Яблочные дни. Часть I

Глава 12

Блицард

Река Ульк

Фента

Переправа на пароме через реку Ульк нисколько не походила на увеселительную лодочную прогулку. Райнеро с трудом держался на ногах, левой рукой сжимал выскальзывающий планшир, правой — коня под уздцы. Казалось, Марсио вот-вот выпрыгнет за борт. Или проломит голову паромщику. Или откусит хозяину руку и прикинется, что так и было. Кобыла Куэрво ржала от беспокойства, но хотя бы стояла смирно, кося на хозяина тревожный глаз. Качка не шла маршалу-изгнаннику на пользу: усталое, обросшее лицо было зеленее капусты.

— Стихия на нас сердится, сеньор, — крикнул Райнеро по дури. — Чем прогневали её вы?

Рамиро не ответил, его стошнило за борт. Ветер пронизывал тело шилтроном ледяных пик, на зубах скрипел песок, рыбная вонь становилась тошнотворной. Вокруг скрипело и трещало. Казалось, паром ужасно устал, и доплыть до берега для него тяжкое испытание. Марсио оглушительно заржал и попытался вскинуться на дыбы, Райнеро насилу удержал рвущуюся из пальцев узду. На скандалиста ощерилась Нинья, герцогская кобыла.

— Рамиро, вам лучше?

— Я прогневил не стихию, я прогневил короля. — Куэрво утирался замызганным рукавом колета, вряд ли кто-то из знакомцев сиятельного герцога прежде заставал его в таком состоянии.

Мало польщённый своей исключительностью, Райнеро переждал это зрелище, играя в гляделки с Марсио. Тяжёлый взгляд сулил хозяину небывалое упрямство.

— Дело же не в том, что вы заступались за меня, пока я был принцем?

Куэрво покачал головой, прикрывая глаза и вдыхая воздух. Мокрый и тухлый воздух, так что не жадничал бы.

— Святая Карола, как Франциско мог? И ведь я почти привёл нас к нему на заклание, сам… — Худое лицо скривилось, но на сей раз не от рвотного позыва — от сожаления. — Я виноват перед тобой.

— Бросьте, Куэрво, какая на вас вина? Это я должен благодарить вас, в конце концов, вы спасли мою шкуру. Сперва поймали, а потом спасли. И предложили кров. — Райнеро посмотрел на медленно приближающийся берег. Угрюмый, суровый. До графства А́гне ещё следовало добраться. Оно лежало у края Андрийской провинции, а та всеми своими льдами вмёрзла в дальнюю, самую северную часть Блицарда. Бастарду предстоял долгий путь с герцогом Куэрво, что был так немногословен всю дорогу через ненавистный ему Блаутур. Погружён в себя, опечален, терзаем только ему известными мыслями. Он заговаривал с Райнеро лишь тогда, когда собирался перевязать ему царапины, оставшиеся после драки с преследователями. Но и сам Райнеро не испытывал к болтовне охоты. Чувствовалось, Куэрво скорбит вместе с ним.

— Боюсь, узнай ты о причине моего гонения, благодарностей поубавится. — Герцог ви Куэрво нагнул нечёсаную голову, губы дрогнули в грустной улыбке.

— О чём вы? — спросил Райнеро с деланным безразличием. Рассеянно потрепал Марсио по гриве, но тревожное предчувствие уже вовсю выло в душу. В чём мог провиниться бывший маршал? Райнеро не переставал об этом думать. Догадка мучила его, такая невероятная, но теперь… Почему Райнеро должен утратить чувство благодарности? Почему Куэрво оказался в опале той же ночью, что и принц? Потому что королева на исповеди назвала два имени…

Ветер гулял по реке непуганым забиякой. Сначала он срывал капюшон, сдирал с принца Рекенья и без того лёгкий плащ, потом толкал в спину, хлеща по мокрым волосам. Райнеро устал бороться с плащом и скинул капюшон, дав ветру волю. Обратил взгляд к Рамиро, не сводящего с него глаз. Лицо бледно, но только ли от качки? Стало тошно.

— Это было тайной, большой тайной. — Куэрво отвернулся, облокотился о планшир. — И Диана унесла бы её в могилу, если бы её бедная душа не устрашилась смерти в последний миг. Ты знаешь, я твой крёстный отец. Теперь знай, что я и…

Словно лента мулеты легла на глаза. Бастард налетел на отца разъярённым быком, и бортик парома не стал ему преградой. Рамиро глупо сгрёб руками воздух, повалился за борт, и Райнеро тоже не почуял под ногами земли. Колет натянулся книзу, то была хватка папочки, голый угрюмый берег кувыркнулся перед глазами, и ледяная вода сперва ошпарила, а потом сковала, как кандалами. Где верх? Где низ? Мутная— сажа и плесень — вода сорвала с глаз алую пелену и влилась в них сама.

Райнеро старался выпутаться из сковавшего руки и ноги плаща, но фибула давила под горло, а сапоги и шпага стали ему якорем. Лёгкие стиснуло, Райнеро извернулся, из горла вырвались пузыри воздуха, в рот и нос хлынула вода. Резкий толчок откуда-то сверху, рывок, вверх, спасительный глоток воздуха. Бастард судорожно вцепился в вытащившую его руку. Можно ли напиться воздухом? Да!

Глаза саднило от воды, Райнеро потёр их, тряхнул головой, не переставая жадно пить воздух. Куэрво! Райнеро отпрянул, но тот снова схватил его одной рукой, второй же продолжил грести к парому. Паромщик остановил свой «плот», оно и понятно, отплыли они недалеко, Райнеро даже отсюда слышал угрожающее ржание Марсио.

— Ты! Скотина! — Принц Рекенья дёрнулся, бесполезно, новоявленный отец держал крепко. Волочит его за собой, как не способного плавать щенка! Но одежда и шпага тянули вниз. Одной рукой пришлось уцепиться за плечо Куэрво, второй помогать грести. Паромщик кинул с борта канат, забелевший змеёй в мутной воде.

— Какого дьявола ты заявил об отцовстве сейчас?! Думал, я утоплюсь с горя?! — Куэрво на него даже не оглянулся, сосредоточенное, безучастное лицо бесило ещё сильнее. — Молчал всю дорогу, а теперь на тебе, правда вырвалась вместе с рвотой?! Раз мать не смогла умереть с этой тайной, решил сделать это за неё?! Скотина! Ублюдок! Как! Ты! Посмел! Королеву!!!

Волна накрыла с головой, Райнеро заглотнул мутной пакости, закашлялся. Показалось, или Куэрво хохотнул? Нет, только перехватил его подмышку, отфыркиваясь от воды. Захлебнулся бы, так нет, тащит своего бастарда.

