаточно сил и обрести достаточно уверенности, чтобы даже победоносные японские генералы задумались, а стоит ли продолжать войну. И эти сомнения в собственных силах существенно помогли при заключении мира.

А главное, что помогает понять этого человека — когда после завершения войны начались волнения в армии и на железной дороге, он не стал рубить с плеча. Нет, Линевич во всем разобрался. Так, солдаты нервничали из-за того, что возвращение домой идет слишком медленно, а начни он спешить разбираться с бунтовщиками, этот процесс и вовсе мог встать, и кто знает, к каким последствиям в армии это могло привести. А там и японцы, увидев неладное, с радостью бы ускорили свой эксперимент с интервенцией 1918 года… В общем, Линевич был строг, был справедлив — пусть это потом и стоило ему опалы в Санкт-Петербурге — и тем удивительнее выглядели сейчас его претензии.

— Николай Петрович, я ведь знаю, за что на вас Хорунженков ругается, — медленно ответил я. — Вот только я же когда-то у вас служил в 1-м Сибирском, и сейчас, оглядываясь в прошлое, я могу с уверенностью сказать, что вы совсем не такой. Если надо, построите всех в один ряд и розгами мозги вправите, но если причины нет, то вы же, наоборот, защищать будете. И солдат, и местных… Так какая у вас причина меня проверять, ваше высокопревосходительство?

— Умными вы стали, Вячеслав Григорьевич, — Линевич махнул рукой и откинулся на спинку своего стула. — Слухи про вас начали ходить, что вы на врага можете работать. Инородцев привечаете и защищаете, своих русских людей вниманием обходите.

— Из-за медалей? — стало интересно мне.

— Ясное дело, нет. Они — только повод, а вот в чем причина, вы, уверен, знаете даже лучше меня.

— Но вы этим наветам не верите?

— Стал бы я с тобой говорить, если бы верил, — Линевич усмехнулся, переходя на доверительное «ты». — Ты ведь изменился, стал умнее, талант в себе нашел, и где раньше прятал… Но в чем-то все тот же: все в лоб говоришь. Раньше-то я думал, это простота от дурости, а как оказалось, в тебе всегда стержень был.

— Спасибо.

— А вот одним спасибо ты не отделаешься! — голос Линевича неожиданно стал резким и суровым. — Борешься за свою самостоятельность, за то, чтобы сражаться, как считаешь нужным — борись. Но армию в это вмешивать не смей! Понял меня?

— Понял! — ответил я и уже про себя выдохнул.

Вот и сработал последний план Куропаткина. Он, когда я рассказал ему про свою идею с медалями, сразу сказал, что сам Линевич такое не пропустит. Ни сам, ни Алексееву не даст воду мутить. А вот если все будет сделано до его появления, то отнесется с пониманием. Вот и пришлось поспешить.

— Больше ничего не замышляешь? — Линевич смерил меня взглядом.

— На прием у французов сегодня вечером хочу прийти с японкой, — мне пришлось поделиться информацией, а то, зная Николая Петровича, прямую ложь он не простит.

— Любишь ее? — вопрос генерала чуть не поставил меня в ступор.

Но тут он сам хохотнул, словно над удачной шуткой, а потом поднялся из-за стола и крепко обнял меня. Я сначала не понял, за что, но тут генерал искренне поблагодарил меня за Ляояон, за то, что не дал ославить русское оружие. А дальше мы дружно забыли про политику и занялись обсуждением того, как именно будет лучше всего отправить в пекло 2-й Сибирский, чтобы и мозоли никому не топтать, и дело сделать.

Вышел я из кабинета Линевича довольный и им, и собой только через два часа. К тому моменту Огинский с Ванновским просто не выдержали и убежали в штаб заниматься своими делами, которые с них никто не снимал, а меня неожиданно встретил всклокоченный и восторженный Шереметев.

— Только не спрашивайте, пил я ночью или нет, — только и махнул он рукой.

