Яблочные дни. Часть I

Глава 27

Эскарлота

Айруэла

— Здесь ли ты, сестрица?…

Хенрика Яльте не ждала ответа, открывая ключом низенькую овальную дверь в покои мёртвой королевы, и всё же получила его. Луна осветила спальню овалами прозревших окон, когда Хенрика освободила их от бельм штор. Ледяная фигурка, зайчонок со снежной шёрсткой, краса Блицарда, Диана не пожелала оставить в огненном крае и следа от себя.

Отраву нашей жизни вбирает не камень стен. Если ты Яльте, то отраву твоего бытия впитают руны и кристаллы из недр Аделаидских гор. Деревянный гребень с резьбой, воплощающей полёт над волнами сокола. Ленты, вышитые девицами Яльте и вплетённые друг другу в косы накануне прощания. Серебряное блюдце с закоптевшим от обрядов дном. Шкурка ласки, что зовёт духов, когда гладишь её и шепчешь заветные слова. Связка медных бубенцов, чьи язычки раскрашены красной эмалью. Тряпичная кукла в тиктийском венце — она выслушает и сбережет любые твои секреты. Кому поверяла их бедная Диана? Куда пропало всё, чем она по-настоящему владела?

Пустые поверхности из мозаик и перламутра, столь чуждых Северу, запертые кофры. И холод, вечный холод, для кого и зачем теперь разводить огонь?

По лунному велению по мозаичному полу поплыли лебеди, приманенные горстями зёрен в ладонях какой-то святой. Стены замерцали творёным золотом, покрывавшим тиснёную кожу обоев. С капителей колонн ангелочки свесили любопытные личики. Каково было тяготевшей к вере предков сестрице под сим блистательным, богоугодным надзором?

Чем дальше ступала Хенрика в глубь первой комнаты, тем явственнее чуяла горькие травяные запахи, сотворённые не ворожбой — лечением хвори, погубившей бедную сестру. Воспаление лёгких, так сказали Хенрике, и за названием болезни ей слышалось недосказанное осуждение: немудрено при таком-то образе жизни, с ледяными ваннами, ездой верхом в любую погоду! Что ж, королеву лечили невежды. Недобрая к блицардской принцессе, Эскарлота нашла способ уложить её в свою огнистую землю. Но как это было неправильно!

Хенрика теснее сжала в ладони ключ, зубчики впились в кожу с алчностью льдяноклыков. Их отец, король Карл-Вольфганг, прожил солдатом — не мудрецом, он совершил ужасную ошибку, поменяв дочерей местами. Диана бы вышла за Лауритса и правила бы мудро, не так, как её испорченная младшая сестрёнка, что тайком присвоила субсидию — корона выдала её Лауритсу на нужды похода. И это только одно из множества её сомнительных, не делающих ей чести деяний. Да, Диану бы короновали королевой Блицарда, а в когти жирному ворона попала бы Хенрика и сгнила бы в них. И поделом, так?

Хенрика потёрла ребром ладони уголки глаз, сегодня счёт слезам был потерян. А ведь она попросила у герцога ви Ита ключ, чтобы успокоиться здесь, не показываясь Салисьо плаксивой и сопливой! Канцлер взялся устроить их прощание, и ему доставало такта не заговаривать о похищении принца снова. Какие бы его планы ни рушил отказ несговорчивой тётушки, она терзалась несказанно горше.

Хенрика замерла в середине комнаты, упершись носками туфелек в зёрна в ладонях неизвестной святой, и, зябко обняв себя за талию, огляделась кругом. Салисьо не узнать, как это — у камина нежиться в мехе волчьей шкуры и слушать с замиранием сердца, как девица-тролль добивается любви человека всеми правдами и неправдами, как великаны пророчат миру богов гибель, раскидывая в обряде свои испещрённые колдовской вязью зубы, как богиня Ингвильда торопится извести сватающегося к ней Изорга прежде, чем конец дней сделает то за неё. Салисьо не узнать, как это — прятаться в шкафу, воображая, что лишь хрупкая, отделанная бесполезной мозаикой дверца отделяет тебя от людоедки-ведьмы, рыскающей по чужим домам в поисках деток-ослушников. Салисьо не проведать, как это — на цыпочках взобравшись на приступок постели, отдёрнув занавеси, забраться к матери под одеяло и шёпотом доверить свои печали и чаяния.