— Каждый день рядом с тобой я корил себя за подозрения! Я был благодарен! А следовало заколоть тебя прямо там, вместе с солдатами, ведь это ты, ты виноват во всём этом!

Куэрво ухватился за канат, подтянулся, одним рывком подтолкнул Райнеро вперёд. Верёвка резала руки, покрытый илом бок парома скользил под подошвами, плащ тянул вниз, душил, но бастард справился с честью. Скорее всего. На настил парома он плюхнулся выброшенной на берег медузой.

Следом грянул уверенный удар, шаги по палубе, Куэрво был сама грация. Марсио вопил как никогда. Паромщика не было видно. Копыта Марсио нашли беднягу или тот успел выпрыгнуть за борт и уже доплыл до берега? Райнеро с трудом приподнял голову. Палубу шатнуло, но он застал главное: джериб привязан, а паромщик поднимает якорь. Красноносый старик в линялой зелёной накидке косился на Марсио и без устали осенял себя прюммеанским знамением.

Райнеро поднялся, с трудом удержав равновесие. Разомкнул фибулу и сорвал с себя душащий плащ. Стоять стало невообразимо легче. А вот и папочка. Рамиро, всё такой же бледный, выплёскивал воду из высокого сапога. Райнеро сократил расстояние одним шагом, замахнулся, но кулак застыл у самого носа герцога. Твёрдая рука Куэрво прочно сжимала запястье бастарда.

— Я твой отец, а не убийца твоей матери. Так имей же честь держаться достойным своего происхождения! Я не вижу принца, не вижу герцога. Передо мной выросший в хлеву свинопас! Ты потерял фамилию Рекенья, но порочишь и род Куэрво. Я спас тебя. Снова. — На секунду Рамиро исказил лицо, словно хотел смягчить. Но передумал. С его коротких кудрей капала вода, у колета оторвались завязки на правом рукаве — за него и хватался Райнеро. Куэрво поджал губы, будто раздумывая. Выпустил руку бастарда. — Так где твоя честь? Чему я учил тебя, Райнерито? Уж точно не махать кулаками, подобно слугам!

— Ах, отец? Да лучше родиться с кровью свинопаса, чем кровью неудачника-маршала, который искусней мнёт простыни королевы, чем ведёт войны!

Куэрво с силой толкнул его в грудь, Райнеро пошатнулся. Паром подыграл, и бастард упал на спину. Копчик отдался болью, Райнеро поморщился, уставился в равнодушное, набухшее серостью небо. Как серая плесень на каменных стенах замка. Плесень на его досель начищенной, сияющей золотом жизни. Тучи заслонила отцовская физиономия. Хочет плюнуть в лицо бастарду?

— Ты говоришь о своей матери. Прикуси язык. В память о ней.

Закрыв глаза, Райнеро погрузился в горячую воду с головой. Вода выталкивала, ну что за насмешка, зачем тянула ко дну в реке? Он опёрся рукой о бортик ванны и нехотя сел. У носа вился слабый запах щёлока, им явно скребли деревянную бадью. Мелочи… Вода чудесно исходила паром, расслабляла, баюкала, отзывалась сладким покалыванием в руках и ногах, окоченевших от холода.

Коротенький розовощёкий пузан, что заправлял гостиницей «Козлячья гора», оказался столь же угодливым, сколь проворным. Папаша Трегве быстро смекнул, что два мокрых, хмурых эскарлотца меньше всего желают обходить его гостеприимные владения, и сразу внял рыку бывшего маршала: «Комнату с очагом и горячую ванну!». Принц Рекенья поймал себя на недовольстве, нежелании разделять комнату с ублюдочнейшим из отцов. Но, мокрый, без гроша за душой, он лишь потребовал сразу две бадьи.

И они замечательно уместились за ширмой, занимавшей примерно четверть комнаты «Короля Рейгнхьера». Райнеро не осмотрелся в «королевских» покоях сразу, но щель между створками ширмы открывала взгляду кровать под балдахином, широкую, но одну.

Впрочем, папаша Трегве говорил о второй кровати, которая выдвигается из-под первой, как ящик из комода. По велению постояльцев, камин извергал огонь не хуже, чем пасть дракона. Обычно жар выплавлял в мозгу принца образы короля Франциско и его натопленного кабинета, но сейчас духота и тепло были только в радость. Пол устилало светлое дерево, на стене за спиной Райнеро висело пёстрое тапестри.

Райнеро потянулся, вытянув ноги, уместил их на бортике ванны. Между лопаток неприятно пекло, даже немного тянуло болью, но какое бастарду дело до старых ран, успеть бы зализать новые. Он откинул голову, шумно выдохнул воздух. Не замечать Рамиро невозможно, особенно когда тот развалился в соседней ванне. Либо бывший маршал испытывал сына, либо сердился, раз с купания в Ульк не перебросился с ним и парой слов.

Бастард злился. Злился на эту гостиницу с красной крышей и на её постояльцев, которые устроили пляски в обеденном зале. Злился на папашу Трегве, что откидывал толстые пальцы и выхвалял пивоварню и винный подвал, в то время как постояльцы стучали зубами от холода по пути в комнату. В бочках с живительной влагой хотелось утопиться, но сначала ванна, рассудил Райнеро.

Он первым скинул грязную, мокрую одежду рядом с жавшимся к кровати пузатым сундуком, по привычке плеснул в лицо холодной водой из умывальника и скорее погрузился в жар бадьи. Рамиро смотрел на это, покачивая головой. Он подобрал одежду Райнеро, повесил сушиться на решётку у камина. Рядом, поближе к огню, приставил сапоги и прислонил к стене ножны со шпагой. После неторопливо подошёл к столу у окна, повесил на обитый тканями стул свои плащ и ножны. Чинно разделся и медленно погрузился в ванну. Райнеро сводило зубы от каждого движения бывшего маршала. К тому же он узнал, в кого у него тощие ноги, так что бешенство норовило захлестнуть бастарда с новой силой. Заговаривать первым Райнеро не собирался. Предпочёл уйти под воду с головой, но не терпеть своего губителя и спасителя.

— Райнеро? У тебя всё в порядке?

Бастард чуть не хлебнул воды. Резко сел, тряхнул головой. Вот же, голос папочки настиг даже на дне ванны. Рамиро стоял рядом, обернув одно льняное полотенце вокруг бёдер, а второе накинув на плечи. Волосы он зачесал назад, щёки тщательно выбрил, кожу отскоблил мылом до красноты. Жених или недокормленный поросёнок с невероятно участливым взглядом? С обеспокоившегося герцога-поросёнка капала вода, и от его бадьи тянулась цепь мокрых следов.

