Яблочные дни. Часть I

Глава 14

Эскарлота

Айруэла

— Пред лицом вашего величества, а вместе с ним ликом Всевечного каюсь, что соблазнил донну Карлоту жемчужной вышивкой на гульфике.

— Грех блуда мы тебе прощаем. Непотребное щегольство караем штрафом в казну престола. Ещё.

— Каюсь, что поставил светскую пьесу в святой день, не посмотрев на запрет всяких пьес, помимо «чудесных».

— Раздай убогим и сирым доход с неподобного зрелища. Ещё.

Сезар ви Котронэ со вздохом привалился спиной к стенке исповедальни. Подлинные грехи были на исходе и мешались с воображаемыми. Страж Веры неутомимо выжимал до донышка его «порочную душонку», наверное, добиваясь, чтобы у Пречистой с триптиха закровоточили уши. Однако вряд ли разгневаешь такими ничтожными грехами ту, что видела, как отец отрекается и приговаривает к погибели сына, и не вступилась, смолчала…

— Я оставил на произвол судьбы своего принца в тёмный для того час, хотя присягал следовать за ним даже в Залунный край.

По ту сторону окошка с резными образами добродетелей послышались перекаты яростного дыхания. Наверное, король снова пожалел, что не бросил камергера в темницу, не казнил. Ведь проку с того было меньше, чем шерсти с паршивой овцы. Котронэ не сообщил ничего ценного на допросе, что устроили ему по возвращении в замок, наутро после той ночи, когда бежал принц Рекенья. Котронэ не раскаивался ни в чём действительно важном на исповеди неделю спустя. Что за грешных чудес ожидал от него Заступник Веры, если камергер не покидал Айруэлского замка и находился на виду? Единственное, в чём действительно стоило покаяться, так это в том, что он обещал помощь своему принцу и не привёл её. Сам всевидящий Клюв ви Ита не знал подробностей драки в забытой деревушке у Амплиольских гор. Райнерито расправился в одиночку с солдатами, возглавляемыми бывшим маршалом? Невозможно. Упросил бывшего маршала помочь ему? Может быть. Заставил шантажом, силой? Вполне. Вообразить, что кровавая расправа случилась по воле бывшего маршала, Сезар не осмеливался. Не такой человек вырастил сирот Котронэ, не такого человека до самозабвения любила тётя Оливия. Он бы не напал первым, он бы только… отвёл от сына удар.

— Твой грех не в том, что ты покинул своего сеньора, — заговорил король Франциско медленно и не совсем разборчиво, будто словам противился язык. — От присяги коему мы, к слову, избавляем тебя. Но в том, что упрекаешь себя за это. Ещё.

— Месяц не посещал я месс, а когда посетил, то уснул на проповеди. — Сезар согрел дыханием озябшие руки, летняя погодка сбежала из этого забытого Девой города вслед за принцем.

— Прощаем.… Но только на первый раз. — Заступник Веры сделал паузу. Сезар стиснул между колен враз похолодевшие руки. Какую бы «епитимью» не наложил на него этот жадный до покаяний исповедник-обжора, камергер не выдаст ни единой тайны своего принца. Ни единой собственной, которая касалась бы принца. — До того, как мы обратимся ко Всевечному и всем святым за отпущением грехов для твоей слабой, падкой на соблазны души, мы должны знать.… Доподлинно знать.… Служа своему сеньору, который ныне разбил наше отцовское сердце.… Не позволял ли ты склонять себя… к греху мужеложства?

— Ва-а-аше величество… — лелея облегчение и в то же время пересиливая невообразимую усталость, Котронэ повернул голову к окошку и послал сквозь высечку исполненный осуждения взгляд. Коронный у него, по словам Райнерито. — Вам ли не знать, что его высочество любит лишь женщин? И любит… чересчур.

— А-а-ах ты отродье вольпефоррского выскочки! — рёв схлестнулся с хлопком дверцы в исповедальню.

Глаза резануло холодным серебром света, Сезар невольно прикрыл их рукой. Горячая жирная лапища заграбастала его за плечо, вытряхивая из исповедальни.

