Яблочные дни. Часть I

Глава 24

Эскарлота

Айруэла

Среди башенок книг канцлера Эскарлоты не оказалось. В поисках Мигеля ви Ита Гарсиласо ещё раз обошел вокруг массивного стола красного дерева. Даже у резных ножек — львиных лап — лежали внушительные фолио, кое-какие открывали пасти со страницами, некоторые были заложены во многих местах чёрными лентами. Гарсиласо провёл пальцем по перламутровой полосе на краю столешницы, прошёлся от угла к углу. На кончике пальца осталось чёрное пятно, чернила тут же проникли под ноготь. Гарсиласо нравились руки Донмигеля, как он называл канцлера с малолетства. У этих рук были быстрые, ловкие пальцы, они ловко обходили предписанные на наряды правила и часто не знали перчаток, к тому же их почти не покидали чернильные пятна. Всё говорило о том, что канцлер оставил работу совсем недавно, даже горстка разноцветных леденцов так и лежала, тая на солнце. Но где же хозяин кабинета? Гарсиласо отошёл от стола, прогулялся по витиеватому узору сотканного в Апаресиде имбирами ковра. От петляний по хитросплетённой золотой лозе закружилась голова, и Гарсиласо чуть не упал, наткнувшись на преграду.

— Ваше высочество.

— Донмигель! — Отступив на шаг, Гарсиласо приосанился, вздёрнул нос, заложил руки за спину, чуть прикрыл веки. Так он видел только нарядные сапоги канцлера, выше колена, чёрная жёсткая кожа прошита по голенищу золотой нитью. Сапоги не для двора — для верховой езды. Донмигель уезжает?

— Принц Рекенья. Чем я могу служить вам?

— Донмигель, я так больше не хочу, с Райнеро вы таким не были. — Гарсиласо больше не хотел соблюдать тексис. Поднял на канцлера голову, скрестил руки на груди.

— Ваше высочество недовольны? Позвольте узнать причину. — Донмигель покаянно нагнул голову. Со дня покушения на жизнь Гарсиласо принц виделся с канцлерам всего три раза и все три раза Донмигель держался совсем не как «Донмигель». О нет, то был «Мигель ви Ита». Причины такой перемены Гарсиласо не понимал, ведь раньше они с канцлером считались друзьями. Но и Райнеро Донмигель всегда оставался другом…

— Недоволен. — Гарсиласо сдвинул брови. Должно быть, устрашающего в этом было мало, но на лице Донмигеля не появилось ни одной эмоции. — Почему вы ведёте себя так?

— Прошу простить меня, если посрамил честь придворного неугодным поведением.

— Ну Донмигель! — Гарсиласо с досады топнул ногой. Ковёр заглушил его негодование.

— Как ваш некогда воспитатель, вынужден заметить, что ваше поведение несколько вольно для наследного принца. Извольте…

— Не изволю! Райнеро творил такое, что мог бы перевернуть мир, и никто не посмел бы сказать ему слова против!

— Как будет угодно моему принцу. Если позволите, я буду вынужден откланяться.

— Стойте. — Гарсиласо сам испугался своей дерзости, но Донмигель и бровью не повёл. Куда это откланяться? И ради кого Донмигель сменил привычный чёрный плащ на кремовый, с золотыми шнурами и щегольской, покрытой чёрной эмалью и усеянной драгоценными камнями фибулой? — Не позволю.

— Что угодно вашему высочеству? — Донмигель держал руки перед собой, в них была кремовая шляпа с чёрными и белыми перьями, за поясом вышитые золотом перчатки. Не знай его Гарсиласо, подумал бы, что Донмигель едет к даме. Но канцлер никогда не справлял свои личные дела так открыто, а весной и вовсе женился на сестре Сезара. От Гарсиласо что-то скрывали.

— Мне угодно Донмигеля. — Принц Рекенья решительно кивнул своим словам.

— Боюсь, я не знаю никого с таким именем.

— Отрекаетесь от своего имени? Уже отреклись! Вы… предали дружбу, доверие! — Гарсиласо отстранился от канцлера, пытался заглянуть в глаза, но тот так и стоял, верноподданнически показывая принцу макушку. — Признайтесь, вы сожалеете, что вам достался не тот принц! Сожалеете, что болт не попал в цель, так?! Или это вы и отдали приказ стрелять? Предав старшего принца, хотели убить и младшего? А следующим был бы отец? Но вам не занять Эскарлотского престола! Престол Рекенья для Рекенья!

— Я служу дому Рекенья душой и телом.

— Лжёте! Вы отправили за Райнеро солдат, они найдут его и схватят, а потом отец убьёт его! Как я был глуп, когда поверил, что это он отдал приказ стрелять в меня!

Гарсиласо попятился к двери, на глаза навернулась пелена слёз. От страшной догадки перехватило дыхание. У канцлера на поясе висела боевая шпага.

Донмигель поднял к нему глаза, шагнул навстречу. Гарсиласо отшатнулся, ударился спиной о спинку невесть откуда взявшегося стула.

— Принц Рекенья, вы сказали…

— Прочь от меня. Я закричу стражу.

— Салисьо, подожди!

Гарсиласо зажмурился, руки канцлера крепко сжали его плечи.

