Восстать из Холодных Углей

Глава 25

Я почти ничего не помню о поездке в Джанторроу. Думаю, я заблокировала себе память и не помню никаких подробностей потому, что это, без сомнения, был один из худших периодов в моей жизни. Рука Хардта была перевязана, и его вели в наручниках под постоянной охраной. Он легко это переносил. Терреланские солдаты обвинили меня в гибели своих друзей. Более пятисот погибших и столько же раненых. Они были правы, обвиняя меня, это была моя вина. Это не значит, что они были правы, когда отобрали у меня ботинки, привязали сзади лошади и заставили быстро шагать, угрожая в противном случае тащить меня волоком. Авангард задавал изнурительный темп, и я была вынуждена его поддерживать. Каждый день был монотонным мучительным маршем на покрытых волдырями, окровавленных ногах, когда я тащила себя на пределе своих сил. Мне давали несколько глотков воды каждое утро и когда мы разбивали лагерь, и этого едва хватало, чтобы поддерживать силы, и мое горло горело огнем. Кормили меня раз в два дня, и то объедками, которые оставляли солдаты. Самые злобные солдаты оскорбляли меня, плевали в меня, ставили подножки и даже били кулаками. Фельдмаршал ничего не сделал, чтобы остановить своих людей.

К тому времени, как мы добрались до окраин Джанторроу, я уже была на грани того, чтобы сдаться. Я чувствовала, что от меня ничего не осталось. Только мое упрямое неповиновение удерживало меня на ногах. Я отказывалась умирать, а терреланцы отказывались меня убивать. Таков был их путь, и Красные камеры должны решить эту проблему. Я упоминаю об этом по одной причине — каким бы ужасным ни был мой вынужденный марш в Джанторроу, мое пребывание в Красных камерах было еще хуже. Хотя, по крайней мере, там не надо было много ходить. Полагаю, есть за что быть благодарной.

Всякий раз, когда мы останавливались, я падала. Всякий раз, когда я падала, кто-нибудь меня бил. На несколько часов мы остановились недалеко от Джанторроу, и я заработала немало новых синяков. Я мельком увидела Хардта, он горбился, из раны на голове у него текла кровь, левый глаз заплыл и закрылся. Мы на мгновение встретились взглядами, и я почувствовала, что стала немного выше ростом. Затем кто-то меня ударил, и вместо этого я оказалась на земле. Когда ты привязана к лошади и она начинает двигаться, ты тоже начинаешь двигаться. Разумно выбирать самому, особенно когда входишь в город с мощеными улицами.

Новость о моем прибытии широко распространилась. Жители Джанторроу кричали и насмехались, некоторые даже бросали в меня чем попало. Я получила камнем по лицу, упала на землю и с трудом поднялась на ноги прежде, чем веревка натянулась. Их ненависть ко мне казалась несоразмерной. Мои действия не могли так сильно повлиять на жителей Джанторроу, но, полагаю, в этом и не было необходимости. Возможно, обо мне говорили неправду, сообщали новости, которые превратили меня в деспота-захватчика. Возможно, они вообще не слышали обо мне, но ухватились за возможность выплеснуть на меня бездумную ненависть. Иногда люди бывают такими: они радуются страданиям других, часто это способ забыть о своих собственных. Я безропотно переносила нападки, но внутри меня снова разгорелись ненависть и гнев.

Сссеракис хранил полное молчание. Я больше не мешала своему ужасу манипулировать моей тенью, но он каким-то образом исчез. Я даже не чувствовала его внутри. Это огорчало меня гораздо больше, чем те дураки, которые выкрикивали в мой адрес язвительные замечания.

В конце концов, мы подъехали к воротам самого дворца. Там мы остановились. Я упала, и кто-то ударил меня по почкам. Как будто мое положение было недостаточно плохим; удар по почкам еще больше усугубил проблему. Хотя, должна признаться, моя гордость немного возросла. Я решила, что я достаточно важна, чтобы заслужить аудиенцию у самого императора, прежде чем они займутся мной по-настоящему. Я тогда еще не понимала правды.

Фельдмаршал снова повернулся ко мне. Он не улыбался, как могли бы сделать некоторые, но в его глазах было дикое удовлетворение, смешанное с некоторой жалостью. Мало что вызывает во мне такую вспышку гнева, как жалость.