— Иди за мной, мрази пасынок!

К тому времени, когда покаявшийся грешник очухался и проморгался, король Франциско вынесся из часовни, лишь по порогу собольим мехом скользнули полы его ропоны. Котронэ поторопился следом, на ходу поправляя перекрутившийся рукав колета, чёрного, как последние дни Райнерито.

Дождь заливает город, светлопрестольный город, пела погода новый романс драматика, ставившего светские пьесы в святые дни, вечность осиротевший без истинного короля. Патио со всеми его яблонями и розами, скамейками и статуями рассеивалось, иссечённое хлёсткими косыми струями. Ступени лестницы на галерею выскальзывали из-под сапог, и ради сохранности своей шеи Котронэ замедлил шаг. Карой за промедление ему стал беззвучный для уха щелчок от Клюва ви Ита: канцлер передал его, сморщив и тут же распрямив нос. Он стоял на крытой галерее по правую руку от короля и с перелины на плаще сгонял морось.

— Котронэ, — Ита исподволь кивнул на короля Франциско, что как раз смерил камергера настороженным, недоверчивым взором. — Не смей о чём-либо спрашивать. Просто сыграй Райнеро прямо сейчас.

Сезар не понял, как его руки скрестились на груди, а ноги, увы, не такие же тощие, расставились шире. Он тряхнул головой, смахивая со лба волосы.

— Король, отец мой, — заговорил он голосом, на полтона ниже его собственного. — Я грешен, ибо жажду вражеской крови. — Веки опустились. Но лишь затем, чтобы резко подняться, высвобождая прямой, непримиримый, иззелена-зелёный взгляд. — Дайте. Мне. Командование

— Война должна быть поручена тем, кто способен с ней уживаться и оборачивать её выгодами для себя и своей страны, ты же показал, что тебе не по си… — король Франциско начал было надвигаться на неуёмного «сына», как вдруг отпрянул, чудом на задавил Клюва и неловкими пальцами и сотворил солнечное знамение.

Котронэ поклонился, спрятав усмешку за прядью волос. В своё время сам демон театра пал пред величием его актёрской игры.

— Если это не происки Отверженного, то божественный дар, — пробормотал Страж Веры, качая взлохмаченной от сырости гривой и не глядя творя знамение за знамением. В живом глазу плескала чистейшей воды растерянность, стоило бы торжествовать — лжеРайнеро смутил отца, чем не мог похвалиться Райнеро настоящий.

Но Сезар ощущал только горечь во рту и дрожь в теле. Король Франциско кивнул канцлеру и спешно покинул галерею через первую же арку. При более чем внушительных объёмах он ухитрялся передвигаться с быстротой шмеля. Наверное, сказывалось прошлое воина, но Сезар, как и Райнерито, застал уже Стража Веры, что расходовал мощь голоса на проповеди, а силу рук на перебирание чёток.

— Он придумал тебе дельце, достойное твоих трагикомедий, — хмыкнул Клюв ви Ита, у которого не было ни военного прошлого, ни духовного настоящего. Он возложил свою ещё нестарую тридцатипятилетнюю жизнь на алтарь государственного служения. Правда, Райнерито своими выходками частенько подкидывал наставнику побочную работёнку. Она сводилась к тому, чтобы сочинять нашкодившему принцу оправдания или же смягчать гнев короля, если «проделку» не удавалось замять. Устраивал ли Райнерито ристалище в Знамённом зале, выпрыгивал на арену корриды вместо рехонеадора, закалывал, защищаясь, и сбрасывал в реку мужей своих пассий, Клюв ви Ита всегда держал для него наготове защитную речь. Сезару же отводилась скромная роль осведомителя, иногда приходилось совмещать её с обязанностями слуги и подельника неугомонного принца, из-за чего у него с трудом находилось время на официальные обязанности камергера[1]. И надо же было стройному порядку сбиться, когда на кон встало нечто много большее, чем свободное передвижение по королевству… — Сезар, будь добр, всё же снизойди до своего канцлера или хотя бы зятя.

