Японская война 1904. Книга третья

Глава 10

Очередной душевный разговор с очередным спасенным офицером, который разве что в лоб не сказал, что мы обречены.

— Перед нами все же не 60, а скорее только 40 тысяч японцев, — поправил я его. — Не меньше трети 1-й армии Куроки, вся 4-я армия Нодзу и… Пожалуй, пока все. Оку, пока перед ним еще стоят остатки Южного отряда, не перебросить подкрепления так быстро.

— Как только корпуса Штакельберга и Иванова уйдут, быстро или не быстро, против вас будут все.

— Что ж, тут вы совершенно правы, — кивнул я. — Поэтому мы торопимся.

— Прежде чем атаковать позиции перед нами, вы их полчаса обстреливали.

— Мы торопимся, но не спешим. Поверьте, так гораздо быстрее, чем переть в лоб и раз за разом получать по зубам.

— Но все равно… — штабист так натерпелся за этот день, что просто потерял веру. — Вы уже столько потеряли солдат сегодня. Столько потеряете завтра! Зачем все эти смерти⁈

А вот и тот самый вопрос, к которому приходят все, кто лишился надежды. С другой стороны, этот человек не сбежал, остался вместе с солдатами и стоял с ними до последнего. И у меня есть для него ответ.

— Одна тысяча сто сорок семь человек — вот потери 2-го Сибирского погибшими и ранеными за этот день. В то же время за счет оставшихся отрядов вроде вашего мы подросли больше чем на тринадцать тысяч человек и почти сто орудий, среди которых целая батарея тяжелых пушек. Нас было меньше двадцати тысяч, сейчас больше тридцати. Так что идите спать, подполковник, у вас будет пара часов, чтобы привести себя в порядок, а потом для вашего отряда будет новое задание.

Несколько очень долгих секунд этот чуть было не потерявший себя офицер смотрел на меня не верящим взглядом, а потом его глаза вспыхнули. Некоторые люди в подобные моменты расслабляются, другие же, наоборот, открывают новое дыхание. Этот был точно из вторых! А значит, ему можно будет выдать задание посложнее. Например, прикрывать ту самую батарею тяжелых пушек, пока ее не поставят на новый бронепоезд. Если мы сегодня ночью подготовим дополнительные пути, если люди Мелехова успеют дособрать поворотные механизмы для новых вагонов, то завтра мы станем сильнее не в два раза, как можно было бы подумать. А больше, гораздо больше!

— Кстати, а как вас зовут? — я выработал правило, что знакомлюсь с новенькими только когда они придут в себя.

— Помощник начальника штаба 1-й стрелковой бригады Лавр Георгиевич Корнилов, — шустро представился мой новый знакомый, дальше, впрочем, он добавил уже немного тише. — Мы, правда, еще только формируемся, полное развертывание планируется не раньше октября, но генерал-майор Русанов хотел, чтобы мы показали себя уже под Ляояном.

И снова известное имя, и снова человек пришел на эту войну чуть раньше, чем должен был. В моей истории Корнилов Ляоян не застал, а вот в штабе действительно служил. Причем сам перевелся с аналогичной должности в Санкт-Петербурге, что не могло не вызывать уважение. Я невольно задумался, сколько уже встретил знакомых по книгам имен и фамилий, вот только… Если из будущих красных у меня есть Буденный, то белых набралось уже гораздо больше. Интересно, как так вышло? Они были моложе и еще просто не подросли или предпочитали в принципе не принимать участие в царских войнах?

Впрочем, это лирика. Главное, я бы, пожалуй, хотел сохранить при себе Корнилова, хотя бы чтобы просто приглядеться к будущему Верховному главнокомандующему.

— Тогда с учетом вашего… опыта немного изменим планы, — заговорил я вслух, продолжая мерить взглядом Лавра Георгиевича. — Передавайте ваших солдат дежурному офицеру, их отправят в тыл на переформирование. Вы же… Даю три часа, чтобы добраться до госпиталя, показать ваши раны, и если княжна даст добро, то буду ждать вас у себя в штабе.

— Есть, через три часа прибыть в штаб 2-го Сибирского, — на губах Корнилова мелькнула довольная улыбка.