— И не буду. Вы что-то придумали для дела, ведь так? — я сразу узнал этот горящий взгляд, который так пугает тех, кто любит сидеть на попе ровно.

— Не я, — сразу замотал головой Шереметев. — Это капитан Николай Степанович Лишин, из новеньких минеров, что мы подобрали во время боя. Он обратился ко мне с предложением доработки такого оружия, как гренада. Те же китайцы до сих используют свои глиняные бомбочки, а Лишин предложил это дело улучшить. Берем снарядную гильзу, начиняем пироксилином, сверху капсюль-воспламенитель, а над ним… Крышка с жалом! Если такую гранату надеть на деревянную ручку да правильно бросить, то жало активирует заряд при ударе, и происходит взрыв. Я как представил, насколько подобная придумка будет полезна нам при штурме японских окопов, так сразу взял этого молодого человека под свою руку.

— Судя по тому, как вы все рассказываете… — у меня было очень много дополнений для текущей версии гранаты, но очень не хотелось убивать на корню чужую инициативу. Тем более настолько полезную. — Вы ведь уже сделали эти устройства? И тренировочные броски провели?

— Так точно! — широко улыбнулся Шереметев.

Меня утащили на полигон 1-й дивизии, и уже через полчаса передо мной стоял смущающийся капитан Лишин. Человек, которого в будущем назовут создателем первой современной гранаты. Но пока это был просто молодой офицер, чуть за тридцать, который очень нервничал, представляя свое изобретение.

— Смотрите, сверху при переноске мы ставим защитный колпак, чтобы жало не повредило капсюль раньше времени, — рассказывал он. — Перед броском мы его снимаем, но граната все равно не сработает сама по себе.

Я кивнул, изучая похожий на букву «Г» паз.

— И что делать, чтобы взрыв все-таки случился?

— Замахиваемся, вот так, — Лишин поднял руку для броска, и колпачок на гранате под действием центробежной силы немного повернулся. — Теперь упора нет, жало может надавить на капсюль, и граната при касании цели сдетонирует. А благодаря палке достаточной длины мы сможем ее бросить достаточно точно.

Он повернулся ко мне, ожидая высокого решения, но я все так же не собирался спешить.

— Степан Сергеевич, позовите солдат двадцать для эксперимента, — попросил я Шереметева, а потом повернулся к Лишину. — Это же тестовый экземпляр без взрывчатого вещества внутри?

Судя по побледневшему виду капитана, такими мелочами он не заморачивался. Эх, надо было сразу этот вопрос задать, вместо того чтобы бездумно вплотную подходить и на новинки смотреть. А то услышал про гранаты и все, в зобу дыханье сперло… А ведь с опасными новинками как бывает: сегодня повезло, а завтра нет. В общем, я приказал вытаскивать из тренировочных гранат заряд пироксилина, и Лишин с Шереметевым управились примерно в одно и то же время.

— И что теперь? — с интересом посмотрел на меня Степан Сергеевич.

— Теперь, — вздохнул я, — капитан проведет новичкам инструктаж, и мы зафиксируем удачные попытки бросков с первого раза, после тренировки, ну и в полевых условиях.

Лишин еще больше побледнел от волнения, но снова довольно грамотно и понятно рассказал, как пользоваться его задумкой и… С первого раза ни у одного из двадцати солдат не получилось правильно замахнуться для активации запала. После тренировки справилась уже половина, и расстроившийся было Шереметев начал улыбаться.

— Погоняем, и научатся, Вячеслав Григорьевич, — он убеждал то ли меня, то ли больше себя самого. Но мы еще не дошли до самого главного.

— Теперь броски, — я отметил дистанции в тридцать, двадцать и десять больших шагов перед одним из тренировочных окопов, куда и нужно было забросить гранату.

И снова результаты оказались вполне ожидаемыми. С тридцати шагов — четыре попадания, из них только одна граната оказалась правильно взведена, с двадцати шагов результаты выросли в два раза, а с десяти — промазал только один, и половина из долетевших гранат оказалась взведена.