Котронэ вздрогнул, потряс головой, та откликнулась отчаянным пустозвонством. Ита за рукав увлёк его подальше от перилл и мороси, но и внутрь не торопился. Сердце забилось быстрее, будя замерзающую кровь. Камергер взглянул на канцлера с немым вопросом.

— Его нет в Эскарлоте и на границах, — наставник поджал губы, явно выражая недовольство поведением воспитанника. — Но тебе, мой обожаемый шурин, предстоит убедить его добрых подданных, а равно и подданных короля Франциско, что принц заглатывает своё горе морским воздухом Валентинунья. Другими словами, — Ита со вздохом обратил на Котронэ два тёмных круга, над которыми предлагалось угадать глаза, — завтра же поезжай в Валентинунья так, как туда поехал бы Райнеро, убитый горем от потери матери, и запрись в Валенто, продолжая выдавать себя за него. Сговорись со слугами, от ненадёжных избавься. Никто не должен знать о расколе в доме Рекенья, порешил наш премудрый король.

Котронэ кинуло в жар. Клюв выстукивал слово за словом, но его ставленник слышал только шум своего дыхания и грохот сердца. Под сапогами расходились в лужах круги, в прозрачной воде на плитах тускло и зыбко отражалось перекошенное, растерянное лицо — его собственное. Сезар попытался грозно нахмурить брови, вложить во взгляд решимость, как у Райнерито. Отражение испуганно моргнуло. Будет нелегко изобразить это лицо, но он попытается. Зелёные глаза вместо карих, оскал крупных зубов вместо мягкой улыбки и ямочек на щеках. Что же, хотя бы волосы у них с Райнеро были одинаково тёмные, правда, над крупными «сезариньими» кудрями придётся поработать, чтобы превратить их в мелкие кудряшки Райнеро. Принц наделён красотой демона, его камергер, как твердила самая дорогая ему женщина, похож на статую мрачновременного бога. Сезар потёр ладонью нос — прямой, не вздёрнутый, затем подбородок — совершенно без ямочки, совершенно без щетины. Наступил на отражение всей подошвой. Вздохнул так глубоко, что холод наполнил грудь.

— Спятил, ви Ита? Котронэ не пойдёт на это, я не позволю. — Артист внутри него взял дело в свои руки до того, как драматик отписал ему роль. — Два принца Рекенья на одно королевство, не многовато ли? Особенно если один своим существованием толкнёт на смерть другого, а то и нас обоих?

— Ты-ы-ы… — Клюв ви Ита сбился с чинной, словно бы грачиной поступи, заглянул Котронэ в глаза, привстав на носки. Превосходя подопечных в размахе плеч, он уступал им ростом, но это не мешало ему раз за разом созерцать покаянно опущенные буйные головы. — Не распускайся, я хочу говорить с вдумчивым и разумным Котронэ, а не пропадающим невесть где Рекенья-Яльте.

Разумный Котронэ кивнул, рассеянно снял с блестящих от влаги кудрей канцлера белый лепесток, сдул его с ладони. Последний след отцветшего лета взвился к серой мгле туч.

— Отнял у меня лицо, но хочешь разговаривать? Смешно. — Ветер примчался в город каменных склонов Грорэ, выстукал дождь по черепице крыши. Он выдувает песню — и мертвеет земля. — Лучше скажи правду. Меня же казнят в конце этого дурного спектакля?

— Ну… Не исключаю. — Канцлер виновато развёл руками, зашёл немного вперёд, встав между камергером и лужей, откуда его было бы славно окатить. — Сезар, это важно. Своим лже-появлением ты можешь выманить настоящего Райнеро, а уж там будь спокоен, на сцену выйду я.

Мигель наиграно склонил голову, прижал к сердцу руку, как артист перед овациями благодарного зрителя. Иногда этот канцлер действительно сбрасывал маску учёного ворона, но только иногда. Например, за бокалами вина, которые они поднимали в честь очередного спасения задницы Райнерито, столь любимой девицами. Сезар сощурился на ухмылку Ита. Тот вскинул бровь, близко посаженные глаза говорили яснее губ.

— Не думаю, что это план короля Франциско.