— Салисьо. Ты же знаешь, от меня не должно быть секретов, иначе и я не буду тебе добрым другом. Урок усвоен?

Гарсиласо открыл глаза. Донмилель мягко улыбался.

— Вы знали, что я подслушивал?

— И подглядывал.

— Я случайно. — Гарсиласо вспыхнул до жара во лбу. Интересно, о чём именно знает Донмигель… Об исповеди госпожи Дианы ему знать неоткуда. Хотя это он отправил Гарсиласо к матери… — Вы нашли комнату ревнивой герцогини?

— Конечно.

Гарсиласо виновато опустил голову.

— Салисьо, — Донмигель наклонился к нему, заглянул в глаза. — Я осуждаю не то, что ты подслушал. Наследному принцу следовало слышать тот разговор. Я недоволен, что ты скрыл это от меня. У нас не должно быть секретов, помнишь?

Гарсиласо кивнул, отвёл взгляд. Он знал, у Райнеро и правда не было секретов от «Клюва Ита», именно поэтому канцлер успевал сделать так, что наказание за шалость принца бывала вдвое мягче, если бывала вообще. Гарсиласо же ещё не успел привыкнуть раскрывать перед другим человеком душу, как перед собой. Раньше он рассказывал о своих тайнах и грехах только на исповеди, и то он выбирал те, которые можно было доверить Пречистой.

— Испугался?

— Немного.

— У тебя живой ум, честно говоря, я тоже испугался, когда услышал твою цепь имеющих право на жизнь обвинений.

Донмигель отпустил его плечи, придержав шпагу, сел на край стола. Гарсиласо обвёл кабинет блуждающим взглядом, солнце за окном играло бликами по квадратикам потолка и обитым тканью стенам.

— Это же не вы…

— Нет, Салисьо, конечно нет!

— Но кто?

Принц и канцлер встретились взглядами. У Донмигеля были почти чёрные, тёплого оттенка глаза. В них не страшно смотреть, и зачастую только в них Гарсиласо и видел доброе к себе расположение. Как он мог допустить мысль, что Донмигель пожелал ему смерти?

— Я не знаю, но… это конечно не Райнеро лично. Его люди, Салисьо, слуги, прихвостни, их нельзя сбрасывать со счетов, и если им дали приказ… Твой старший брат действительно способен на это, Салисьо, здесь я буду честен с тобой. Но я никогда не предам тебя и сделаю всё для твоей защиты.

— Мне не нравится этот разговор. — Гарсиласо обнял себя руками. — Райнеро не только обижал меня, он делал хорошее. Однажды он защитил, помогал иногда, а ещё мы плавали, и он…

— Я знаю, на что он способен, потому что это я воспитал его, Салисьо. Воспитал королём.

— Но теперь будущий король я.

Донмигель вздохнул, улыбнулся ему, поманил к себе. Гарсиласо сел на стол рядом с канцлером, его тут же обняли за плечо. Если бы кто-то увидел их… Гарсиласо терялся, какое наказание бы последовало за столько нарушений тексиса.

— Ты, мой принц, ты. Но этот грустный нос заставляет меня страдать.

Гарсиласо хихикнул, Донмигель показал пример, повыше поднимая голову с горделивым носом. Конечно, носу Гарсиласо было далеко до канцлерского, но он честно повторил. Донмигель тут же сложил пальцы, и на противоположной от окна стене, среди солнечных зайчиков, заплясал человечек. Театр теней был тайной канцлера и младшего принца, ведь за подобные запрещённые Церковью игры полагалась смертная казнь. Но Донмигель никогда не складывал тени Отверженного, его пальцы создавали только тени животных и забавных человечков. Он делал это так ловко и искусно, что сколько Гарсиласо не пытался повторить, у него получалось только самое простое, и то весьма неуклюже. Тени же Донмигеля будто жили своей жизнью, это завораживало.

Человечек вдоволь набегался за солнечными зайчиками, не поймал ни одного и пропал.

— Донмигель? А куда вы едете?

Канцлер надел шляпу.

— На прогулку с твоей тётушкой. Донья Хенрика пожелала узнать Эскарлоту, а какой проводник лучше меня? — Донмигель подмигнул Гарсиласо, спрыгнул со стола, оправил плащ. — Но я задержался.

— А можно мне с вами? — Гарсиласо последовал за Донмигелем к дверям кабинета. — Я тоже могу быть проводником!

— Нет, Салисьо, не в этот раз. — Донмигель пропустил Гарсиласо вперёд, мягко потрепал по волосам. — Принц не может ехать без свиты, а теперь представь, что это будет за процессия! Тётушка же хочет хотя бы на время сбежать от столь неприветливого к ней эскарлотского двора.

— Да, вы правы…

— Э-эй, не печалься. Мы ещё повеселимся, идёт? — Донмигель протянул ему красный леденец, подмигнул. Представить канцлера без конфеты за пазухой было невозможно, а уж для принца у него всегда находилась сладость.

Гарсиласо сунул леденец за щёку, кивнул, улыбнулся ему. Донмигель жестом показал поднять повыше нос, шутливо взметнул полами плаща и направился на встречу с доньей Энрикой. Гарсиласо перекатил леденец за другую щёку и усмехнулся. Как самонадеянны и доверчивы взрослые, даже такие, как Донмигель. Улучив Гарсиласо в одном подглядывании, он решил, что знает обо всех тайнах принца.