Хенрика очнулась от скрипа под ступнями. Пресвятой Прюмме, она едва сама не забралась в кровать, путая зрелость и детство, нынешнее и былое, мёртвых и живых. По древнему поверью Тикты, соприкоснуться с местом, где принял смерть твой близкий, значит прочесть его, как след в снегу, как узор трещин во льду, как росчерк руны в кости великаньего зуба. Хенрика стояла у этого места — у постели в закатах алого атласа. Холод пронзал до кончиков пальцев, а тени водили зловещие хороводы по подолу серебрящегося снежной горстью платья.

Ты здесь ли, сестрица?…

Хенрика моргнула. За занавесями поднялся из небыли и тотчас осел в небыль силуэт спящей королевы, изящной, как ледяная фигурка.

Отчего ты не любила младшего сына? Отчего ты не отдала его мне, раз не любила?

Сердце гремело в ушах стуком рун о поверхность алтарного камня, тянущаяся к занавеси рука дрожала.

Здесь ли ты, Динхе?

Что проложило тебе сюда тропы? Любовь к сестре или упрёк за отнятое дитя, за солнечный бубенчик, чей звон начал тихнуть под толщей блицардского снега, чей звон не воспрянул под эскарлотскими травами и умолк навсегда? Твоя маленькая Рамона. Моя маленькая Рамона?

— Дева и Солнце Её, а тут-то вы что потеряли?!

Яльте вздрогнула, в этом рёве ещё звучали отзвуки ярости, днём обрушенной на развратницу, «сквернейшую тварь из живших и ныне живущих». Разворот, шаг вниз с приступка, реверанс, ни с кем досель бывшая королева не держалась столь почтительно.

— Приходила проститься с сестрой, ваше величество. Я уже ухожу. — Вытянув руки вдоль талии, Хенрика направилась к выходу, сама для себя солдат, которого враг застиг за вынесением с поля битвы павших. Застиг и оспорил правомерность этого дела.

— Ты рыщешь по моей земле, совращаешь моё окружение и справляешь свои грязные языческие обряды, призывая на мой дом своих северных демонов! — Стоявший до того на пороге, Франциско, пригнувшись, шагнул в комнату и захлопнул дверь. В халате, густо протканном золотом, он выглядел куда более огромным, чем в колете, ужимающем его жирные бока. Без головного убора кудри ерошились, как у Салисьо, и перед тем, как внутренне сжаться от страха, Хенрика испытала омерзение от схожести. — Знаю, они послушны тебе, скверна живёт в крови каждой женщины вашего поганого рода! Хотела спасти языческий скарб своей нечестивой сестры?!

Испуг, нет, ужас, залепил Яльте рот. И как бы сильно яльтийская суть, верность своему роду ни взывали отразить эти выпады, она не могла, не смела. Ей повиновались лишь ноги, делающие маленькие шажки назад, но колени дрожали. От Франциско её отделяло полкомнаты, но злость по обыкновению сталкивала эту громаду с места. Вдавив кулаки в бока, выставив вперёд большую косматую голову, он наступал, и смачные шлепки башмаков без задника звучали ударами бича по грешной плоти.

— Я сжёг его, сжёг его весь, как сжёг бы её порочные останки, а пепел бы разбросал по ветру! Ей не был ведом Бог, не была ведома верность, не была ведома любовь, а ведь она знала, как я желал бы любить её! Она с первой встречи отнеслась ко мне как к врагу, злая, бездушная, порочная сука!

Луна взглянула на короля сияющим оком, заставила Хенрику смотреть вместе с ней. На налившейся пурпуром роже вздулись вены, глазное яблоко и вставной кругляш опасно балансировали на краях век, пасть разевалась, готовясь извергнуть новые речи, новые оскорбления.