— Верно, это мой. — Мигель кивнул ему, как оправдавшему надежды ученику. — Франциско же хочет обезопасить себя от бунта… Если все убедятся, что принц сидит в Валенто и с горя не выходит в люди, настоящему Райнеро будет довольно трудно собрать людей для восстания.

— Восстание? — Сезар сжал скользкий столбик баллюстрады. — Думаешь, Райнеро затеет…

— Конечно затеет, или это не я его учил! — Клюв ви Ита взмахнул руками, вспугнул приютившуюся на перилах птицу. — Он уже пытался убрать от трона младшего брата, пусть и не показывая при этом рук. Неужели не очевиден следующий шаг? Собрать армию и свергнуть Франциско. Поэтому постарайся быть как можно более достоверным принцем. Ты понимаешь? Мне нужно, чтобы Райнеро услышал о тебе хоть из Мироканской пустыни и примчался убивать самозванца прежде, чем его армия окружит королевский дворец.

Сезар отвёл взгляд от Мигеля, опёрся локтями о мокрые перила. Вода медленно просачивалась сквозь рукава колета, но холод не отрезвлял, ему не тягаться с тем, что уже поселился внутри. Райнерито не питал к брату особой привязанности, часто избегал, и всё же любил, по-своему. Но приказать убить? В это не верилось тем сильнее, когда Сезар вспомнил того убитого горем друга, готового сдаться страже без борьбы, без протеста. В это не верилось… Но лишь тому, кто знал принца Рекенья недостаточно хорошо. Камергер же воочию видел вспышки гнева, ослепляющие разум принца. Он видел, как убивает Райнеро Рекенья-и-Яльте. Мог ли Райнеро убить малыша Гарсиласо? Нет. А слабого соперника на пути к трону?

Из-за ближайшей арки на галерею долетал досужий стрёкот. Придворные пренебрегли траурным тексисом, чтобы возрадоваться роспуску «блицардских выморозков» — земляков королевы Дианы, составлявших треть её свиты. Северянка не любила Эскарлоту, и та не любила в ответ. Райнеро бы перегрыз гогочущие глотки зубами. Сезар едва не крикнул, чтобы заткнулись, но Мигель сжал его локоть.

— Но… что дальше? — Котронэ выдохнул, стряхнул с рук воду, отошёл от арки. — Когда Райнеро появится.

— Моя роль, моё соло, называй, как вздумается. — Выпустив его локоть, Ита закивал сам себе, застучал ногтем по носу. — Но я хороший актёр и не стану раскрывать зрителю дальнейший сюжет.

— Мигель, так и скажи, что не знаешь!

— Откуда, Котронэ, по-твоему, эти мешки под глазами? — Канцлер указал на живописные тёмные круги. — Это знак того, что я знаю всё, у меня в голове всевозможные ходы, да, я знаю всё, но мне не хватает только одного — Райнеро!

— А что станет с камергером, знаешь? Молчишь? — Сезар резко оборвал шаг, ударил ладонью по перилам. Он всегда был готов положить за принца голову. Всегда…Но готов ли теперь? — Я могу попрощаться с Оливией и Пенелопе, с Сезариной?

— Не хоронись раньше времени, Котронэ. — Мигель похлопал его по предплечью, опустил глаза, чёрные, как их ближайшее будущее. — Попрощаться… Да, можешь, но не как перед смертью. Просто предупреди о своём отсутствии. И не волнуй свою сестру.

— Что? — Сезар в манере принца притянул к себе зятя за перелину плаща, чуть не напоролся на острие его носа. — Сезарина ждёт ребёнка?

— Хотел бы я, чтобы это так и было, но с её набожностью наследники у нас появятся действительно с божьей помощью! — Сбросив его руки, Мигель потёр пошедший складками лоб, грустно усмехнулся и понизил голос: — Ты знаешь, что мне можно проводить с супругой ночи только по угодным Богу дням? Пару раз в месяц.