В полукружной поэзии Эскарлота фигурировала не иначе как огненный край. Сегодня истый её уроженец повёл заезжую королеву-дикарку на лесную прогулку, где просветил: метафора обусловлена не жаром солнца, весной и летом опаляющего землю до самых трещин. К сожалению, причина и не в оранжево-красной листве, разгулявшейся по лесу неистовыми красками зарева. Хенрика заворожено глядела, как копыта её лошадки вминаются в хрусткий, шелестом отдающийся багрянец, как яркими сполохами взмывают с крон птицы, и слушала историю о безумной хозяйке замка, что прежде стоял на месте Пустельгских гор, разделявших Эскарлоту и Равюннскую империю. Правда, начал герцог ви Ита с того, что подловил королеву-дикарку на недостаточном знании землеописания. Она отшутилась, что, в отличие от старшего племянника, университет не заканчивала. А сама жадно выслушала, как во времена Второй Равюннской империи ушла под землю от землетрясения рубежная крепость, как взамен образовалась впадина, чаша с лавой, как эту чашу обступили горы, поднявшиеся из-под земли, и как император провозгласил, что отныне берёт отсюда начало новая провинция, чьё имя «Огненный край». Впрочем, помимо научных знаний учёный ворон припас для гостьи легенду. В чаше с лавой по сей день виднелись полуразрушенные строения из камня, особенно хорошо сохранилась башня, впоследствии ставшая последним пределом хозяйки крепости. Та ждала жениха с, конечно же, захватнической войны, а он вернулся с другой женщиной. Отвергнутая выбросилась с башни, и её кровь вскипела лавой…

— Героиня вашей легенды на диво глупа, Мигель. — Хенрика прицокнула. — Ей следовало выцарапать сопернице глаза, а изменщика сжечь в этой самой впадине. За мной бы дело не стало… — Легенда нашла в её душе странный отклик. Да, она бежала от любовных притязаний настырного кузена Лауритса, отбиваясь короной. Но… Откопай он себе в Песках другую, приняла бы такой исход Королева Вечных Снегов? Это бы стало оскорблением и попранием замысла жарких битв за её любовь, отрицанием всех его дел, разве нет?

— Возможно, у меня есть одно средство, которое временно сведёт на нет прославленную кровожадность вашего рода. — Герцог ви Ита, разряженный с блеском куклы эскарлотского дона, поравнял свою вороную кобылу с Фольке и протянул раскрытую ладонь.

На развёрнутом бумажном свёртке краснели, желтели и зеленели леденчики. У Хенрики заранее свело зубы.

— Не угадали, Мигель. Королеве-дикарке не по вкусу сладости.

— Именно поэтому они не сладкие. — Ита хитро улыбнулся, приподнял острые брови. — Попробуйте. Ваш младший племянник больше всего любит красные.

Хенрика переодела перчатки с рук на луку седла и взяла тёмно-красную капельку — чем не кровинка. От сладкой скорлупки зубы засаднило, Хенрика поскорее разгрызла леденец. Во рту закислило. Слишком знакомая и невозможная в Эскарлоте ягода лопнула на языке.

— Откуда?

— Королева Диана лично следила, как ухаживают за кустами брусники и клюквы.

Хенрика быстро кивнула, поспешила отвернуть лицо, слишком легко на него слетались тени горя, а это не для зоркого вороньего ока. Перед взглядом поднялись холм и два дерева на нём, этакая арка с отливающим красным стволами-колоннами и редеющей, сходящейся в дугу листвой. Вперёд. Хенрика не сомневалась, северные ягодки не были популярным при дворе лакомством, неуспех следовал за бедной сестрой в каждом её деянии.

— Небогатое наследство оставила Диана этой стране, — губы холодила грустная улыбка.

— А теперь не угадали вы. — Герцог ви Ита затряс головой так отчаянно, что перья на шляпе сложились в крылья вспугнутой птицы. Какой? На пути к эскарлотской границе до Хенрики доходили слухи, что кузен приволок из похода стаю — стадо? — очень крупных диковинных птах, из чьих перьев в Песках делают украшения и чьи яйца едят… Вот какую заморскую ерунду этот невежественный лесоруб приготовил на смену анатомическому театру и университетским кафедрам! — Сыновья вашей сестры — главное сокровище Эскарлоты.

— Не вы ли рассказывали, что старший подобен чудищу? — Кузену Лауритсу, чтобы озвереть, пришлось четыре года барахтаться в песках и крови, но что довело ограждённого от войн племянника?

— Подобен чудовищу с задатками совершенного правителя, — поникнув носом, вздохнул Мигель и направил лошадь на полянку, краснеющую не тусклее лавы. Со всех сторон её окружали деревья в зареве красной листвы, продолжая непрошенные сравнения с огненной впадиной. Уж не начнётся ли настоящая Эскарлота для Хенрики Яльте только отсюда?