— Да. В полном. — Райнеро с сожалением вылез из воды, но не терпеть же рядом эту кислую рожу. Изображает из себя несчастного героя, мученика, того и гляди, объявят блаженным при жизни.

Райнеро повернулся к Рамиро спиной, чтобы не сказать, голым задом. Стянув с ширмы своё полотенце с вышитым по краю синим узором, обернул его вокруг бёдер, провёл рукой по мокрым волосам, сгоняя с них воду. Босыми ногами прошлёпал к кровати, куда бросил сумку. В ней ждали шерстяные носки, брэ и свежая сорочка, купленные в Блаутуре на деньги щедрого папочки. Пришлось признать, что «ящерицы» не только ловко лазают меж камней и лупят хвостами «воронов», но и прядут хороший лён, выращивают завидный хлопок. В комнате становилось душно, но раскрыть окно холодному ветру было невозможно. Райнеро помедлил натягивать сорочку, тело ещё дышало жаром от горячей воды. Вдруг спины коснулось что-то прохладное.

— Подожди, не дёргайся.

Райнеро оглянулся. Рамиро чем-то мазал его шрам между лопаток. Заметив сыновий взгляд, показал маленькую деревянную коробочку.

— Это мазь, на травах, её сделала Оливия. Это от воспаления. Твой шрам…

— Мой шрам не заслуживает такого пристального внимания. Несколько лет назад — да. Сейчас — нет.

Как только папочка убрал руку, непочтительный сын дёрнулся и быстро надел сорочку. Шрам в самом деле немного беспокоил, но такая забота разозлила ещё больше. Показная забота. Не винит ли себя отец в том, что недоглядел, и на своей первой войне наследным принц получил ранение, едва не стоившее ему жизни? Не наследный принц, сын…

Райнеро тряхнул головой, сдёрнул с каминной решётки высохшие, тёплые штаны. Интересно, думал Куэрво о нём раньше как о сыне, или же Райнеро всегда был для него только его высочеством принцем? Чтобы не успеть спросить это, Райнеро быстро натянул сапоги, прихватил колет и выскочил из комнаты «Короля Рейнгхьера».

— Откажитесь от лубленой сёмги, — бякнула картавая белобрысая коза, отбившаяся от напропалую отплясывающего козлячьего «стада». — Горчицу вы едва ли почувствуете, а вот уксус выест вам дух. Возьмите свинину в перце и клюкве.

— Пропади. — Принц Рекенья злым прищуром отвадил блудную козу прочь и обратился к хозяину постоялого двора, стараясь говорить медленнее, как принято у северян: — Трег-ве, поме-няй мне за-каз! — Желудок урчал беснующимся котом, предвестием голодного будущего. Именно оно грозило бастарду при попытке распроститься с папочкой и предоставить себя своей судьбе. Метель хлестала по окнам белыми косматыми лохмами, рвалась внутрь, явившись по душу беглеца, неудачника, малявки. Если это новый облик его участи, то возможно ли, чтобы прежде она была полднем, пахшим солнцем, нагретым камнем, бархатом дорожной пыли?

Но всё ли было безоблачно в том солнечном, апельсиновом полдне? Открыто ли светило на семилетнего Райнерито солнце, когда он за руку с сестрой гулял по дворцовому саду?

— Рамиро! Вы стали слишком похожи… — Матушка кладёт поверх круглого живота унизанные перстнями руки, личико становится снеговым.

— Ну, что вы, — дон Рамиро почти смеётся, ох уж ему эти пугливые женские сердца, — он же ещё ребёнок.

— Я уже вижу сходство! — Мать подносит к глазам кружевной платок. Излюбленный жест, если надо бросить мужчину к её ногам. — Ты хочешь дождаться того дня, когда его заметят другие? Когда я с ужасом осознаю, что пропала, что подо мной разверзлась пропасть? Отступись немедля, Рамиро, заклинаю Пречистой девой! Он уже боготворит тебя!

Герцог ви Куэрво падает перед королевой на колени и целует белые безвольные руки.

Тогда он не понял разговора королевы и герцога, но теперь.… С самого его рождения…

Шумная гулянка сотрясала «Козлячью гору» до основания, и Райнеро не мог оставаться в апельсинном, узнавшем ужасную тайну полдне. Он и так-то устроился в дальнем левом углу столовой, у самой стойки, под железными рамками, с которых свисали пустые горшки и ковшики, и за дубовым буфетом, чей бок прикрывал ему спину. Зал же по всей своей немалой длине превратился в луг для выпаса, где козлы и козы стучали копытами в разудалых плясках. Лютни бренчали колокольцами, тромбон вопил дурным селезнем. Принц Рекенья почитал своим присутствием городские и сельские праздники, и раньше он бы вломился благодушным быком в сборище горных козочек. Бастард Яльте уподобился своему прежнему отцу королю Франциско, тот негодовал на веселье с той же силой, что и на ересь.

— Ещё поутру эта свинка нежилась на свежей соломке, — папаша Трегве колыхнул срамящим короля Эскарлоты пузом и прямо на стойку водрузил круглое блюдо, пошедшее свинье в посмертии взамен родимого хлева. — И лишь поутру клюкву благословило первое дыхание зимы. А пена на пиве Трегве пушиста, что снежные хлопья…

— Вина.

— Он ещё не предлагал вам «пушистые пирожки с краюшкой ягнёнка»?

Райнеро оглянулся через плечо, но давешняя картавая козочка уже запрыгнула в один из многих хороводов. Блицардские женщины не носили в волосах цветов, предпочитая украшаться лентами в косах, а мужчины могли спрятать ноги с изъянами в складчатых широких штанах. Мода заслужила его одобрение, в то время как гостиничный тексис раздосадовал. В лексиконе «козлячьих» не было слова «вилка», пришлось обходиться стребованным ножом, но едва первый проперчённый свиной ломоть лёг на язык, бывший сын Заступника Веры простил миру вокруг все прегрешения. Тёплое, мягкое, пряное и сочное, слов не хватало, пожалуй, лишь эпитеты папаши Трегве смогли бы достоверно описать мясо в перце и клюкве. Ягоды выстреливали кислинкой там, где ломоть сильно сластил, подобная гармония досель встречалась принцу Рекенья лишь в вольпефоррской кухне.

— Повар переусердствовал с мёдом, — обласкали правое ухо дуновения низкого, приглушённого голоса.

Райнеро повернулся на стуле, не выпуская ножа. Белобрысая козочка ловко сняла с острия ягоду и положила меж землянично-розовых губок.

— Ам! Дурно наедать пузо, — с хохотком она схватила Райнеро за рукав, потянула в гущу танцующих, в тесноту «стада».