Когда Сезар предложил Мигелю взять в жёны свою старшую сестрицу, он точно знал, что лучшего мужа для Сезарины не найти. Ита был образцом надёжности, внимательности и доброты, хотя все эти качества показывал лишь избранным. Король приказал Мигелю жениться, и Мигель женился, радуясь как тому, что теперь есть, кому управлять его заброшенным герцогским двором, как и тому, что Сезарина не только красива, но и не ревнует мужа к работе, взятой им в жёны намного раньше. Существовало лишь одно «но»: больше мужа и родного брата Сезарина любила Всевечного.

— Ты знал о её беспросветной набожности, когда вёл к образу Пречистой…

— Самое страшное, что ей эти дни нравятся, и потом она молится с удвоенным рвением, и…

— Осторожней, Ита, ты говоришь о моей сестре, а я не желаю… — Сезар оборвал себя на полуслове, почувствовав первые всплески тепла в груди. Это пробуждался его новый образ. Сейчас Сезар с трудом подавлял гнев от обиды за сестру, сжимал кулаки и цедил сквозь плотно стиснутые зубы «Осторожней».

— Да, ты прав, не стоит об этом. — Кажется, Мигель тоже заметил перемену. — Просто не хочу, чтобы в её письмах помимо милой чепухи о вере и долге появились слова о спасении ближнего и руки помощи заблудшему.

Дождь-демон заливал театр Сезара ви Котронэ. Разгонял прочь зрителей, обрывал спектакль на трети его жизни, смывал лицо, надевая взамен маску. Сезар подставил ему лоб, чтобы теплом заполнить леденящую пустоту.

Где ты, король? Твой город, то древний, то юный город, вызванивали капли дождя по поверхности листьев и лепестков, занял чужак в короне, вечность твоей по крови.

Начавшаяся игра призвала тряхнуть кудрями, одарить кривой усмешкой своего первого зрителя и отбыть, пружиня шаги по лужам, разлетающимся всплесками прошлой, отыгранной жизни.

— Не бойся, Клюв Ита. Нас ждут великие дела, так? — бросил через плечо не Сезар ви Котронэ, но Райнеро Рекенья-и-Яльте.

Минувшей ночью Райнеро снова ворвался в его сон.

— Я не забуду день, когда отец отрёкся от меня на глазах Пречистой Девы, — сказал он с жёсткой усмешкой. — И я не забыл, как ты подглядывал за мной и упивался моим несчастьем.

И брат притащил его в какое-то место под безнадёжным небом, заросшее осокой и багульником. Под корявой коротышкой-сосной темнела яма могилы. Райнеро толкнул его к плоскому овальному камню — надгробию, колени подогнулись, их закололо осыпавшимися иголками.

— Можешь написать себе в эпитафии нечто вроде «невинно убиенный», — милостиво разрешил мучитель.

— Но мне нечем писать, — пролепетал Гарсиласо.

Райнеро с ухмылкой поднёс к его носу изгибистое лезвие:

— Твой славный старший братец об этом позаботился. Протяни руку, живо!

Райнеро заставлял Гарсиласо писать эпитафию самому себе. Прямо на надгробии, кровью. Чтобы не было недостатка в чернилах, демон услужливо наносил ему на ладони и запястья новые порезы. На этот раз крови хватило.

Проснувшись, Гарсиласо не вспомнил текста эпитафии. Но настроение на весь день было испорчено. «Хроника родословной эскарлотских королей от Агустина Вольная Птица до Тадео Четвёртого» и вовсе довела до отчаяния. Какими рваными и жалкими оказались его знания об истории королевства, которым ему предстоит управлять! И каким терпеливым казался теперь старший брат. Но какой прок от блестящего образования, если сердце у тебя чёрное и гнилое?