Настроение улучшалось по мере того, как её проводник по эскарлотским красотам своими руками — слуги и приближённые не сопровождали его на прогулке, что ещё обернётся ему выговором от короля — накрывал под сенью деревьев «стол» для трапезы. В седельных сумках он вёз скатерть, посуду и кушанья, а не книги и документы, как в шутку ей, было, в начале подумалось.

Как и в деле варки кахивы, Мигель показал себя сущим чудесником на поприще сервировки. Хенрика лишь присела на опушённый бахромой край оранжевой скатерти и моргнула, а он уже наколдовал какие-то немыслимые яства на плоских деревянных тарелках. Прежде, чем она успела что-то разглядеть, хозяин трапезы протянул ей кубок с вином. По счастью, кубок не обезображивали ни рекенианские вороны, ни что-либо иное, а по запаху вино выигрышно отличалось от того фруктового сиропа, каким потчевал себя, семейство и гостью король.

— За дом Яльте, донья Энрика. — По лукавому лицу Мигеля пробегали барашки теней от колышущейся листвы. Ему бы пошло баловаться колдовскими трюками, сидя под крылом Стража Веры. — За волчицу, юного волка и волчонка, пока слишком слабого, чтобы быть принятым в стаю…

— Снова не угадали, Мигель. Яльте со смерти Рагнара жили под знаком гарпии, а теперь ей на смену заступил барс Яноре. — Вино отдавало лёгкой горечью трав и пряностью кахивы, Ита не мог бы угодить королеве-дикарке больше. — И не стоит напоминать мне о втором эскарлотском сокровище, выданном вами за яльтийскую зверюшку. В конце концов, я всё ещё здесь… Вы же не думаете, что я терплю эту страну ради брюха Франциско или вашего вороньего носа?

— Вы только скрашиваете горькие дни малыша, но не спасаете его, — не принял шутки канцлер. В коротких пальцах блеснула двузубчатая вилочка с наколотым на неё кусочком мяса, тоненьким, как лепесток. — Поверьте, этой стране найдётся, чем ещё вас порадовать.

Хенрика с некоторым опасением взяла вилочку с подношением. Розово-оранжевое, оно выглядело сырым, но наверняка его коптили, как андрийские колбаски. Пахло мясцо так, будто подпортилось, но любопытство обыкновенно пересилило в ней всё. Пока она аккуратно прожёвывала солёный, острящий деликатес, Ита придирчиво изучал спираль из тарталеток — разнообразие начинок не поддавалось счёту.

— Энрика, вы — перелётная птица, вы вернётесь домой, как только условия станут опять вам пригодны. — Учёный ворон выбрал корзиночку с паштетом, яйцом и измельчённой зеленью, затем заглянул Хенрике в глаза. Под его собственными мешки сами смотрелись как тарталетки. — А Салисьо останется, и посмотрите на короля! Негоже доброму подданному произносить эти слова, но не долго король Франциско задержится на этом свете. Салисьо мал. Пока он достигнет совершеннолетия, у власти упрочатся другие, и тут я один не воин. — И канцлер вонзил на диво белые зубы в угощение, явно давая неуступчивой тётке младшего принца обдумать им сказанное.

Хенрика угостилась вторым лепестком мясца с обманчивым впечатлением. Франциско Рекенья, жирный ворон Эскарлоты, выкаркивал одну из ведущих партий в политическом многоголосье стран Полукруга. Этому же ворону были нипочём чириканья трёх стай мелких пташек — знати, духовенства и выборных граждан от отдельных городов. Формально они имели право голоса на особом собрании — кортесе — но не осмеливались этим правом воспользоваться. Ригсдаг в Блицарде был куда более непоседлив и голосист — обидчивые дворяне, кичливые купцы, суровые лесорубы, словом, неприятное общество, с которым приходилось изъясняться просторечиями, а под конец зазывать на дармовое пиво. Эти невежды принимали свою королеву с сомнениями, в то время как члены кортеса в равной мере благоговели и перед Франциско Рекенья, и перед его канцлером.

Это Хенрика уяснила себе в первые же дни своего пребывания в Эскарлоте. Не могла уяснить другого — как этот человек может подстрекать её к похищению наследного принца? Ему, что же, мало того, что он добился отмены Закона о запрете признания бастардов и отмены казни несовершеннолетних, объединил слушания в Церковном и Светских судах, благоустроил крупные города и реставрировал руины? Насколько Хенрика знала, большая часть его дел была мягким, вкрадчивым противодействием на деяния короля Франциско. Особенно если подавать это королю как его собственные монаршие замыслы, своевременно являвшиеся на смену устаревающим законам. Однако авторство последней своей затеи Мигель ви Ита оставлял себе и вообще видел её едва ли не величайшим своим деянием, когда бы она удалась. Но этого не будет. Как бы сильно Хенрика Яльте ни бравировала своей сумасбродностью, как бы ни привязалась к малышу Салисьо, её ответом оставалось «нет». Пусть собственное решение и разбивало ей сердце.