Лавр Георгиевич за свою жизнь никогда не сидел на месте. Он закончил артиллерийское училище, а потом резко взял и на три года уехал в Туркестан, самое горячее место в империи. Место, где столкнулись интересы России, Афганистана, Персии и, конечно, Англии — многие считали, что если где когда-нибудь и вспыхнет большая война, то именно тут. Однако время шло, но никто не решался начать активные действия, и Лавр Георгиевич воспользовался подвернувшейся оказией, чтобы вернуться в Санкт-Петербург и поступить в Академию Генерального штаба. Окончил ее с серебряной медалью, женился, у него родилась дочь…

Многие молодые офицеры могли бы на этом успокоиться и остановиться, решив, что жизнь удалась, но Корнилов снова уехал в Туркестан, а потом и в Индию. Официально чтобы изучать нравы и народы Белуджистана, а на самом деле — чтобы написать отчет о британских колониальных войсках. Многие тогда говорили, что Корнилов был рожден исследователем и разведчиком, но сам Лавр Георгиевич мечтал о генеральских погонах. Поэтому, вернувшись в 1904-м в столицу и получив желанное многими место в генеральном штабе, он почти сразу перевелся на восток. Туда, где война, туда, где умные люди вроде полковника Макарова могут сделать стремительную карьеру.

И вот он столкнулся с тем самым героем Японской войны и теперь пытался составить все, что увидел, в единый портрет. С одной стороны, в Макарове иногда проскальзывало что-то гражданское, с другой — мелькала в нем и та жесткость, которую Корнилов замечал у британцев. Если сложить все это со слухами, которые ходили о полковнике раньше, то получался довольно интересный вывод. Потерянный в обычной жизни, как только он попал в жернова серьезной войны, Макаров преобразился. Вернее, начал преображаться, и каким генералом станет в итоге, можно было только гадать.

В том, что Макаров станет генералом, Корнилов не сомневался. Тут он как раз доехал на санитарном поезде до госпиталя и на мгновение замер от удивления. Что он привык видеть даже в лучших больницах Красного креста? Грязь, потерянных людей с уже обработанными или еще нетронутыми ранами и, конечно, запах. Бесконечный запах гноя и скомканной грязной одежды, которую никогда не успевают разобрать и вовремя постирать.

В полевом же госпитале 2-го Сибирского все было по-другому. Первым, что бросалось в глаза, был порядок. Каждого прибывшего принимали в специальном сортировочном отделении и дальше отправляли уже только с сотрудниками больницы, которых почему-то хватало на всех. Корнилов сначала даже растерялся, пытаясь понять, где Макаров смог набрать столько медиков, но потом понял, что тут просто много вспомогательного персонала из местных. Китайцы, корейцы — они встречали новеньких, отвозили на процедуры стареньких, чистили дорожки… Да, чтобы на территории не было грязи, все переходы между корпусами были выложены поднятыми на десять сантиметров от поверхности деревянными дорожками, причем достаточно широкими, чтобы на них могли без проблем разойтись две группы с носилками.

Именно по такой дорожке Корнилова после снятия бинтов и первичного осмотра отвели в отделение для легкораненых. И вновь Лавр Георгиевич нашел, чему удивиться.

— Смотрите на наши спортивные снаряды? — рядом с ним остановилась незнакомая девушка в строгом белом платье и таким же строгим лицом, на котором выделялись бесконечно добрые глаза. Удивительное сочетание.

— Да. Зачем они?

— Идея Вячеслава Григорьевича. Он предложил поставить, чтобы выздоравливающие могли держать себя в форме. А кому-то и для выздоровления мышцы нагружать нужно, так что двойная польза. Естественно, все под присмотром фельдшера по физической культуре, но даже так раненые довольны. А когда они довольны, то выздоравливают гораздо быстрее.

— Но… Разве стоит все это делать, если, возможно, уже завтра нам придется уходить к Мукдену?

— Не думаю, что Вячеслав Григорьевич отступит, — девушка улыбнулась так искренне, что Корнилов невольно ей ответил. — Но даже если и так, материалы для площадки у нас закуплены с запасом, сборка занимает меньше половины дня. Так что, по регламенту, если мы где встаем хотя бы на неделю, то будем собирать. А если дольше, то еще и бременский бассейн поставим. При некоторых ранениях водные процедуры будут очень полезны.

— Вы очень интересно рассказываете, — Корнилов постарался взять себя в руки. — Меня зовут Лавр Георгиевич, а вы…

— Княжна Гагарина, начальник отделения для легкораненых 2-го Сибирского корпуса, — и тут же, словно отвечая на все возможные вопросы. — Вместе с вами пришла сопроводительная бумага от Вячеслава Григорьевича, он просит по возможности вернуть вас побыстрее, и на это есть все шансы. В приемном фельдшеры ничего серьезного не заметили. Сейчас еще на всякий случай к вам подойдет доктор, поверьте, у них большой опыт и понимание, кому нужно еще полежать, а кому можно уже и снова за подвигами.

В голосе девушки мелькнула легкая укоризна.

— Спасибо, княжна, — Корнилов поклонился.