Горько-пряный дух обрушился на него, повёл кругом голову, от духоты выступила на лбу испарина.

— Вы боитесь меня? — хихикнула козочка, и Райнеро опомнился, засунул нож за ремень. — Ох, сударь, я не кусаюсь! Если только вы не будете против…

Дикая музыка ударила по ушам, принцу Рекенья не доводилось плясать под такое. Резвушка уже вилась вокруг, ловко избегая чужих боков и локтей, он быстро поймал ритм. Сердце ускорило бег, поспевая в такт музыке, ручка козочки легла в его руку, белая, нежная — восхитительно открытая до локтя. Девушка весела, покорна любому его движению, теснота обернулась простором, тяжёлый дух пляски обогрел, охватил уютом.

— Откуда к нам? — макушка плясуньи едва ли достигала его подбородка. Пользуясь случаям, Райнеро оценил хитросплетения увитых лентами пшеничных кос, они должны пахнуть мёдом и клевером.

— Так заметно, что я не здешний?

— Сударь, у нас так не танцуют! — девушка запрокинула к нему треугольное личико. Честное слово, на нём едва хватало места этим глазам, этим озёрам, сиявшим на солнце.

— Тогда научи меня.

Игриво подпрыгнув, козочка земляничным поцелуем подсластила его кислый от вина рот. Райнеро хохотнул, подбросил её за узкую талию и ловко схватил. Края алой юбчонки стегнули его по ногам. Расшитая полоска — вместо рукава платью — скользнула с плечика, открывая прозрачную ткань сорочки. Райнеро вернул ослушницу на место, козочка погрозила ему тоненьким пальчиком:

— И не смейте думать, что я распутница, которая отдаётся за деньги! Это мой первый и последний глоток свободы перед прочными оковами верности… — С крупных, растянутых губ слетел смешок, от которого у Райнеро припекло на секунду в паху. — Вы же не оставите девицу в беде этой ночью?

Принц Рекенья впился в неё поцелуем, но быстрым, танец потребовал от него шага в сторону и подскока. Казалось бы, блицардские женщины не могли удивить его больше, но нет! Козочка без стеснения задрала ногу, открыв полосатый чулок, и прыгнула с разворотом. Другие плясуньи проделали то же самое, и Райнеро понял, что не променял бы северные гулянки ни на какие другие. Он крутил северянку в танце, пересекая с ней зал, огонь в большом очаге одобрительно тряс рыжей башкой, танцующие пары вились цветастой лентой. Дух дерева и смолы, огня и хвои, от него чуть слезились глаза, и пусть это будут первые и последние слёзы, что бастард обронит на землю Блицарда!

— Снежная красавица не боится растаять? — Райнеро чмокнул северянку в носик-пуговку, расцеловал в румяные щёчки. — Чем я тебе приглянулся?

— Ваши штанссы, сударь, — чистый выговор срединного Блицарда вдруг дал слабину, но залётный эскарлотец не слышал слова умильнее. — Они толкают на грех добродетельных блицардских дев, обтягивая то, что у мужчин моей страны скрыто.

Райнеро расхохотался, выполнил разворот, добрался взглядом до оборок на панталонах северянки, подбросившей ножку вверх.

— И вы иноземец, а мне не к чему пересуды, — девушка описала вокруг него круг, будто ненароком припадая своим бедром к его. — Знатные девицы, знаете ли, так себя не ведут, и я такая лишь этой ночью.

— Так ты принцесса? А куда спрятала свиту? — Принц Рекенья притянул красотку за узкую талию, шерстяной бархат платья был досаднейшей из помех.

Каверзная коза, однако, не спешила дать любовному делу ход. После танца она подтащила «иноземца» к выстроенным вдоль стен столам и уговорила хлебнуть янтарный напиток, увенчанный пенным облаком.

— … пушистей… чем снежные… хлопья, — смеялась козочка, сцеловывая пену с губ и носа отфыркивающегося принца.

Пиво горчило, поцелуи северянки сластили, снежные ветра бродили снаружи. Блицард восхищал, Блицард глядел снизу вверх покорными, доверчивыми глазами, признавая несравненное право принца Льдов на владение, первенство.

— Принц Льдов дома, — выдохнул Райнеро Яльте.

4

Райнеро взялся за еле заметную в темноте ручку, потянул, но ответом был только деревянный скрип. Ящик, который следовало называть кроватью, жалобно пискнул, крякнул и наглухо застрял. Поднажав, Райнеро рванул ручку на себя, не удержался и уселся на пол. Кажется, он сдвинул с места всю кровать вместе с дрыхнущим папочкой, но ящик не выдвинул ни на волосок. И вольно же было покидать такую широкую, гостеприимную кровать козочки! Райнеро с улыбкой коснулся усердно зацелованной шеи. Козочка оказалась девицей, но смело запрыгнула на него, хотя и вонзила ему в спину не в меру острые копытца. Север не только легко терпел боль, он с охотой учился и отдавался новому без остатка, к тому же прослыл жадным до удовольствия. Козочка его измотала. Райнеро усмехнулся воспоминаниям об эскарлотских девицах, что были на порядок скромнее, по крайней мере, поначалу. Интересно, что подумает Куэрво о столь долгом отсутствии сына?

Райнеро снова взялся за ящик, уже задумываясь, удобно ли будет спать на полу у очага, как вдруг дерево сухо хрустнуло, а на кровати нервно вскочили.

— Совсем забыл совесть?!

— Чего? — От неожиданности Райнеро снова плюхнулся на пол. Из кроватных глубин глядел разбуженным филином лохматый Рамиро.

— Ты в самом деле не понимаешь? — Куэрво возмущённо вздохнул, придвинулся к краю кровати, понизил голос. — Приводить сюда деви… а, ты один. — Папочка несколько растерянно обозревал пространство вокруг сына.

— Эээ… Да. — Райнеро поднялся на ноги.

— Тогда что ты делаешь?

— Только пытался выдвинуть это гроб, что должен стать кроватью.

— Она выдвигается с другой стороны.

Тогда что это был за хруст? Райнеро, стараясь хранить невозмутимость, обошёл кровать, взялся за торчащие языками петли, потянул. Измученный ящик выехал из убежища и рухнул к ногам покорителя. Кажется, он не должен был падать…

— Ты сломал крепления? — Куэрво вздохнул, как в укор нашкодившему мальчишке. — Бычья сила особенно хорошо сочетается с умом… Хорошо. Это ничего, я оплачу. Просто дай мне поспать.

Фыркнув, Райнеро нарочито небрежно скинул одежду и сапоги, упал на белеющую простынями постель. Ящик двусмысленно скрипнул. Райнеро уже прикрыл глаза, но тут первые слова Рамиро будто ударили по лбу.