— Ну как? Молодцы же? — Шереметев искренне радовался, но я еще не закончил.

— Теперь то же самое, — попросил я солдат, — но как в бою.

— А это как, ваше превосходительство? — осторожно уточнил уже седой фельдфебель с ослепительно белыми усами.

— А это ползком. Мы же не рассчитываем, что японцы дадут нам гулять по полю боя.

И снова считаем попадания. С тридцати и двадцати шагов — ничего, с десяти попадания появились, но при этом ни одного правильного взведения гранаты.

— Это что же получается, мы глупость какую-то придумали? — на капитане Лишине лица не было.

— Может, если больше тренироваться… — Шереметев не сдавался. — Стрелять все тоже не сразу научились. Или, может, Мелехову для его окопных бойцов эти гранаты сгодятся? Там-то все стоять могут, бросать будет сподручнее.

— Вот! — остановил я Степана Сергеевича. — Вы наконец-то начали думать не над оружием просто чтобы оно было, а для конкретных солдат. Давайте отсюда и начнем.

— То есть вы считаете, что гранаты все-таки могут принести пользу? — выдохнул Лишин.

— Я считаю, что они нам очень пригодятся, но их, ясное дело, нужно будет довести до ума, и мы с вами сейчас этим займемся, — я попросил Шереметева отпустить солдат, и дальше мы продолжили обсуждение уже снова втроем. — Итак, как вы правильно заметили, граната может пригодиться как в нападении, так и в обороне. В чем будет разница?

— В том, что, идя в атаку, мы ползем — бросать неудобно, — ответил Лишин. — А в обороне можно стоять и лучше целиться.

— Еще.

— А еще само укрытие! — осенило Шереметева. — Когда мы внутри, то окоп защитит нас от взрыва гранаты на поверхности. То есть можно делать их мощнее! А в атаке, конечно, хотелось бы кидать их только в ямы с врагами, но по всякому ведь бывает. Так что лучше, если взрыв будет не таким сильным, и через те же двадцать-тридцать шагов осколки уже не могли бы поранить солдата, что эту гранату бросил.

— Прекрасно, — я искренне улыбнулся Шереметеву. — Очень правильно сказано! Значит, дальше мы начинаем думать над двумя видами гранат, оборонительной и наступательной. Также нужно будет доработать форму. Я, конечно, оценил отсылку к временам Наполеоновских войн, но мы способны на большее.

— Тогда… — Шереметев переглянулся с Лишиным. — Мы соберем солдат, подумаем над разными формами, чтобы именно им было удобно их бросать. И сразу станем проверять на практике.

После такого я был уверен, что до классической формы ручной гранаты времен Первой Мировой эти двое точно дойдут, а вот вариант в виде яйца для наступательной предложил уже сам. Не уверен, что сейчас получится в такой размер уместить все, что нужно, но пусть покрутят в голове саму мысль. Заодно отойдут от того, что граната — это только снаряд на палке, а не что-то большее.

После обсуждения формы мы еще потратили около часа, перебирая возможные виды взрывателей, а то бить по капсюлю штырем можно ведь по-разному. К счастью, с учетом развития минного дела в России эти вопросы изучались на очень хорошем уровне. Начиная с дистанционных трубок, которые можно было бы подпалить терочным запалом, и заканчивая перемычкой на пружине, которую мы бы просто выдергивали перед броском.

Как оказалось, Лишин раньше не рассматривал слишком сложные, как ему казалось, варианты, просто не веря, что в Маньчжурии будет возможность наладить современное производство. А вот я верил в свои мастерские, которые и со шлемами, и со станками для пулеметов, и даже с подвеской для грузовиков справились. Что им стоит после такого подобрать нужные металлы и отлить достаточно форм для гранат. Справятся!

Главное, что проблем с рабочими руками в Маньчжурии в принципе нет, а значит, все у нас обязательно получится.