— Пройдемте, я провожу вас дальше. И… — тут она впервые смутилась. — Как там Вячеслав Григорьевич? А то он к нам редко заходит, война.

— Он цел, бодр и… — Лавру Георгиевичу очень хотелось утешить эту милую девушку, которая смогла организовать и удержать в ежовых рукавицах столь величественное место и которая определенно испытывала какие-то чувства к Макарову. Вот только есть люди, созданные для мирной жизни, а есть — для войны.

Деловитый осмотр и забор анализов занял действительно всего лишь час, после этого Корнилову выдали бумагу с разрешением на возвращение в действующую армию. И по ней же ему предоставили место в санитарном поезде, который по пути к передовой захватил его с собой. И, как Лавр Георгиевич обещал Макарову, через три часа он как штык стоял у входа в штаб 2-го Сибирского.

Тут все тоже было странно — чем-то напоминало госпиталь. Никакой грязи, роскоши или даже разбросанных бумаг. Словно порядок на столах помогал навести порядок и в мыслях. А еще Корнилов удивился количеству помощников. При том, что самих штабных офицеров было меньше десятка, при них работали в три раза больше ассистентов из вольноопределяющихся, взяв на себя всю бумажную работу и подвоз информации. Собственно, эту информацию можно было выделить в отдельный пункт. Каждую минуту сидящие здесь же связисты принимали сообщения от той или иной части — по воздуху, по кабелю или даже лично, и все это сразу отображалось на общей карте, рядом с которой стоял полковник.

Корнилов подошел к Макарову, доложился. Тот оценил его свежий мундир довольной улыбкой, а потом кивнул на своих штабистов.

— Это капитаны Лосьев и Кутайсов, пехота и кавалерия. Пока поработаете у них помощником, а там посмотрим. И, Лавр Георгиевич, я уже рассказал о ваших талантах в сборе информации, надеюсь, у нас вы поработаете не хуже, чем в Индии.

Корнилов на мгновение замер — сначала от того, что его, подполковника, поставили подчиненным к капитанам, которые еще были и младше него. Второй раз его накрыло, когда Макаров упомянул его индийские приключения, которые вообще-то считались довольно серьезным секретом. Впрочем… Лавр Георгиевич тряхнул головой: может, в обычной части он бы и показал норов, а тут, в такой неожиданной обстановке, и ничего страшного. Более того, ему было не то что не обидно, а только интересно. И все.

Я следил за новеньким, оценивая, как тот отреагирует на свое назначение, но Корнилов порадовал. Не стал зазнаваться, быстро наладил со всеми контакт, а буквально через десять минут уже спорил с Лосьевым, как лучше проложить линию для того самого нового тяжелого бронепоезда. Шесть вагонов, шесть 6-дюймовых пушек в дополнение к тем, что мы сняли с японских канонерок — очень хорошее приобретение. Если раньше мы издалека больше беспокоили врага, чем могли ему реально навредить, то теперь в восемь стволов станем срывать любые окопы.

Благодаря этому получилось упростить и схему движения. Вчера у нас не было выбора, кроме как строить полевые дороги параллельно линии фронта, растягивая силы японцев и выбирая самое слабое место для прорыва. Сейчас же нам хватало сил, чтобы устроить этот самый прорыв где угодно, и можно было не дергать лишний раз бронепоезд с Ляоянской дороги. Он зачищал японские батареи прямо оттуда, потом мы подвозили поближе мортиры и горные пушки, иногда расставляя их чуть ли не в десятках метров от вражеских укреплений. А потом шла атака пехоты прямо вслед за огневым валом.

За утро мы прорвались вперед на целых 8 километров, с запасом опередив вчерашние темпы. Потерь, увы, стало больше, но санитарные службы пока справлялись: все раненые отправлялись в тыл в первый же час, и каждого там ждало свое собственное место. Японцам тоже приходилось непросто. С одной стороны, они смогли пустить нам кровь, и это точно придало им сил. С другой, мы словно сворачивали их позиции в трубочку.

Да, несмотря на новые подобранные части, нас еще было меньше. Но мы могли использовать каждого солдата, каждое орудие, японцы же все никак не успевали перестроиться. И тут очень хорошо показала себя связка Ванновский-Корнилов-Городов. Один помогал отслеживать все попытки генералов Оямы наладить связь. Находил антенны передатчиков и наводил на них артиллерию, искал провода обычного телеграфа, и ими занимались отдельные отряды, которые как раз взял на себя Лавр Георгиевич. Ну, а старший связист взял на себя глушение сигнала, чтобы японцы не могли делать паузы в большой искре, когда это было нужно им самим.