— Нет, стой! — Райнеро сел и рывком сдернул с отца одеяло. — Ты что подумал, когда меня услышал? Что это я сейчас так предавался любви с девицей? Мне не сорок, чтобы так пыхтеть!

— К твоему сведению, и в сорок так не пыхтят. — Рамиро несколько обижено нахмурился, забрал одеяло назад. — Где ты был?

— Не догадываешься? — Райнеро язвительно улыбнулся.

— Райнерито. — Рамиро устремил в сына самый пронзительный из своих взглядов. Маленький Райнерито от него действительно робел и признавался, что это он гонял слугу деревянной рапирой.

Взрослый Райнеро только шире ухмыльнулся, уставился в глаза Рамиро и медленно произнёс:

— Я любил свою страну.

— Страну?

— Да. Блицард встретил меня алчными поцелуями и неумелыми объятиями, но она была так мила… — Райнеро упал на подушки, натянул до груди подбитое мехом и вышитое по краям одеяло, и заложил руки за голову.

— Девушка? — Рамиро сделал паузу. — Так всё-таки девушка?

Райнеро стиснул зубы. Папочка особенно выделил «девушка». А он знал, чем жалить.

— Если ты сейчас намекаешь…

— Я не намекаю! Я знал, что мой сын грешит тем, что не упускает ни одной юбки, но что ты в первой же гостинице обесчестишь невинную девушку! Райнерито!

Через одеяло Райнеро почувствовал шлепок. Бывший маршал навис над ним карой небесной.

— Да что?! Она была не против, а очень даже за! — Райнеро отвернулся, лишь бы не видеть вытянувшейся отцовской физиономии.

— Да? А девица Безалу тоже хотела, чтобы её похитили и изнасиловали? А твоя названная сестра? И она хотела, чтобы ты убил её мужа и пытался овладеть ею? И принцессы Джудиччи мечтали, чтобы ты обесчестил их? И я не говорю о Сезаре! Он мне как сын, и я точно знаю, что ты сделал с его репутацией!

Рамиро вдруг возник прямо перед ящиком-кроватью, одетый в штаны и сорочку. Райнеро сощурился, за окном уже серел рассвет. Досада пополам со злостью хлынула наружу.

— Да не трогал я Безалу! — Райнеро сел в кровати, метнул в Куэрво подушку, тот ловко поймал. Сволочь! — Да, похитил, но пальцем не трогал, она сама полезла! И Жуана! Меня оскорбили, не позвав на её свадьбу, и я не виноват, что ее муж так плохо дерётся на шпагах!

— Ты осаждал их замок, а потом убил его и насадил на кол! — Подушка угодила прямо Райнеро в лицо.

Бастард вскочил, отчаянно жалея, что между ним и шпагой у изголовья высится блаженный при жизни Куэрво.

— И сделал бы это снова! И… Сезар!!! До каких пор!!! Слушай меня внимательно. Я. Люблю. Только. Женщин!!! — Райнеро топнул так, что босую пятку пронзило болью. Это он зря. Ногти тоже впились в ладони с излишней силой, кожу засаднило.

— Женщин и «Сезарину», уши бы мои об этом паскудстве не слышали!

Райнеро взвыл, крутанулся на месте. Он с трудом сдерживался, чтобы не броситься на поганца с кулаками. Что-то держало. Что? Проклятое спасение тонущего в Ульк увальня!

— Ах, Сезарину? — Райнеро сам еле себя расслышал, но Рамиро, казалось, ловил каждое его слово и не отводил взгляда. — Сезар, могу тебя заверить, всегда предпочитал и предпочёл женщину! А мне он друг, друг, каким ты был для Франциско! Хотя, о чём это я, так оскорбить Сезара, ведь худшего друга, чем ты, ещё поискать…

Худший из друзей молчал. Его лицо изменилось, снова стало каким-то серым, тусклым… Виноватым. Друг, маршал, он спал с женой короля, он позволил зародиться бастарду и осмеливался двадцать лет преданно смотреть в глаза другу-рогоносцу. осмеливался быть рядом со своим бастардом.

— Что до принцесс Джудиччи… Тебе ли винить меня, отец? — Райнеро шагнул к Рамиро, усмехнулся. Как долго сиятельный герцог сможет терпеть такие насмешки над собой? — У нас это семейное, любить чужих будущих королев, скажешь, нет?

— Ты не мог сдержал своей похоти, а я любил её, — прохрипел Куэрво не своим голосом. Лицо напряжено, в предрассветных сумерках видно, как блестят глаза, как пульсирует у виска вена. От воцарившейся тишины зазвенело в ушах.

— Так ли любил, раз не обуздал свою «похоть» и посмел бесчестить королеву? — Райнеро чуть склонил набок голову, неотрывно следя за каждым движением маршала. Ну же, сбрось это, ведь не может быть, чтобы изнуряющий огонь внутри достался Райнеро от матери. О нет, это отцовское наследство, вот только хитрец научился сдерживать опаляющий гнев. Но не на этот раз. — И это мне рассказывают о высшей, духовной любви. Так как ты любил мою мать, раз забрал у неё честь и подарил бастарда?

Рамиро дёрнулся, одним шагом оказался прямо напротив сына. Райнеро хотел отпрянуть, но Куэрво с силой схватил его за плечи, встряхнул так, что клацнули челюсти. Райнеро не пытался вырваться, смутно понимая — заслужил. Ну же, ударь, чего тебе стоит. Франциско никогда не медлил. Малыш Райнерито зажмуривался, Райнеро принимал пощёчины даже не мигнув. Но от следующего движения Рамиро бастард вздрогнул. Бывший маршал крепко обхватил его руками за плечи и за голову, прижался губами куда-то к макушке. Он обнимал.

— Прости мне, Райнерито. Если сможешь. Прошу.

Райнеро подстерёг вселюцеаннейшего короля у часовни. В сопровождении двух имперских монашков и свиты папенька шествовал с мессы. Благостепенный и полный сил для свершения подвигов. Принц Рекенья часто подышал, чуть сбивая дыхание, и подбежал к королю.

— Ваше величество! — Маской надетая на лицо досада, торопливый поклон. — Я в отчаянии, что опоздал. Я молился у себя за ваше, матушкино и братнее здравие, совершенно забыв о времени.

— Мы бы предпочли, — не сочтя приличным удивляться, папенька заворчал, — чтобы наш сын стоял мессу рядом с нами, ибо зрелище стоящих плечом к плечу Стражей Веры угодно Пречистой деве.

— Я виноват и ищу у вас прощения.

Король ещё раздумывал, монашеки уже решили.

— Сердце, в коем коснеет порок, да не отыщет пути в Царство Солнечное, — хлюпнул правый.