Хенрика выпустила ключи и вонзила ногти в ладони, наказывая себя за малодушие, за страх. Пусть примёрз к нёбу язык, пусть гремящее у горла сердце мешает вздоху, пусть дрожь сотрясает колени, но она должна сделать это. Или она не Яльте.

— Такая же шлюха, как ты, она нагуляла мне пе-е-е-ервенца! Нагуляла от того, кто звался мне соратником, другом! — Кулаки взмыли вверх и заколотили воздух, словно бы загустевший вокруг беснующегося хряка. — Но мне легко от того, что больше я не в ответе перед Всевечным за деяния этого демона, ибо не я дал ему жи-и-изнь!

— Это ты довёл Диану! — Яльте. Ногти вонзились в ладони глубже, сердце утихло, налившись тяжестью холодных вод. — Ты повинен! Сестра была несчастна, и ты привёл её к смерти! Ты погубил! Ты и твой огненный проклятый край!

Он прянул на Хенрику толщей тьмы, опустил неохватную лапу в чёрной поросли. Перед глазами блеснуло и померкло золотое шитьё. Рука и плечо немели от боли, а лебеди подплывали ближе и ближе, и с перьев у них свисали лунные клочья. Хенрика моргнула. Удар сбил её с ног, и он был первым в череде тех, что готовил ей обезумевший Рекенья, занёсший для пинка лапу. От ужаса она смогла лишь зажмуриться, закрыть рукой голову, сердце не билось, как омертвело.

Послышался низкий, сдавленный стон, и на ноги Хенрики обрушилась невероятная тяжесть.

Страх обездвижил её, век не разомкнуть. Всеблозианнейший король не шевелился, неподъёмная лапа отдельным грузом давила ей на живот. Да что же это… Боль от удара отступала, но у горла щёлкала пастью паника. Пришлось открыть глаза. Туша в чёрном халате, густо протканном золотом, лежала ничком, и лица сквозь гриву волос Хенрика не разглядела бы, даже пытаясь. Она столкнула со своего живота его ручищу, тёплую, мохнатую от жёсткой поросли. Паника вгрызлась в горло стаей льдяноклыков. Залепив рот пальцами, Хенрика задрыгала ногами, но Франциско не сдвинулся. Ну что же он, ну как… Такой могучий и не может прийти в чувство?

Он не придёт в чувство, сказало ей что-то извне.

Туша действительно не дышала.

Ужас вынудил Хенрику сесть, хватаясь за мозаичное лебяжье оперенье, такое холодное в сравнении с тёпленьким мертвецом. Безуспешно дрыгнув ногами, она закричала, думала, что закричала, положила руки себе на горло — голос пропал, забрал с собой крик, стон, хрип. Её затрясло. Животный ужас добрался до груди и рвал сердце в клочья. Зачем-то собрав разметавшиеся волосы, она перебросила их на одно плечо, после чего наклонилась вперёд и толкнула руками бок короля, затвердевший от жира. По ней прошлась судорога гадливости. Голос вернулся — беспомощными всхлипами, и те начали беспрерывно соскальзывать с пересохших губ.

— Что здесь произошло?! — громко прошипели из ниоткуда.

Хенрика почувствовала, как стягивают с ног тяжесть, тушу мёртвого короля. Она отдёрнула руки и посмотрела вверх. В пелене слёз показалась знакомая коренастая фигура. Луна бабочкой присела на клюв носа, спорхнула на бахрому перелины, украшающей чёрный плащ. Всхлипывая, Хенрика потянула навстречу руки:

— Мигель!

Он так же пах кахивой, но больше ничего не роднило его с тем кабальеро, что кормил деликатесами и защищал от ярости хряка королеву-дикарку. Он рывком поднял Хенрику на ноги, при этом в локтях у неё щёлкнуло.

— Цела? — спросил он на блицард. Его лицо походило на лик горгульи с фронтона Айруэлского собора, такое же окаменелое, острое, белое от лунных белил.

Хенрика кивнула, попятилась от мёртвой монаршей туши. От того, что Мигель подвинул короля, лапищи переместились вперёд головы и словно хватались за лебяжьи крылья, король не желал тонуть в омуте лунных вод.