— Ваш кортес запуган и слаб, Мигель. Он боится гримас вашего носа не меньше, чем рёва Франциско. И это с ним вы не воин? А король умрёт не раньше, чем вы подбросите ему «его же» финальный замысел и получите согласие, чтобы осуществить его. Вы открыли ему глаза на то, что в Петле из бывших язычников получаются сносные обращённые люцеане и с ними можно торговать. Неужели после такого вы всё ещё боитесь, что можете чего-то от него не добиться? Оппозиции же я при дворе не увидела. Боюсь, сейчас вы дурите меня с удвоенной силой. Во-первых, вы думаете, что в государственном устройстве я разбираюсь ещё хуже, чем в землеописании. Во-вторых, исключаете моего старшего племянника, хотя в первый наш разговор и считанные минуты назад вы выставили его редкостным чудищем.

От долгой речи во рту пролегли не иначе как пески Мироканской пустыни. Хенрика смыла их хорошим винным глотком, от которого стало тепло в груди. Плащ надавил на плечи, и Хенрик его сбросила. Если даритель и опешил при виде того, как эскарлотский двойник блицардского шаубе падает наземь, то скрыл это за заботой. В кубок долили вина, а вилку вынули из пальцев и вернули с кубиком чего-то белого-зелёного. Хенрика отложила дегустацию с тем, чтобы договорить:

— Так как же так, Мигель? Вы уже допускаете, что страшный старший брат позволит Салисьо дожить до коронации? Определитесь, мой славненький.

— Это самый знаменитый эскарлотский сыр, он вызревает в пещерах месяцами. — Герцог ви Ита отсалютовал сыру-затворнику и мечтательно улыбнулся, взглянув на ту высоту, где начинались у деревьев ветки. Точно птица предвкусила полёт. — А я иногда позволяю себе более радостные прогнозы, правда, основываются они обычно на смерти Райнеро…

Диана бы за такие слова зубами впилась в это крепкое горло с выступающим кадыком, обманчиво защищённое эмалевой фибулой. Хенрика промолчала и занялась деликатесом. «Тухлое» мясо оказалось изумительным, но повторит ли его успех этот сыр? Ведь ему явно нехорошо. Он рыхлый, иссечённый голубовато-зелёными прожилками, будто шрамами, а запах! Ну конечно, его же месяцами томили в пещерном плену… Хенрика прикрыла глаза и отправила «калеку» в рот.

— Я нравлюсь вам так же, как сыр и хамон? — засмеялся Мигель после того, как королева-дикарка, закатывая глаза и постанывая от удовольствия, съела ещё десяток похрустывающих от плесени кубиков, запила вином и с трудом удержалась от того, чтобы не лечь на спину и предаться сырным грёзам. Кары на блицардских сыроваров нет…

— Не обольщайтесь, Мигель, я не продаю свои услуги похитительницы принцев за такую смехотворную цену. — Хенрика накрутила на палец шнур на канцлерском плаще и потянулась к блюду, где ломтики кабачков и грибов вели за территорию бой с красными сморщенными пришельцами и зелёными погорельцами — они были какие-то сдутые и местами поджаренные до черноты. Стремительный налёт вилочных зубчиков разрешил их затяжной спор. Впрочем, сама Хенрика опробовала лишь края «трофея», прочее же вложила в рот сцапанному за шнурок герцогу. Ей очень понравилось, как он ест, не скрывая наслаждения пищей. — Не продаю тем более, что вы и не разъяснили мне, что за тени вы прочите во временщиков при царствовании Салисьо?

— Мы с вами только что совместно вкусили приготовленных на уличном огне овощей. Перец, помидоры, кабачок и грибы обжаривали в оливковом масле, я подарю вам на прощание пару корзин с ними. — Мигель подмигнул ей, после чего вернул любезность, накормив белыми, обжаренными в пряностях ломтиками. Наследство морского гада, что рядом не водился с рыбёшкой Папиранцевого моря. — Вы невольно подобрали невероятно правильное слово. Тени. За спиной короля Франциско едва слышно шелестят полами ряс два исповедника, направленными к нему Святочтимым в знак величайшего благоволения. Таким образом, на эскарлотском троне последние лет десять восседает Пречистая Дева. Салисьо не согнать её оттуда, устами церкви она усадит его у своих ног и объявит слабым мучеником. Перейдём к десертам?

— Мигель, я же предупреждала…

— Это полюбится вам с первого вида.

Хенрика с показным скепсисом сложила под грудью руки. Та, естественно, приподнялась в туго зашнурованном лифе, и зоркий вороний глаз не проморгал такое.

— Подставьте ладони. — Мигель приподнял брови, обе его руки сжимали нечто багровое, выигрывающее в цвете у щёчек Непперга. Из-за круглой формы оно походило на орган, выложенный на поднос в анатомическом театре, к тому же, посередине было надрезано.

— Так и быть. — Мигель надломил эту штуку, и в ладони Хенрики посыпались маленькие красные ягодки. Капельки крови, упавшие в снег её ладоней. О да. Стихия Яльте.

Некоторое время Хенрика вдыхала аромат ягод — цветочный? травяной? фруктовый? Ну какой же? Любовалась их алой горстью — краше рубинов в андрийском венце. Хитрый ворон ви Ита наблюдал за ней, улегшись на бок и подперев рукой голову. От плаща он избавился, до груди расстегнул квадратный воротник колета, открывая искусную вышивку по круглому вороту сорочки. Судя по раскованным движениям, канцлер сегодня изрядно сжульничал, обойдясь без подобающих придворным дощечек по животу и спине. Королева-дикарка в своём жульничестве пошла намного дальше: под атласную зелень лифа на своём платье не поместила корсет.