— Истинно так, брат мой. — Левый приходился правому братом не только по вере, но и по матери. Плосколицых шептунов в один и тот же час породила одна женщина, согрешив, вероятно, с камбалой. — Да избави Безначальный принца от помыслов грешных, ибо сам он не ведает, не разумеет, в лунном мраке бродит.

— Да обратится Луна в невидящем оке Солнцем, да довлеют над грешником взоры Девы всепрощающие, — произнося имя Пречистой, правый дёрнул лапками — это его прошибло священным трепетом.

— А́мис, брат мой, — левый на секунду подпёр пальцем-щепкой щёку. Райнеро мог присягнуть, что благочестивые братцы исподволь гордились своим родимым пятном — кругляшом с четырьмя лучами, условно повторяющим знак Пречистой девы.

Монахи одновременно занесли лапки в осеняющем жесте, всё-таки вынудив закоснелого грешника нагнуть перед ними голову.

— Король отец мой, — принц Рекенья дал понять, что отныне говорит с отцом и только с ним, — прошу, примите мою исповедь.

Франциско взглянул на него с беспокойством, потерявшие железную хватку пальцы затеребили королевскую цепь, спутав с чётками. Интересно, какие злодеяния он успел приписать сыну? Как бы там ни было, короля постигнет… разочарование. Франциско махнул камбалиным сыновьям, те согнулись и попятились прочь. Всё же было в них что-то от морских гадов.

— Идём, сын наш. — Его величество с неожиданной прытью устремился в цветочный лабиринт, Райнеро пошёл с отцом в ногу. — Вознеси ко Всевечному раскаяние в содеянном и объяви нам, что ты сделал, не утаи от нас.

Весна была всё та же. Горела гранатовым пламенем, пела над мраморной чашей фонтана, чесала ветряным гребнем пыльные гривы олив. Он её вытерпит? Где его воля, где, наконец, его честь? В семнадцатую весну отец сказал, что сын — его боевой таран, и благословил на войну. Папенькино благословение не уберегло от удара в спину, но это не повод! Не повод лишать Райнеро Рекенья-и-Яльте пятой весны подряд.

Франциско уже прореза́л миртовый строй. Боялся не то сыновней исповеди, не то чужих ушей, и гравиевыми дорогами уходил вглубь пронизанного зеленью сада. Райнеро чуть отстал. Ему грезился иной путь и иная земля. Туман ещё сонных Амплиольских гор, прямые стрелы сосен, горько-сладкий аромат ветра над охладелой землёй. В венах кипит кровь, ложная тишина вокруг становится нестерпимой. В скалах, сбрасывая с себя дремоту, ворочается эхо. Свершается! Слышен монотонный конский топот, звон удил, лязг доспехов, живые ещё голоса… Блаутурцы совершают разведывательную вылазку, блаутурцы не в состоянии подсчитать, сколько воронов слетелось на эту землю. Сиятельный Куэрво выжидает, засада научает терпеливости. Принц Рекенья пока не понял, обучаем ли он. Под ногами там и тут цветёт дрок. Жёлто-лунные цветы молят о крови, эта мольба невыносима. Шире клюв! — Куэрво раздувает хищно вырезанные ноздри. Шпага рубит мглистый воздух в клочья, маршальский конь стелется в прыжке, мчится по склону вниз. Сердце Райнеро пускается вскачь, голову кружит, Пречистая дева, вот оно! Он вновь подражает сиятельному герцогу, как десять лет назад. Только шпагу, на всякий случай, держит в правой.

Принц Рекенья очнулся. Сиял неистовый апельсинный огонь, на белокаменной скамейке воцарился отец. Под деревьями выстроились колючие кустарники, все в улитках. Странницы медленно и печально влачили завёрнутые спиралью горбы. В кронах выписывали рулады птицы. Земные твари не выказывали королю никакого почтения, и Райнеро взял это на себя. Ветер гонял засохшие цветки апельсинов. Принц Рекенья покорно придавил их коленями.

— Твои грехи оставляют седину в наших волосах. — Строгий голос, прикрытые глаза, сплетённые в замок пальцы. — Что на этот раз?

— Я согрешил.

— Мы слушаем, сын наш.

— Я не почтил Всевечного своим присутствием этим утром. И прошлым… И позапрошлым… Это долгая история. — Закрыть глаза, опустить голову. Как просто, когда каешься не ради покаяния. Как было бы сложно, кайся он по-настоящему. Но этого не будет, не может быть. Райнеро Рекенья-и-Яльте не жалел о прошлом и не страшился будущего.

— Кайся, сын наш.

— Я поднял руку на своего брата. За дело. Он боялся залезть на дерево и страхом своим позорил гордое имя Рекенья. Я не сдержался, грешен.

— Да пребудет с тобою впредь терпение и почтение к ближним твоим. Кайся.

— Минувшим вечером я обратил взоры на одну донну, и во взорах моих не было благоговения.

— Что ты с ней сделал? Кайся!

— Отец…

— Опорочил, подвёл под монастырь? Заколол её мужа? Отца, брата?

— Ничего подобного, отец мой… Мы согрешили по обоюдному согласию, но обычно на исповеди от меня не требуют подробностей того, как…

— Мы прощаем тебе это. Но впредь задумайся и не будь столь падок на женщин.

— Да, отец.

— Кайся.

— Я жажду вражеской крови. — Райнеро исподлобья глянул на короля. Дурное сердце заколотилось.

— Ты кого-то убил! — Франциско сгрёб в горсть цепь — и когда снял? — упёрся ей в колено, подавшись вперёд.

— Пока нет.

— Хорошо, продолжай. — Король откинулся на скамейке, оглаживая рубин за рубином. Всё лучше, чем стучать чётками. — Кайся.

— Я посмел солгать отцу моему. Отнюдь не нужда в покаянии подвигла меня искать встречи с ним.

— Что ты сказал, сын наш?

Принц Рекенья вскинул голову, принимая на себя прославленный грозный взгляд. Ходили байки, что десять лет назад придворные валились под ним в обморок.

— Увы, это так. Вы прощаете мне этот грех?

— Мы подумаем. — Франциско сжал его плечи. В этих руках ещё оставалась сила, побуждая подняться с колен. — Твоё неумелое покаяние вызвало скорбь святых, но мы эти грешки отпускаем. Садись. Можешь рассказать, к чему ты устроил этот маскарад.

— Дух мой мечется и сердце моё изнывает под бременем долга, который мой отец не позволяет мне отдать. — Райнеро повернулся к королю. Франциско не смотрел на него, тяжело дышал в бороду, видимо, обдумывая услышанное.