— Это не я, я не хотела! — вырвалось вскриком, а может, всхлипом.

Не глядя на неё, Мигель кивнул. Нахохлившийся ворон, он сложил на груди руки в чёрных перчатках, быстро шевелил губами, шарил глазами по комнате. Темнота и круги от недосыпа делали из его глаз тёмные провалы с искорками в глубинах.

— Я пришла к Диане, а тут зашёл он, — Хенрика с силой обняла себя талию, и её забила дрожь. — И он так кричал, так страшно, о ней, о Райнеро, я не выдержала, ответила, а он замахнулся и ударил, очень больно, я упала, а он, он… тоже упал… на меня…

Шелестнув крылом плаща, Мигель вдруг сорвался с места, подлетел к полупустой поленнице, принялся с остервенением складывать в камин короткие поленья. Стая лунных бабочек слетелась на портал с барельефом лебедя, дожидаясь чего-то.

— Он хотел пнуть меня, — спохватилась Хенрика, поспешая к Мигелю. — Но упал… Мёртвым… Огромными, тяжелый и мёртвый. Мигель, что теперь будет? Что ты с ним сделаешь? Мне страшно! — Она схватилась за край плаща, но тот выскользнул, торопясь за хозяином.

Ита упёрся руками в спинку обитого тканью кресла, стоявшего у приступка кровати, по комнате пополз мерзкий пронзительный скрип.

— Возьми в шкафу тёплые вещи, — приказал канцлер, глядя прямо перед собой, на разгорающийся камин, к которому толчками подвигал кресло. — Надень! И выйди через чёрный ход, а там сядь в мою карету. Скажи, что ты от меня. И жди.

— Карета? Уезжать? — Хенрика подбежала к нему, было невыносимо находиться одной в любом из углов этой комнаты. — Но мой слу… Мой Мар… Но я приехала не одна и я должна попрощаться с Салисьо…

Когда кресло встало у камина вполоборота, Ита повернулся к ней, ничуть не запыхавшийся, схватил её за предплечья и дёрнул на себя так, что почти коснулся своим носом её.

— Я сказал. Одевайся. И живо вниз. Если не хочешь стать цареубийцей!

Слёзы сжали горло удушьем, Хенрика судорожно вдохнула и забилась в мёртвой хватке эскарлотского ворона, он не поможет ей, подставит, казнит!

— Хенрика, Хенрика! — Она почувствовала крепкие объятия, касание горячих губ у себя над бровью, и почувствовала, как её куда-то ведут, окутывают плечи чем-то душистым и тёплым, как щёлкает под горлом застёжка. — Я спущусь следом, сейчас, только закончу здесь и заберу Гарсиласо, собирайся, иди же!

— Заберёшь? Увозишь его? Нет! Я не оставлю Салисьо, не дам отнять от себя, мне не всё равно, что с ним будет, не дам в обиду! Я сама! Заберу его! Увезу! Спрячу! — Хенрика вырвалась, и канцлер метнулся к трупу короля Франциско. У неё пропали слова при виде того, как Ита, крякнув, подхватил королевскую тушу под мышки и поволок через полкомнаты. По направлению к креслу. Камину. Огню.

Она поняла. Королевская особа. Тексис. Нужен герцог. Но его не дозовутся, не дозвались.

Выдохнув, герцог усадил своего короля в кресло, нервно расправил халат, разложил на подлокотниках недвижимые руки в чёрной, рыжеющей от отсветов огня поросли. Стая лунных бабочек сорвалась с портала и окружила Мигеля ви Ита, как раз повернувшегося к Хенрике.

— Хорошо. — Повторяя мимолётную позу на первой встрече, он на мгновение сложил руки будто в молитве, чуть откинул назад голову, положил подбородок на кончики коротких пальцев. Злое напряжение ушло из голоса, он снова говорил спокойно, хоть и отрывисто: — Иди к Салисьо в комнату. Подготовь к дороге. И жди вместе с ним там, у него. Об этом, — руша образ чёрного ангела, Ита обернулся к монаршему трупу и кивнул, ухитряясь косить глазами на соучастницу, — ни слова.