Гарсиласо отложил книгу, залез с ногами на подоконник и прижался лбом к холодному стеклу, нарушая сразу два запрета: приближаться к окну и показываться за стеклом. В Айруэле шёл дождь. Где-то там промок до нитки его брат-убийца. Возможно, даже простудился. А может, пережидает ненастье под надёжной крышей, в тепле. Но он был свободен, в отличие от Гарсилосо. С покушения прошло полмесяца, но отец не ослаблял бдительности. Принца Рекенья не радовало, что в его покоях стоят обряженные в панцири воинов истуканы, но хуже были пажи. До того дня, когда над ним просвистела смерть, принц умело ускользал от свитских. К причуде привыкли и не бросались по пятам. Теперь его стерегли какие-то «гекконы»: правая лапа зелёная, левая — жёлтая, спина и пузо в апельсинную крапинку. И ведь не сбежишь! Наследнику трона не дозволено выходить на улицу, приближаться к окнам. Еду сначала пробовал один из «гекконов». По разумению короля Франциско, Райнеро мог унизиться до яда. Сам Гарсиласо находил отравление не кровожадным, а, следовательно, оно не годилось для замыслившего братоубийство Райнеро. И ладно бы, только это! Отныне принц Рекенья передвигался по замку с охраной в десять человек, что выстраивались вокруг него непроницаемым кольцом. Гарсиласо не видел ничего, кроме металлических спин и покачивающихся в такт шагам шпаг. О потайных комнатках он и думать не смел. А ведь совсем недавно он был никем не замечаемой тенью принца и знал множество способов ускользнуть от принявшего священство учёного, который преподавал принцу основы богословия, древний язык равюнь, точные науки и землеописание. Принц прятался в потайной комнате, сказывался больным и проводил весь день в одиночестве, или же сбегал к Донмигелю… Пожалуй, хорошо было только то, что после покушения на принца Донмигель внял его просьбам и добился у короля право преподавать половину дисциплин.

Один «геккон» угодливо заиграл на лютне. Двое, залезши на скамейку, начали по очереди читать фрагменты из «Жития святого Коприя», в миру — принца Амаро Рекенья-и-Гихара. Гарсиласо зажал уши, сильнее надавил лбом на спасительную прохладу стекла. Он знал и любил историю принца Амаро, но «гекконы» всё портили. Древний соотечественник и даже предок до тридцати лет прожил закоснелым грешником, но в его сон пришла Пречистая Дева. Поскольку принц Амаро, когда ему было откровение, гостил у Святочтимого, следующим же утром он ворвался к тому с мечом наголо. Мой меч — лучше вашего стократно, провозгласил Амаро, держа наместника Всевечного на земле на расстоянии выпада. Дама, приходившая ко мне нынче ночью, велела отдать его Вам. А я всегда исполняю дамские капризы.

Не счесть, сколько раз Гарсиласо перед сном разыгрывал эту историю. Правда, с другими лицами. Но забава осталась забавой. Наяву Райнеро не преклонил перед ним колен. Наяву Райнеро подослал убийцу. В голубятне обнаружили следы пребывания стрелка. Измотанный ожиданием, негодяй разворошил песок и смял голубиный выводок. Всевечный, и он бы попал, попал в цель! Если бы Гарсиласо не уродился «малявкой»…

Флейта пела мерзким сиропным голоском. Чтец безбожно увечил реплики святого Коприя, покуда тот ещё не принял постриг. У принца Амаро низкий, чуть что переходящий к рыку голос Райнеро! Что, так трудно догадаться?

Ударили оземь алебардами стражники. Отцовской фаворитке дозволялось входить без доклада не только к королю, но и к принцам. Правда, к Райнеро она не наведывалась, это Гарсиласо как всегда не повезло. Он отстранился от окна, нехотя кивнул Розамунде Морено.

— Мой маленький принц, — женщина улыбнулась ему. В руках она держала поднос с бокалом воды и маленькой, обтянутой тканью коробочкой. — Надеюсь, вы не капризны.

— Что это? — Гарсиласо снял с подноса коробочку, внутри оказалась розовая горошина. Она походила на жемчуг, часто обвивавший шею королевы Дианы, но была меньше и пахла чем-то горьким и резким.

— В ином виде — смертельный яд, но сейчас всего лишь его маленький призрак. Отец желает приучить ваш организм к ядам. — Розамунда присела в кресло у подоконника, знаком приказала «гекконам» выйти.

Гарсиласо взял в руки бокал с водой, с сомнением поглядывая на горошину. Розамунда Морено смотрела с насмешкой. Пришлось проглотить розовую пакость, пока она не успела нагорчить на языке.

— Откройте рот, мой принц.