— Что это вы клюв защёлкнули? Растратили доводы, как заставить меня передумать? — Хенрика захватила зубами несколько ягодок и забыла дальнейшие слова. Кровью этого фрукта хотелось бы упиваться вечно, в жизни она не пробовала ничего восхитительней. Жёсткие ягодки похрустывали на зубах, брызжа прохладой, расплескивались кислой сластью и терпкостью, и догадайся кузен Лари первым открыть ей это блаженство, она, возможно, и не была бы к нему столь строга.… Но нет, только голова «песочного» лекаря, только огромные птицы, несущие яйца и пушащие перья!

— Боюсь, это был мой самый веский довод… — склонил Ита в притворном отчаянии чернокудрую голову. Он, всё-таки, слегка походил на Мариуса. А может, Мариус — на него…

Не совсем понимая, куда ссыпала горсть, Хенрика зажала между зубами единственную ягодку и на четвереньках продвинулась к Мигелю, какового и наградила настоящим поцелуем Яльте.

Канцлер вкусно пах кахивой, а движения его губ, по ощущениям, были столь же красивы, как сами губы. Он не спрашивал, что она делает, и не предлагал сначала дружбы, он просто уложил её на краю скатерти — листья под бархатом стали слаще любой перины — и принялся целовать. Умело, без ложной страсти, но чувствовалось, как любознательность в нём разгорается с каждой изученной нийей кожи Хенрики. Её пробирала привычная сладкая дрожь, лёгким требовалось больше воздуха, руки не умели лежать вдоль тела и, скользнув под сорочку Мигеля, проверяли, сколь усердно он тягает стопки книг, бумаг и королевскую печать. Умеренно усердно. Никаких отметин на горячей коже тоже не попалось, и Хенрика с чувством выполненного долга занялась гульфиком. Она одевала Мариуса по эскарлотской моде, и хитрости расшнуровывания гульфика не составляли для неё секрета.

— Вы очень красивы, — признал Ита над развязанным лифом и оставил между грудями долгий, исследующий поцелуй. После она заставила его издать прерывистый вздох, забравшись пальцами в гульфик. — Было ошибкой позволить вам носить эскарлотские платья.

— Вы не поверите, но от эскарлотских панталон я сейчас изнываю гораздо больше… — Хенрика со смешками собрала вверх юбку, согнула в коленях ноги, освободившиеся руки распрямила за головой, купая в лаве осенних листьев.

— Я женат, и женат на благонравнейшей женщине этого королевства, — опомнился замечательный семьянин, едва стянул с неё панталоны и совершил первый греховный толчок.

— Спутали меня со своей Пречистой, Мигель? — Хенрика сжала его бёрда своими, теперь уже наверняка придавая их забаве ту форму, о которой эскарлотец первым упомянул. Он будет стремиться вырваться, а порок удерживать и возвращать назад… — Я не отпускаю грехов.

Ита вдруг неловко навалился на неё — движение без всякого ритма отдалось внутри лёгкой болью — зашипел, прижав палец к губам. Он смотрел в сторону и прислушивался, напоминая предельно сосредоточенную птицу. Подавив всплеск негодования, Хенрика схватила Мигеля за предплечья и сжалась под ним.

— … разумным? Донна Розамунда, мы пришли к этому решению сами, и причиной тому отнюдь не ваши материнские чувства, — пробасили ближайшие деревья голосом короля Франциско Рекенья. Стало слышно, как звенят сбруи, шуршат тяжёлые одежды, мнётся листва под копытами лошадей короля со свитой. Хенрика поостереглась добавлять к этим звукам свой испуганный вздох. — Признать нашего с вами младшего сына законным, сделать его принцем — необходимость. Лоренсо младше Гарсиласо на два ничтожных года, он ни в чём не будет уступать старшему брату. Наступили тяжёлые времена… Я не могу рисковать. Короне нужен наследник с кровью Рекенья, а у меня остался только один приличный сын. И вы сами видели, треклятая северная кровь в нём не дремлет!

— Осмелюсь сказать, она клокочет в нём, эта северная кровь, — вздохнула с умеренной горестью Розамунда Морено. — У нашего Лоренсо повреждён нос, при этом отёк настолько силён, что бедняжка едва дышит…

Из-за деревьев за головой Яльте и герцога ви Ита разнёсся натужный скрип, так могли скрипеть седло или подпруга, следом что-то многократно чавкнуло. Хенрика переглянулась с почти-почти любовником. Кажется, они оба пришли в ужас при мысли, что это мог быть поцелуй.

— Утешь свои и сыновьи печали за приятным и ответственным делом. Слышишь, белочка моих угодий? Подбери два достойных имени новоиспечённому принцу…

Дальнейшие слова миновали уши Королевы Вечных Снегов. Она захрюкала от смеха, и, возможно, выдала бы себя и канцлера с поличным, если бы он не зажал ладонью её несдержанный рот. Ита напрягся всем телом, выскользнул из неё, а в довершение нахмурился так, что его нос навис над ней орудием наказания. Непперг выглядел схоже, когда Хенрика уходила от него, чтобы охранять сон племянника. Однако на того, в отличие от Ита, вряд ли бы подействовал укус за палец. Мигель убрал руку. Чуть рассеянно, извиняясь, поцеловал губы. Хенрика погладила его за гладкий подбородок и сощурилась:

— Они уехали?