В лицо Гарсиласо дохнуло жаром пламя. Скоро оно дотянется раскалёнными языками до его окна, схватит, поглотит! Ноги приросли к нагревшимся плитам пола, не убежать, не спрятаться. Закричать? Но не разжать губ. Во рту сухо, будто огонь уже опалил язык и теперь пляшет в горле. Отвернуться? Но Гарсиласо не мог даже моргнуть. Только смотрел в ослепляющее огненное зарево, в закрывшие башни и ночное небо клубы чёрного, как вороновы перья, дыма.

Почему никто не приходит за ним? Не спасает? О тени семьи Рекенья никто не вспомнил… или вспомнил? Гарсиласо с надеждой вгляделся в появляющуюся в оконном проёме фигуру. Человек уцепился руками за край карниза, подтянулся, запрыгнул на подоконник. В горле зародился крик, но пламя тут же поглотило его нечеловеческим воем, превратило в шепот, пепел. О нём действительно вспомнил тот, кто вообще никогда не забывал. Но теперь это его страх, его погибель… его брат. Райнеро как раньше отбросил с лица кудри и, свесив одну ногу, уселся на подоконник. Измазанное сажей лицо взрезала хищная улыбка.

— Райнеро… Мне не нужен твой трон… — от шепота горло отвечало режущей болью. Или ему уже перерезали шею?

— Что ты там лопочешь, малявка? Давай руку, идём. — Райнеро протянул Гарсиласо руку, без кинжала, открытая ладонь. Неужели он не станет?… Гарсиласо глотнул горячий воздух, это далось тяжело, лёгкие будто уже наполнились дымом. Рука брата холодная, как лёд.

— Райнеро, мне трудно дышать, — Гарсиласо с усилием вдохнул, но грудь сдавило жаром.

— Этому легко помочь.

Перед глазами мелькнуло змеистое лезвие кинжала, влажные огненные отблески скользили по нему, танцевали. Холод стали коснулся шеи, взрезал кожу, Гарсиласо судорожно вздохнул, но вместо крови лёгкие наполнил воздух.

Сон испарился, Гарсиласо будто вырвали из душащей темноты, из чёрного дыма. Грудь разрывало изнутри, он попробовал сесть, но шею укололо холодом. Перед ним сидела Розамунда Морено. В руках женщина держала стилет, острый его конец упирался принцу под подбородок. Боясь даже моргнуть, он замер и не сводил глаз с донны Морено. Она собрала волосы, на лоб частично падала тень от капюшона, но ожог от виска до подбородка ей было не скрыть. Женщина чуть приоткрыла рот, она часто дышала, смотрела Гарсиласо в глаза. Страшный, безумный взгляд. На ожоге и лбу блестели капельки пота. Вокруг витал странный запах, от него кололо в носу и щипало горло. Может, и это сон? Гарсиласо попытался немного отодвинуться, но донна Морено не позволила, уперев стилет ещё плотнее. Шеи коснулась что-то горячее и мокрое. Ужас опалил изнутри огнём, хотелось закричать, позвать, хоть кого-нибудь, но кого? Стражу? Но она уже не стала донне Морено помехой… Он тень семейства, никому не нужен, никто его не услышит. Но он не хочет умирать, нет!

— Помогите… — хриплый, едва различимый шепот. У Розамунды Морено задрожала рука, лезвие стилета впилось в кожу. Тётя Хенрика обещала побыть с ним ночью, она должна быть здесь… — Тётушка… пожалуйста…

— Молчи. Твоя потаскуха-тётка уехала, ты ей не нужен, — прошипела Розамунда сквозь зубы. — Ты всё равно умрёшь, тебе решать, так или во сне.

Не убирая кинжала, женщина протянула ему резко пахнущую тряпицу, вложила в руки. Мокрая, холодная, как рука Райнеро во сне.

— Вдохни это, и ты уснёшь.