— Что же наш сын называет долгом, который камнем придавил его сердце? — голос напряжён, косматые брови сошлись у переносицы, он всё же понял. Но проверяет. Вдруг свершилось чудо, и беспокойный сын усмотрел долг в человеколюбии и служении вере? Придётся разочаровать.

— То долг перед любезной Эскарлотой, отец. Враг оскорбляет её и льёт её кровь. Я присягал защищать Эскарлоту, но отступился от присяги по твоей воле. Годами я не противился твоему решению, но покой развратил меня. И я не вижу иного пути оправдаться, чем поднять меч и вступиться за прекраснейшую из женщин! — В груди клокотало, словно Райнеро в турнирном доспехе нёсся вскачь по ристалищу.

Коли так, то Франциско чуть было не выбил его из седла:

— За Эскарлоту вступаются те, чьим долгом это действительно является. Не стоит спутывать долг воина и долг короля, сын наш.

Райнеро провёл по шее рукой, эта битва давалась непросто. Но хочешь воевать по-настоящему — выйди с победой из словесной баталии.

— Король отец мой, — правая рука сжала край скамейки, — но ведь и ты познал войну. Ты прославил себя во множестве битв, но не позволяешь сделать этого мне. Навязанное мне бездействие позорит имя Рекенья.

— Честь дома Рекенья страдает от другого, — не согласился Франциско. — А именно, от твоих скандальных… шалостей.

— Я готов искупать былые прегрешения сражение за сражением, войну за войной. Я готов, отец. У меня сильная рука, верная сабля и крепкий панцирь. Я защищу Эскарлоту и принесу ей славу, ну же!

— Прекрати перечить отцу, негодный мальчишка! — Франциско дёрнул цепь, та натянуто зазвенела. Рубины поймали отблеск солнца, кровь на золоте. Король начал надавливать на камни большими пальцами на камни, перебирая их.

Райнеро покачал головой, видит Пречистая, он долго держался.

— Я не хотел этого говорить, но посмотри на наших врагов. Его величество Мэдог Нейдреборн в молодости стоял во главе армии. Его сын Айрон-Кэдоган создал непобедимый полк и жил войной и стяжал Блаутуру немеркнущую славу. — В прошлом принц Рекенья мечтал, как станет королём и повторит успех принца Тимрийского. Они сойдутся в решающей битве, но один не отберёт у другого первенства. Оба выживут. Изопьют крови из общей чаши. Разделят мир пополам и покорят непокорных. Не сбылось, лучший из врагов неудачно потешился охотой. Райнеро скорбел по нему. Судьба так и не свела их лицом к лицу — Отец, король, наместник Всевечного на земле, ответь мне. Почему ты не позволяешь мне сделать для Эскарлоты того же?

— Потому что ты уже бывал на войне и показал…

— Показал, что стою в бою пятерых!

— Что ты не способен исполнять этот долг.

Райнеро растерялся, слова не шли. Как это? Он, живя под знаменем быка[1], не способен исполнять воинский долг? Франциско перехватил его взгляд, большая голова покивала.

— Пречистая дева, отец! Я не прошу у тебя командования. — Райнеро подался вперёд, Франциско отпрянул, по жирной шее рассыпались красные пятна. — Я поклянусь не отходить от маршала Куэрво, доволен?

— Нет. Мы своё слово молвили.

— Отец, это случилось пять лет назад, — принц Рекенья понизил голос, но вышло ещё злее. — Я был очень юн, но уже тогда проявил отвагу. Стынь моей шпаги познали многие. Ты же знаешь, ты сам говорил, сколь горд своим сыном и наследником! — Райнеро сорвался с места и мерил шагами дорожку. Сапоги взвихрили песчаную пыль, напоминая о горных тропах, конских копытах в бархате пыли, неистовом огне солнца, весне. Весна и война. Они неразрывны, как Пречистая и Белоокая, но как вбить это в голову отцу? Спрятался и сидит как трус в своей молельне!

— Тебя ранили в спину, — в отцовском голосе послышалась усталость. Но это не значило, что он уступал. — Мы были огорчены твоей опрометчивостью и утомили свои колени, молясь за твою жизнь.

— Моя благодарность безмерна, ты знаешь. — Чушь, принца Рекенья спасли не молитвы, а «песочные» врачи, найденные Клювом Ита. Клювик поставил короля перед выбором. Отец колебался, помощь неверных пятнала репутацию Стража Веры.

— Твоя горячность и жажда крови увлекли тебя в самое пекло, — Франциско обмотал цепью ладонь, — заставив забыть, что ты — слуга Эскарлоты и должен беречь ради нее свою жизнь.

— Ты же понимаешь, — Райнеро навис над королём, — что я могу сбежать! Куэрво меня не выдаст, я знаю, он просил за меня. И уж эту мою выходку никто не осудит.

Франциско поднялся ему навстречу. Всё ещё громада, только колет тесноват.

— В мыслях твоих и сердце твоём нет места никому, кроме тебя, — этим тоном король проклинал. Бой вновь был проигран. — Но я заставлю тебя отвести местечко отцовским чувствам. Это напомнит тебе, сколь они горячи. — Щёку ожгло, острые грани камней разорвали кожу.

Райнеро чувствовал, как горят порезы. Горячие капли крови добрались до шеи и скользили ниже. Он вскинул голову. Если сносить отцовское наказание, то так, чтобы король видел. В груди грохотали досада и злость, но он не утрёт крови, не коснётся щеки. Франциско отшатнулся и забормотал молитву.

Он просто глупец, что возвращался к себе Галереей Сражений! Королева Диана стояла у картины, где была запечатлена битва эскарлотских рыцарей с имбирами. Райнеро не успел прикрыть окровавленную щёку, а мать обернулась.… В прекрасных глазах всплеснулся испуг, пришлось всё рассказать. Иначе мама надумала бы лишнего. Девять выходивших в патио окон давали слишком много света. Королева в деталях рассмотрела след папенькиных чувств, сжала рот в алую точку и направилась к королю. Сыну она велела дожидаться в её кабинете.

И Райнеро ждал. Стыдно признаться, но мамин кабинет был для него оплотом спокойствия и надёжности. Здесь легко дышалось. Здесь пахло по-особенному: не сладковатыми церковными благовониями, пропитавшими весь королевский дворец, а хвоей и деревом с северной родины.

Принц Рекенья с детства укрывался от невзгод в этом «гнёздышке» гарпии. Первым делом он взялся за вино и зеркало. Щёку украсила значительная ссадина, вокруг кожу взреза́ли порезы поменьше, словно зверь отходил когтистой лапой. Три королевских когтя выразили сыну всю силу отцовской любви. Райнеро обеззаразил царапины вином. Подумав, плеснул вина и в кубок. Дочь королей севера не полюбила ни эскарлотского мужа, ни эскарлотских вин. Извийн делали из замороженного винограда, южане находили это извращением. Рядом с матерью Райнеро становился северянином. Принцем Льдов. Яльте.