— Кажется да… — Герцог ви Ита пятернёй потянул себя за волосы, шире раскрыл глаза. И, к её ужасу, разогнулся и сел. От дурацкого разговора хряка и лисы, простите, «белочки», у него пропало и желание, и интерес. — Треклятая троица, вы это слышали? Он хочет… невероятно… признать одного бастарда, отвергнув другого! Безумен! — У его лба подвивались пряди, чёрные, змеистые, это напоминало о принце Тимрийском. Но даже тот, подверженный припадкам безумных идей, неутолимой жаждой множества свершений сразу, не обходился с Королевой Вечных Снегов вот так. — Только этого мне не хвата…

— Кхм… Мигель! — Хенрика поднесла его руку в своей груди, сам нахваливал. — Если вы сейчас же не вспомните, зачем забирались на меня, я обижусь.

В первые мгновения герцог ви Ита казался обескураженным, будто силился вспомнить, чем занимался до припадка негодования. Хенрика подвигала бёдрами. Признаться, она продрогла. На улице с самого утра было свежо, она с оголившейся грудью лежала на земле, а почти любовник, похоже, был горазд давать жар огненной впадины лишь на словах. Видимо, она зря понадеялась, что здесь для неё начнётся настоящая Эскарлота?

— Тысяча извинений, — вдруг сказал герцог ви Ита, и в считанные минуты кровь Яльте вскипела той самой лавой из легенды.

Всё тело горело так, будто Хенрика плыла по волнам жидкого, клокочущего огня. Каждый новый наплыв этой огненной боли в последний миг делался удовольствием. Она совсем не видела Мигеля, под веками трещали искры, но по отрывистым звукам было яснее ясного, что и ему хорошо. Самая благонравнейшая женщина Эскарлотского королевства явно подпускала его нечасто, а ведь могла бы познать Солнечное блаженство! Хенрика расхохоталась богохульственной шутке, но Мигель обратил её хохот в стон, в крик, наконец, в хрип, и огню не становилось конца…

— Ви Ита?!

Рёв пронёсся над ними шквалом, прибил огонь, до дна высушил чашу с лавой, окатил холодом, оставляя потерянно плескаться в брызгах, хватать ртом мокрый оледеневший воздух. Хенрика не помнила, как оказалась на ногах, наверное, её поднял Мигель. Тело ломило от слабости, пронзало дрожью. Низ живота болезненно сжимался. Кожу щипало от прохладного ветра. По ушам бил напористый стрекот Мигеля, перебиваемый рёвом короля Франциско.

— … Вы правы, ситуация несколько щекотлива…

— Я был наслышан о чёрных чарах этой женщины…

— Но!

— … Задолго до её появления здесь!

— Сеньора Яльте не виновата!

— Ви Ита!

— Не устоял, грешен…

— Сутки в молитвах! Три месяца воздержания! До их истечения жены не увидите!

Зарево листвы первое время слепило, но вскоре Хенрика различила в этой красноте себя и ещё три фигуры. Сама она стояла за плечом герцога ви Ита, а через скатерть от них высилась конная громада всеблозианнейшего короля Франциско. Меховые манжеты на рукавах его ропоны прыгали в воздухе взбесившимися зверьками — с такой дурью он размахивал ручищами. Розамунда Морено держалась немного поодаль, и впрямь белка в коричневой шёрстке плаща. Она снова не спрятала мордочку за вуалью, и Хенрика невольно проследила за её взглядом. Он глубоко увяз в гульфике на штанах Ита, которые тот поспешно шнуровал. С губ рвалось неуместное хихиканье с изрядной долей триумфа — для Хенрики Яльте в этом гульфике не было тайны. Хенрика зажала рот пальцами и поняла, что выставляет напоказ грудь в пометках герцогской любознательности.

— Вы-то в ней что отыскали? — ворчливо пробасил Рекенья и смолк, заглатывая столько воздуха, словно хотел проглотить весь этот порочный мир.

Выкаченные глазищи упёрлись в Хенрику. Они ждали. Они велели. Визжи. Прикройся. Опусти очи долу в смиренном покаянии и позволь красноте стыда разъесть белизну лица твоего. Хенрика закусила губу, пытаясь преградить путь смешкам. Шнурующие лиф пальцы не зашевелились быстрее.

— Что отыскал я в сеньоре Яльте?… — от растерянности Ита на мгновение утратил осанку. — Ваше величество, вы уверены, что будет уместно обсуждать даму в её присутствии?

Хлебнув ещё воздуха, переложив поводья в другую руку, Рекенья вдруг оглянулся на свою белочку и назад повернулся уже пристыженным. Это что же, наш грешный праведник в один особо располагающий вечер обсуждал её с Ита?