Гарсиласо замотал головой, кожу ожгло порезом. От ужаса он стиснул зубы, попытался затаить дыхание, но страх подталкивал глотать воздух.

— Глупый. Так ты ничего не почувствуешь. — Короткая верхняя губа Розамунды Морено при каждом слове открывала передние зубы. Гарсиласо не знал, зачем смотрел на них, руки всё сильнее сжимали тряпицу с парами сонного яда. — Сегодня или завтра, но ты умрёшь. Отец сам свернёт тебе шею, слабому уродцу, не достойному трона Рекенья. Он признал моих детей, моего сына, он наследует трон, не ты. А тебя убьют. Тебе нет здесь места. Так будь хоть раз достоин титула принца Рекенья, прими смерть сам. Поднеси это к носу, вот так. — Донна Морено направила руку Гарсиласо, он не нашёл сил противиться. Ведь она была права, во всём права… — Подыши через платок, и ты просто уснёшь. Маленький, слабый мальчик.

Руки тряслись, лоб был в огне, сердце спешило отбить последние удары. В нос ударил резкий запах, от него заслезились глаза, зашумело в голове. Всем всё равно, кому он нужен…

— Отойди от мальчика. Немедленно!

От неожиданности Гарсиласо выронил свою смерть, Розамунда отпрянула. Комнату заволокло туманом, или это в глазах всё расплывалось, как если бы Гарсиласо смотрел из-под толщи воды? Гарсиласо куда-то упал. Перед глазами мелькнуло море, руки Райнеро крепко его держат, не позволяя пойти ко дну. Хвататься за эти руки, не утонуть, жить…

— Гарсиласо! Салисьо! Что ты сделала? — Голос, как сквозь толщу воды. Донмигель? Гарсиласо попытался ответить, но рот залепило водой. Не открыть глаз, в ушах шум, он тонет, идёт ко дну. Он знает, какое оно. Холодное, скользкое, там камни, песок и водоросли. Гарсиласо ляжет на него и будет смотреть вверх, на маленькое окошко солнца, от которого вода светится изнутри голубоватым светом.

— Только спасала его от ваших интриг.

— Лучшее спасение для детской души — послать её в Солнечное царство?

— И вашу душу вслед, как же маленький принц без любимого воспитателя?

— Если ты убила его, я пристрелю тебя на месте. Гарсиласо!

— Он мёртв, ви Ита.

Гарсиласо с силой дёрнулся, но не вышло даже пошевелиться. Мёртв? Нет же! Он живой, он всё слышит! Глупый и слабый, как он мог согласиться уснуть навечно? Послышался скрип. Гарсиласо обдало холодом, вздох дался легче, шум в ушах начал исчезать.

— Не шевелись. Убери стилет. Тебя схватят.

— Ты прекрасно понимаешь, что именно мы сейчас пишем историю. Так что могут схватить и тебя, и меня, клювик Ита, а можем выйти победителями оба. Вопрос лишь в том, что ты выберешь. Будешь и дальше плясать вокруг дорогого бастарда или начнёшь со мной новое время правления. Подумай, великий канцлер, подумай.

По телу пробежала дрожь, никогда ещё Гарсиласо не хватал воздух так жадно. Он вынырнет, сейчас! Только бы с Донмигелем ничего не случилось… Раздался стук, грохот, как если бы отодвигали что-то тяжёлое. Открыть глаза, ну же, так просто!

— Мигель! Я не знаю… не знаю, что… меня заперли… я пришла к Салисьо, и… она! Усыпила! Сучья ты мачеха! Подстилка хряка!

От крика тётушки захотелось вскочить, бежать к ней, она не бросила, нет, она здесь, с ним! Гарсиласо насилу пошевелил рукой, какая она слабая, будто не его…

— Иди к Гарсиласо, поднеси его к окну.

— Нет… что с ним… Мигель!

— Делай, что я сказал!