Гарсиласо повиновался, но просьба его развеселила. Наследный принц Эскарлоты — не малыш, чтобы прятать пилюлю за щекой.

— Учтите, маленький принц, у вас может закружиться голова и немного заболеть живот. — За густой вишнёвой вуалью не было видно лица, но Гарсиласо казалось, над ним насмехаются. Он не маленький! Ему одиннадцать, он объявлен наследником трона и он пережил покушение. — А чтобы вам не сделалось скучно, познакомьтесь пока с моими детьми. Лоренсо, Альмудена, Бруна! Идите сюда. Познакомьтесь же.

Двери распахнулись. В комнату вошли три морёныша, так что Гарсиласо втянул голову в плечи. Игры со сверстниками у него никогда не ладились, а эти дети были ещё и младше. Мальчик и две девочки послушно встали около матери, вопросительно на неё посматривая. Гарсиласо сглотнул, казалось, горошина попросилась обратно. Наследный принц слез с подоконника и облизнул губы. Он, что, трусит? Позор! Разве подобное пристало будущему королю?

— Лоренсо Беренгер Тулио Гарпар, виконт ви Морено. — Мальчик шагнул к нему не думая кланяться. Он был примерно одного роста с Гарсиласо, носил волосы той же длины. Худенькие плечи сжимал нарядный колет, на боку болтались кокетливые, в камешках, ножны. — А ты Гарсиласо, да?

— Да… — Гарсиласо по привычке опустил глаза, но опомнился и попытался вцепиться взглядом в лицо Лоренсо. — Гарсиласо Себриан Фелипе Орасио Мауро Хероним Иньиго Рекенья — и–Яльте, маркиз Дория, наследный принц Эскарлоты.

— Как ты так делаешь? — У сына Розамунды слегка съезжал набок нос, но неприятным его делало не это.

— Делаю что? — По примеру Райнеро прищурился Гарсиласо.

— Косишь глаза, — хмыкнул мореныш. — Я пробовал, но у меня получается лишь на секундочку. — В доказательство его гляделки скосились к кривой переносице.

— Такие глаза даны мне с рождения, — медленно произнёс Гарсиласо.

— Но-но, Лоренсо, как ты ведёшь себя с братом? — Розамунда погрозила сыну пальцем. Братом? Вот этот — его, Гарсиласо, брат?! После Райнеро?! Гарсиласо не знал, за что схватиться — то ли за шпагу, то ли за солнце Пречистой. — Бруна, родная, возьми лютню.

Младшая девочка в оранжевом платье взяла оставленную «гекконами» лютню, присела на краешек скамейки, прикрыла глазки… Комнату пронзил натянутый звон, Гарсиласо сжал зубы. Альмудена, в зелёном платье, с готовностью встала рядом с сестрой, положила белые ручки на грудь, возвела глаза к потолку, приоткрыла ротик. После нескольких отчаянных стонов лютни раздались первые строки детской песенки. Гарсиласо любил эту песню, но не когда её пищат морёныши! У Райнеро напевать её получалось гораздо лучше.

— За руку, брат мой милый, ты крепче меня держи

И солнышком светло-светлым мне в этот час побудь.

— Исполню, моя сестрица, всё я, что ни скажи.

Я — солнце, я — сфера света, не легче ли дышит грудь?

— Играйте, детки, а я скоро вернусь.

Гарсиласо не успел сказать и слова, когда Розамунда Морено вышла из комнаты, оставляя его совсем одного со своим выводком. Лоренсо тут же зажал руками уши, глубоко вдохнул и закричал, явно стараясь переорать пищащих сестёр:

— Я вас не слыыыыышу! Нееееет!!!

Гарсиласо разделял чувства мальчика, но не настолько, чтобы присоединиться к нему. Вместо этого он попятился, надеясь, что морёныши о нём забудут.

— Эй, ты куда это?

Музыка смолкла. Морёныши смотрели на него во все глаза. У девочек каштановые волосы, как у матери, и вообще её дочек можно было бы даже назвать красивыми, но… Его жена Бьяджа куда красивее, и уж она точно прекрасно играет и поёт!