— Позвольте, ваше величество, но чем же мы так провинились? — Никто в здравом уме не стал бы говорить таких слов королю, перед чьими глазами трепыхались на ветру кружева панталон и неохотно исчезала за крестами шнурка порочно зацелованная грудь. Но для Хенрики Яльте это было удовольствием сродни поеданию сыра с плесенью. — Неужели вы с вашей… белочкой… не уединялись в опочивальне больше трёх плодотворных раз? Вы нарушили наше с Мигелем таинство, пусть не в четырёх стенах, но под сенью леса и куполом солнышка. Таинство такое же, как ваше. Греховное, стоящее вне брачных уз. Все мы грешны, ваше величество. — Хенрика улыбнулась шкодливой фрейлиной и сложила в реверансе измявшуюся юбку.

— Наша гостья плохо изъясняется на эскарлот, — нервно на неё обернувшись, застрекотал Ита с пугающей скоростью. Его руки двигались снизу вверх по застёжкам, заковывая его в футляр колета. — Она хотела сказать совершенно иное! Я объясняю, ваше величество, только позвольте, только, итак, послушайте…

— Нет!!! — От ора Рекенья окрестные кроны деревьев взорвались россыпями птиц, Хенрика схватила себя за плечи. Круг его морды обрыхлился больше прежнего, смуглая кожа обрела красноту листвы, глаза выпучились — не приведи Прюмме, лопнет целый или выпадет вставной. — Ты падшая похотливая сука! Сквернейшая тварь из живших и ныне живущих! Ты омерзительна Всевечному и детям Его, ты гнойник на покрове этого богоданного мира! — Слюна из клацающей пасти летела во все стороны, жирный палец в перчатке грозил ей и, видимо, так хотел ткнуть, что конь под седоком двинулся прямо на неё.

— Ты завлекаешь мужей в свои сети и до дна выпиваешь их, аки демон самых грешных ночей, плоть твоя ядовита, а кровь гнила, и погибель есть вечно алчущее, вечно сырое лоно твоё! — Королевский конь был меньше Великана, принадлежавшего Неппергу, но в эту минуту предстал такой же кошмарной громадой, как всадник.

Мохнатые копыта смяли блюдо со знакомыми багряными плодами и зелёными, в чешуйках, как драконьи яйца с миниатюр. Брызнули красные и зелёные соки, деревянное блюдо треснуло. Хенрику толкало назад, толчок за толчком, это делал Мигель ви Ита, делал это и пятился сам, пока она не вскрикнула от боли, угодив спиной в ствол дерева.

— Франциско!!!

Безумец охрип и закашлялся, рожа сморщилась в гримасе уродливого младенца, он оглянулся через плечо. Он не хотел слушать окрика Розамунды, послушание вызывало у него омерзение, но вот руки натянули поводья, останавливая жеребца в паре ний от блюда со спиралью тарталеток. Из опрокинутой бутыли у копыта непролитой кровью Яльте вытекало вино, плеща пятнами на оранжевый бархат скатерти. Не счесть, сколько крови пролилось бы на ложе «девы на троне», если бы лилась она в каждую грешную ночь…

— Ты, — уже спокойно сказал Франциско Рекенья, вновь устремив в неё палец. Хенрика отстранилась от дерева, спина распрямилась с тугой, но терпимой болью. Душа, обожжённая поистине инквизиторским пламенем, болела гораздо больше, но Заступник Веры увидит её только Королевой Вечных Снегов. Она отстранила попытавшегося загородить её Ита и ступила назад на оранжевое поле, откуда только что была спасена, оттолкнута, как растерявшийся перед атакой вражеской конницы воин. — Нам видно. Нам ведомо. Наши слова не заронили в твою порочную душу и семени раскаяния. Пусть. Но Всевечный сам покарал тебя. Именно из-за твоей больной, необузданной похоти он не одарил тебя мужем, не дал дитя.

Горло туго сдавило, на свободу не мог прорваться даже тихий, сдавленный вздох. Хенрика Яльте вонзила ногти в ладони и ещё выше подняла голову, лишь бы это одноглазое чучело не углядело, как задрожал подбородок.

— Уезжай из моей страны, — кивнул ей Франциско Рекенья, словно усиливая этим кивком весомость молвленных слов. — Я денно и нощно отмаливаю грехи моих подданных, молюсь за грешные их души и к свету Солнечному из мрака Лунного вывожу заблудшие их сердца. Но с тобой мне не совладать. Уезжай из моей страны завтра же и навсегда, а к сыну моему и мыслить не смей подойти.

Вселюцеаннейший король оставался в седле, окаменев в своей праведности. Но Хенрике казалось, что он спустился, схватил её, сломал ей грудную клетку и теперь до последних горьких соков ледяной крови Яльте выжимал сердце.

Салисьо.

Не мыслить подойти.

Уехать навсегда.

Салисьо с его «Вы же Яльте, тётушка», «Вы слишком многого от меня хотите, тётушка», «Вы удивительная, тётушка», и косые, но яльтийские глазки, на которые он из смущения напускает пушистые кудряшки. Салисьо, что так и не обретёт матери, не доучится быть Яльте…

«Но Всевечный сам покарал меня. Именно из-за моей больной, необузданной похоти он отнял у меня почти мужа и теперь отнимает почти дитя».

Глаза обжигало слезами, но Хенрика Яльте вскинула их на короля Эскарлоты. Губы дрожали и леденели от горя, но она разомкнула их и вышипела:

— Слушаюсь.