Детская привычка потянула его на ковёр. Райнеро уселся в самую гущу шерстяных листьев и розетт. Напротив оказалось тапестри. Райнеро усмехнулся. Маленький принц Льдов Рагге покорял снежные вершины, плавал в горной, отражающей небо реке, и находил на дне топазы и турмалины. Над соснами в беспредельном пространстве холодного неба парил ястреб. Малыш Рагге давным-давно приручил его, правая рука стала ястребиной тропой. Верный друг сопровождал принца во всех приключениях.

Прошло пятнадцать лет. Тапестри показало прекрасное место для битвы. Узкое ущелье, в ельнике над ним притаится засада, река преградит врагу путь…

— Рагнар… — в гнёздышке гарпии звучал только блицард.

Райнеро поднялся королеве навстречу, забыв в руке кубок. Мать выглядела расстроенной, сын усадил её в кресло. Матушка обняла ей же вышитую узорами севера подушку, напомнив девочку с портрета. Творение блицардского мастера висело тут же, над каминной полкой. Хенрика Яльте смотрела смешливо, но личико Дианы стыло бедой.

— Не мучь меня, матушка. — Райнеро отставил кубок, королева не проявила к извийну интереса.

Диана прикусила губу и покачала головкой. Причёска казалась слишком тяжёлой для хрупкой шеи. Эскарлотская мода мучила мать годами, делая из королевы заложницу.

— Я негодная королева, Рагге. Он даже не удалил из комнат графиню Морено.

— Это было весьма неучтиво с его стороны. — Райнеро отвёл глаза, матери незачем видеть его гнев.

— Я сказала, что опечалена его отказом. Напомнила, как он гордился тобой за битву при Сегорбе. Но он лишь припомнил мне мои слёзы. Я не сдержала их, когда тебя внесли в королевский дворец на носилках. Ты был ранен в спину, у тебя случались те жуткие припадки и не двигались ноги. Прости меня, Рагге. Франциск знает, как разоружить женщину.

— Мама, брось вспоминать это. — Райнеро привычным движением сел у материнских юбок. — Я никогда не прощу себе, что тем недугом причинил тебе боль.

— Морено сказала, — королева словно не слышала, — сыну вселюцеаннейшего короля не подобает лить кровь. Франциск её послушался, ну конечно, послушался. Знаешь, Рагге, если в одно ухо ему будет нашёптывать бог, а в другое — Розамунда Морено, он выберет Розамунду.

— Эта шлюха мизинца твоего не стоит! — притопнул Райнеро согнутой в колене ногой. — Я сожалею, что из-за меня тебе пришлось вытерпеть… общество Чёрной дамочки и… неучтивость короля.

— Неучтивый король приходится мне мужем, — матушка отважно улыбнулась. — С мужьями иногда приходится разговаривать, так положено.

Райнеро поднёс к изувеченной щеке мамину руку. Боль затихала, и не только оттого, что у королевы была вечно холодная кожа.

— Я не должен был.

— Не должен что? — сухой короткий смешок. — Стремиться к тому, что пристало мужчине и воину?

— Попадаться тебе на глаза после выволочки у отца, — усмехнулся принц Рекенья. — Прекрасной даме не подобает видеть расцарапанное лицо кавалера, даже если это её сын.

Королева приподняла его голову за подбородок, в красивейших глазах злились снежные вихри.

— Я — Яльте, Рагге. Мы — Яльте. Мы не боимся крови, сколько бы её ни было.

Райнеро прижал к губам мамину ладонь.

— Не отрекайся от этих слов, когда я буду проливать кровь в твою честь, матушка, — шутливо наказал сын.

— Я… я пригрозила ему. — Диана вжалась в кресло, стиснув обеими руками подушку. Райнеро ощутил подле себя пустоту. — Я сказала, что отошлю тебя в Блицард, коль скоро Эскарлота воспитывает тебя столь… односторонне. Я думала, он убьёт меня. — Белая рука метнулись к закованной в чёрный воротник шее. — Задушит той самой цепью на глазах своей потаскушки.

— Одно твоё слово…

— Ты ничего не слышал, нет! Королевам не пристало… — Прохладные пальцы легли на его лицо, погладили скулы и прикрывшиеся веки. Мать пыталась его успокоить, убаюкать огонь долгим поцелуем в лоб.

У неё не вышло, не могло выйти. Оставляя глаза прикрытыми, а голос — ледяным, Райнеро горел изнутри.

— Подай мне знак, и Розамунды не станет. Яльте терпеливы, но гнев их страшен. Яльте не прощают. Я — Яльте. Я вырежу у обидчицы сердце и положу к твоим ногам. Лишь одно слово, мама. Одно. Твоё. Слово.

— Милый, не надо крови… — отстранилась, отпуская его догорать в одиночестве.

— Конечно. Прости. — Райнеро поймал её руку, прижал к груди. — Сердце к ногам — это дикость. Я всё устрою иначе. Граф ви Морено потребует блудную жену назад, и она больше никогда тебя не потревожит. Яльте не только льют кровь, а? Нам по зубам интриги.

— Рагге, остановись. — Совсем снеговое личико, приоткрытые губы, влажный блеск глаз. — Франциск любит донну Морено. Любовь не спрашивает, примут ли её. Любовь не смотрит по сторонам. Любовь попирает любые приличия.

— Мама… — Райнеро не сдержал стона.

Диана опустилась на колени, обдав сына дымным шалфейным запахом.

— Я не осуждаю Франциска. — Губы застыли в храброй улыбке, но в глазах — вся жалкость таящего снега. — Он старался стать для меня любимым, десять лет старался. Но я… я слишком Яльте, Рагге. Мы не умеем впускать в сердце тех, кому не видим там места.

Мать прижимала его к себе, гладила по голове, словно из двадцати двух ему опять стало два. Это забавляло. Райнеро притворялся, что успокоился, выбросил месть из головы. Он понял. Мама — святая, она не допустит расправы над той, кто её оскорбляет. Она не вытерпит несчастья того, кто её не любит.

— Что ты делаешь на грешной земле, мама? — Сейчас он подмигнул. Потом осуществит задуманное. Аккуратно, без матушкиного ведома. — Твоё место в Святом Писании.

— Дурашка! — королева дёрнула сына за вьющуюся у глаз прядь и по-настоящему засмеялась.

[1]Наследник престола Эскарлоты носит титул герцога Валентинунья, на чьем гербе изображён бык.