После встречи с Линевичем и осознанием того, что, возможно, уже к следующему бою у меня появятся не только грузовики, но и гранаты, настроение было просто шикарным. Кажется, я даже что-то напевал, когда примерял только что сшитый новый генеральский мундир, а потом ко мне заглянул Сайго и доложил, что его сестра уже ждет, пока я заеду за ней перед приемом. Бывший японский офицер выглядел бодро и, кажется, совсем не тяготился своим новым положением.

В итоге я не удержался и, пока мы ехали за девушкой, решил задать ему пару вопросов.

— Как вам новая служба? — начал я с чего-то нейтрального.

— Это интересно, — ответил японец. — Сестра использует мои таланты, а я… Я в процессе много узнал о мире вокруг.

— Например? — мне сразу стало любопытно.

— Раньше у меня была мечта восстановить славу рода Такамори, славу нашей родной Сацумы… А сейчас я узнал, что вряд ли мои детские желания были бы для кого-то интересны.

— Обычно мечты — они не для кого-то, а для себя. Тем более когда это касается семьи или Родины.

— Возможно, для вас… А вы знали, что трое из шести гэнро, советников самого императора, которых американцы называют отцами-основателями Японии, арабы — визирями, а русский посланник в своих отчетах — чем-то вроде госсовета, из моей родной Сацумы? Половина! Когда отец поднял восстание, чтобы защитить историю нашего народа, они просто воспользовались моментом, чтобы получить место посуше и потеплее. Потом они могли бы вернуть долг, оказав хотя бы протекцию его детям, но они делали вид, что не замечают наше существование. А Казуэ… Она должна была стать принцессой, одной из самых красивых и благородных во всей Стране восходящего солнца! А вместо этого ее выкинули на улицу да отправили спать с чужаками, и кто? Наш родной дядя, который таким образом решил доказать свою верность императору и сохранить свою должность. Она должна была умереть без чести! Я должен был умереть просто так! Так зачем после всего этого сражаться за такую семью и такую Родину?

Я, если честно, сомневался, что все было именно настолько подло и цинично, но сейчас меня больше интересовало другое.

— Тогда ради чего вы сражаетесь? — я внимательно смотрел на молодого японца и пытался понять.

— Вы… — он ответил на мой взгляд. — Вы когда-то сказали, что Япония, выбрав новый путь, отказалась от настоящей себя. И я согласен с вами! Этот новый век, бесконечные открытия — все это пьянит разум. Но разве, идя вперед, нам обязательно забывать, кто мы такие? Почему нельзя сохранить то хорошее, с чем мы уже смогли проложить себе дорогу из глубины веков?

— Не хочу показаться грубым, — мы все еще бодались взглядами, — но если вы хотите, чтобы страна вас уважала, то такого никогда раньше не было. Испокон веков люди были инструментом для великих целей, и если вы хотите это изменить, то это дело не прошлого, а будущего.

— Наверно, настолько большие цели и задачи все же не для такого, как я, — Сайго неожиданно по-детски искренне улыбнулся. — Мне бы хватило и сущей мелочи. Чтобы на семью можно было положиться, чтобы Родина тебя не бросала, да, пожалуй, и все. А дальше всего можно добиться и своими руками.

Остаток пути мы ехали молча, а я невольно думал, сколько же силы оказалось в таких простых словах. И почему они так отзываются в моем сердце? А потом… Стоило нам только остановиться перед старой купеческой фанзой, выделенной под отделение разведки, как у входа появилась Казуэ в ярком, словно кровь, кимоно. Причем не современном для 1904 года, когда, следуя за модой, японцы стилизовали свою одежду под викторианские платья Старого света, а еще старого кроя эпохи Эдо.

И можно ли это считать совпадением после всего, что рассказал мне по дороге Сайго?.. Додумать я не успел: Казуэ сделала шаг вперед и вскинула голову, открывая дерзкие глаза, костяной гребень, удерживающий прическу спереди и… Свободные волосы сзади, которые тут же скатились по плечам, превращая классический образ во что-то совершенно новое.