И этот создаваемый ими хаос очень помог. Только к обеду отряды армии Нодзу перестроились, осознав, что главная угроза теперь не с севера, а с востока. А мы все равно продолжали. Бронепоезд неожиданно оказался совершенным оружием, которое было просто не остановить — по крайней мере здесь и сейчас. Восемь тяжелых пушек уничтожали любые попытки подтянуть артиллерию, пешие атаки либо расстреливались частями прикрытия, либо… Поезд просто отъезжал, а потом издалека снова разносил всех, кто решил попытать счастья в ближнем бою.

Впрочем, два раза японцы смогли удивить. Сначала отправили несколько сотен смертников, которые, добравшись до рельсов, даже в одиночку подрывали их мелинитовыми снарядами. К счастью, эту проблему без особого труда решали наши железнодорожные команды — учитывая, как они недавно прокладывали целые новые линии, что для них восстановить несколько жалких метров пути. А второй раз японцы удивили, атаковав нас по реке. Где-то у себя в тылу погрузили на баржи несколько пушек и попытались подтянуть их нам навстречу. Было неожиданно, но без шансов. После первого же выстрела с той стороны артиллеристы Афанасьева быстро перенацелились на Тайцзыхэ, и все. В отличие от поезда баржи маневрировали слишком медленно, и пушки отправились на дно.

Это оказалось последней попыткой что-то изменить, после этого наш глубокий обход правого фланга всей японской армии просто нельзя было игнорировать. И трубы заиграли отход. Японцы отступали, не просто не взяв Ляоян, но и потеряв кучу солдат и артиллерии. А главное, у них больше не было сил сражаться. Сейчас бы мне хоть один отдохнувший корпус в резерве, чтобы ударить им вслед, и отступление могло бы превратиться в разгром. Вот только у меня, увы, свободных сил не было. Оставшиеся в Ляояне части 1-го и 3-го корпусов могли бы, но ждали приказа Куропаткина. А его не было.

Солнце снова пряталось за край земли, и никто не мог сказать, что же будет завтра. Да какое завтра — что будет уже сегодня ночью? Кто первым решит, что его не устраивает такой итог, и попробует все переиграть?

Принимай я решения, не выходя из штабной палатки, наверно, приказал бы атаковать через не могу. Но я выходил на улицу, я общался с солдатами и офицерами и поэтому знал: три полных дня сражения, недавняя бессонная ночь. Если только 2-й Сибирский еще смог бы протянуть на морально-волевых, то вот временно принятые нами части точно держались лишь чудом. Поэтому, как бы ни хотелось победить, я приказал выставить охранные команды и отдыхать. Пусть медленнее, чем хотелось бы, но мы лучше не дадим японцам и шанса.

Закончив с приказами, я велел и штабистам сдавать посты заместителям и тоже идти спать. Сам же отошел немного в сторону и, забравшись на ближайшую сопку, сел смотреть на звезды. Чем дольше я сидел, чем больше угасали пожары дневного сражения, тем лучше было их видно. Яркие, невероятные — неудивительно, что древние люди верили, будто столь величественное зрелище просто обязано влиять на людские судьбы.

Жалко, что вместе с темнотой не пришла еще и тишина. Лагерь, даже засыпая, продолжал греметь. Механический звон от артиллеристов, гул от тысяч людских голосов и… Тихий шепот где-то рядом. Я прислушался и начал различать слова, мысленно переводя их с английского на русский.

— Нет хуже работы — пасти дураков.

Бессмысленно храбрых — тем более.

Но я их довел до родных берегов

Своею посмертною волею.

Я узнал эти строчки — Киплинг. Пошел на звук и неожиданно обнаружил Джека Лондона, сидящего за очередным листом своей истории.

— Что делаете? — тихо спросил я.

— Готовлю новую главу, подбираю эпиграф, — ответил тот.

— Это… Про меня? — я обещал не вмешиваться в работу писателя, но слишком уж неожиданно прозвучало это четверостишье. Неприятно пророчески, и я бы не отказался понять, откуда у Джека взялись эти мысли.

— Нет, — ответил тот, и меня отпустило.

— Но кто?

— Я… — писатель смутился, почти как тогда, когда рассказывал мне о введенной в сюжет любовнице.

— Джек, мне нужна правда.

— Это эпиграф для главы про вашего врага. Талантливого, но циничного, оказавшегося из-за вашего успеха на вторых ролях и готового любой ценой это исправить. Мне показалось… Да, что такой тайный противник просто необходим вам как настоящему герою!

Писатель смотрел с вызовом, явно уже загоревшись новой идеей, и я только махнул рукой. Пусть будет. В конце концов, с японским романом меня бог миловал, может, и тут обойдется.