— Мама сказала, ты очень боишься после того, как около тебя разбилось окно, — пропищала оранжевая Альмудена.

— А нас ты тоже боишься? Смотри! Ыыыыыррр! — Зелёная Бруна скорчила зверскую гримасу.

— Дуры! Мама сказала играть с ним, а не пугать. — Лоренсо зачем-то скосил глаза и вдруг закрыл их руками. — Твоя любимая игра, принц-много-много-имён. В слепца.

— Окно не просто разбилось, меня могло убить болтом. И не надо со мной играть! — Гарсиласо с трудом себя сдерживал. Что о себе думали маленькие бастарды?! Он никогда не любил этой глупой игры! От злости вдруг закружилась голова, кольнуло в животе.

Лоренсо со смехом выхватил из-за колета широкую чёрную ленту.

— Ты слепец, принц-много-много-имён! — На глазах Гарсиласо оказалась ткань. Он дёрнулся. Лоренсо захохотал, толкнул его в спину, затягивая на затылке узел. Рядом завизжали от восторга девочки, захлопали в ладоши, закричали, чтобы он их ловил.

В голове зашумело. Гарсиласо оступился, сорвал повязку и швырнул на пол.

— Именем наследного принца, то есть своим, приказываю вам покинуть мои покои! Сейчас же! А вас, бастард ви Морено, я вызываю на дуэль! — Под рукой не было перчатки, и Гарсиласо с рыком оторвал от сорочки манжету. — Да-да, вы не ослышались! На дуэль! Через три года у Чёрного пруда!

Лица девочек перекосились от плача. Шорох, хлопок створ, и морёнышей не стало. Гнев на них забрал у Гарсиласо последние силы. Он глубоко вдохнул, но его закружило сильнее прежнего, так что он еле добрался до кресла у камина. И куда подевались «гекконы», когда они так нужны? Ах да, их отпустила Розамунда. В животе закололо. Гарсиласо обхватил его руками, поджал ноги. Жар окутал его плащом, веки вдруг отяжелели, Гарсиласо потянуло в сон. Почему-то тряслись руки. Совсем как от лихорадки прошлой зимой… В ногах тогда лежала жаровня, и навестивший больного братец приготовил горячее вино по северному рецепту. Гарсиласо так и не узнал, случайностью ли было так много перца. Живот свело от судороги. Гарсиласо прижал колени к животу, застонал и провалился в темноту.

— Как вы смеете спать! Три часа пополудни, а вы спите ленивым поросёнком! Гарсиласо… Салисьо! Проснись, ты сам умолял меня начать уроки с сегодняшнего дня. В чём дело?

Донмигель! Тряс принца Рекенья за плечо, прямо в ухо крича с укором и насмешкой. Гарсиласо сумел разлепить веки и попытался сесть.

— Салисьо? Что с тобой? — Донмигель дотронулся до его лба, поднял на ноги.

Гарсиласо пошатнулся, но устоял.

— Я здоров. — За спиной канцлера покаянно колыхались «гекконские» мордочки. Пажи, наверное, решили, что он просто задремал… Райнеро их отстегал бы. — Простите, я не нарочно…

— Что ты… Чем это пахнет? — В чёрных глазах пронеслась молния. — Открой рот, живо!

Вот Гарсиласо и узнал, зачем Донмигелю такой выдающийся нос. Конечно, чтобы нюхать. Внезапно канцлер ви Ита подхватил его на руки, живот снова скрутило. О нет, сейчас стошнит…

— Не спи, слышишь? Не спи!

Следующие полчаса Донмигель не выпускал его из уборной и заставлял пить много воды. Гарсиласо успел в подробностях изучить над умывальником узор из танцующих мироканок, его несколько раз вырвало. После этого, как ни странно, стало намного лучше. Мир не вращался, живот не болел. Донмигель жутко ругал Розамунду и заклинал принца никогда больше не брать в рот розовых горошин.

Пообещать ему это было не трудно.

[1]Как камергер Котронэ совмещал обязанности секретаря, камердинера и управляющего двором принца Рекенья (когда у него этот двор был).