Дрожащие руки гладили его по лицу, голове, прохладные губы прижимались ко лбу. Лицу мокро, но это не его слёзы. Гарсиласо всё-таки открыть глаза, сквозь муть виден потолок его комнаты, краешек ночи в окне… Он как мог приподнял голову, чтобы увидеть тётушку. Она тут же придержала его, прижала к себе. К ногам и рукам возвращалась чувствительность, он больше не лежал на кровати, скорее сидел… на подоконнике, в руках тёти. Прохладный ветер приятно дул в лицо, доносил запах сырости, дождя, уносящейся осени.

— Маленький мой, хороший мой, пожалуйста, очнись. — Хенрика снова целовала его, на этот раз руки, там где оставили шрамы осколки разбитого болтом окна. — Я заберу тебя, мы уедем, я обещаю, я не оставлю тебя, только не уходи.

Тётушка плакала, Гарсиласо слышал и чувствовал каждый всхлип. Он пошевелился, поднял голову, заставил себя открыть глаза. Мир прояснился, вдох, ещё! Хенрика крепко обнимала его, заглядывала в лицо. Бледная, заплаканная, с покрасневшими глазами и носом. Волосы растрепались, губы дрожали, в глазах испуг, почти ужас.

— Тётушка, не надо, — он как мог сжал её ладонь.

— Хенрика! Одевай его и уходите. Давай же! — Гарсиласо обернулся на голос канцлера. Донмигель стоял у его кровати, он не смотрел на них с тётей, только на Розамунду Морено. В женщину глядел короткий, широкий ствол пистолета. Донна Морено вжалась в стену, не решаясь продвигаться к двери, она замерла, выстави вперёд руку со стилетом. Лезвие смотрело прямо на Донмигеля, но разве это защита от пули?

— Но, он же теперь… Мигель…

— Госпожа Яльте, возьмите себя в руки или уезжайте, и я позабочусь о нём сам! То, что случилось, не делает Салисьо лучше, забыли мои слова? — Донмигель оглянулся на них, встретился с Гарсиласо взглядом. О чём он? Что случилось? Во взгляде канцлера мелькнуло облегчение, но лишь на мгновение, чтобы снова смениться жесткостью. Донмигель одет в шляпу и плащ, не иначе собирался куда-то ехать… Домой, перевёз жену в Айруэлу?

Дрожащими руками Хенрика поправляла Гарсиласо воротник сорочки. По голым ногам гулял сквозняк, сорочка не защищала от ветра, Гарсиласо уже замёрз, но это был приятный озноб.

— Тише, не шевели шеей, надо чем-то перевязать…

— Это царапина, тётушка. Нам нужно уезжать?

— Что? — Хенрика вздрогнула, обняла Гарсиласо за плечи. Она напугана, дрожала больше него. — Да, родной. Здесь тебе опасно.

— Моя одежда в сундуке, — Гарсиласо как мог ободряюще улыбнулся тётушке.

Непослушные пальцы воевали с крючками колета, пока тётушка натягивала на него сапоги. Плащ Гарсиласо застегнул уже увереннее, головокружение наконец оставило его, только на языке оставался горьковатый привкус. Тётя Хенрика взяла его за руку, повела за собой, проводя за спиной Донмигеля. Канцлер не глядя ободряюще сжал его за плечо, он не сводил с донны Морено глаз. Она стояла как статуя, веки прикрыты, на губах нервная усмешка. Она опустила стилет, но всё ещё крепко стискивала его в кулаке. Один меткий бросок, и лезвие по рукоять войдёт в шею Гарсиласо… Наверное, поэтому Донмигель двинулся к дверям, не отворачиваясь от Розамунды Морено, но прикрывая спиной Гарсиласо. Почему-то от канцлера пахло гарью.

— Деньги и вещи в карете, поспешите, госпожа Яльте, увезите его. Уберегите его.

— Донмигель, — Гарсиласо на миг прильнул к канцлеру, обнял его со спины, тот сжал его руку.

— Нас ждут великие дела, дружок. Только немножко позже, — по голосу канцлера Гарсиласо понял, что тот улыбнулся.

Гарсиласо перешагнул порог комнаты, дверь за ними с тётушкой прикрылась, но он видел, как канцлер ви Ита с поднятым пистолетом сделал шаг к донне Морено.