Ворота были открыты, и меня пропустили внутрь, причем одновременно и толкали, и тащили. Королевский дворец Террелана величественное, широко раскинувшееся сооружение, расположенное на высоком холме в центре города; из него открывается вид на Джанторроу. Это чудо из сверкающего камня, витражей и башен. Самая высокая башня, похожая на темно-серый монолит, возвышается в центре дворца и на ее вершину ведут сто отполированных белых ступенек. Императорская башня. Говорят, что с крыши он мог видеть весь Джанторроу. Впечатляющий вид на его империю. Я предположила, что они поведут меня именно туда, чтобы унизить перед своим правителем. Вместо этого меня потащили в сторону, подальше от башни, к приземистому, уродливому зданию, которое выглядело неуместно среди великолепия дворца. Но здание имело вполне подходящий вид. Солдаты подтолкнули меня к темнице. К Красным камерам. Я попыталась оглянуться, пытаясь найти Хардта, но получила удар по голове. Тогда мое достоинство окончательно исчезло.

Меня повели в темноту, освещенную лишь мерцающим светом фонаря, и вниз, в глубины. Это было похоже на возвращение домой. Избитую и закованную в цепи, меня увели глубоко под землю, лишили моей магии, и впереди меня ждали только пытки и смерть. Круг замкнулся. Но, в отличие от Ямы, в Красных камерах не было большой пещеры, не было ни струпьев, ни рытья, ни грубо обтесанных стен, ни выброшенных инструментов. Внизу были лестницы, упорядоченные коридоры с дверями на равном расстоянии друг от друга и крики. Некоторые из них были воплями проклятых, людей, давно лишившихся рассудка, а другие были вызваны настоящей болью, вызванной пытками в руках опытных профессионалов. Вскоре я начала добавлять свои собственные крики к какофонии, и они никогда не вырывались из моего горла добровольно.

Фельдмаршала не было, но солдаты, которые вели меня, обращались со мной не менее грубо, и они даже отвели меня в сторону, чтобы в последний раз поколотить, прежде чем, наконец, затолкать в мой новый дом. В пользу руки из твердого камня, можно сказать одно: хорошо защищает жизненно важные органы, когда ты сжимаешься в комок от ударов. В конце концов, они открыли дверь и втолкнули меня внутрь, захлопнув дверь за мной. Я привалилась к стене и не стала вставать. Я даже не была уверена, что смогла бы это сделать. Казалось, что-то сломано внутри, возможно, ребро, и боль была такой мучительной, что даже неподвижное лежание не давало передышки. Темнота была полной, и Сссеракис не давал мне возможности видеть в темноте. Я закрыла глаза и нашла хоть какое-то спасение в забытьи сна.

Я проснулась от того, что свет проникал в мою камеру через маленькое отверстие в двери на уровне головы. Впервые я смогла ясно увидеть свой новый дом, и, честно говоря, я жила в лучших местах. Моя камера была не больше шкафа, и, несмотря на мой маленький рост, я не могла полностью вытянуться ни в каком направлении, если только не стояла. В одном углу находилось ведро, и я была уверена, что большая часть неприятного запаха исходила оттуда, а надо мной висела веревка, завязанная в петлю. Вот и все, в камере больше ничего не было, кроме меня и моей боли. Ни окна, ни раскладушки, ни ветхого одеяла, под которым можно было бы спать, ни даже соломы, чтобы защитить меня от холодного каменного пола. В этой камере все было сделано для того, чтобы петля казалась более соблазнительной.

Что-то промелькнуло перед отверстием в двери и заслонило свет. На мгновение я увидела устремленные на меня взгляды, а затем услышал звук поворачивающегося в замке ключа. Затем дверь распахнулась. Хлынувший внутрь свет почти ослепил меня, несмотря на то что был тусклым, и я еще сильнее прижалась к стене, прикрывая глаза здоровой рукой и постанывая от боли, когда мое тело напомнило мне, что у меня сломано ребро.

В камеру, прихрамывая, вошла фигура и встала между мной и дверью. Я узнала резкие черты лица и блестящие черные волосы, а также черную униформу с золотым шитьем. Меня навестила Прена Нералис. На бедре у нее висел новый меч, простая вещь из серебристой стали, в которой не было ни величия, ни силы, которыми блистал прежде Никогде. Я попыталась издевательски рассмеяться, но у меня вырвался кашель, который сотряс мое тело новой болью. Прена ничего не сказала, только посмотрела на меня холодными, суровыми глазами, ее рука покоилась на рукояти меча.

Через дверь прошла вторая фигура, шире Прены и немного ниже ростом. На лице мужчины играла опасная улыбка, которую подчеркивала темная борода с проседью. На нем был красивый костюм из красного на черном, при нем не было никакого видимого оружия, и он шел как человек, ответственный за все. Люди, облеченные властью, двигаются так, как будто весь мир вращается вокруг них. Они ожидают, что любой уберется с их пути, поэтому идут, не проявляя ни беспокойства, ни уважения окружающих. За эти годы я знала многих таких людей и ненавидела всех, кроме одного.

— Рад, наконец-то, познакомиться с тобой, Эскара Хелсене, — сказал мужчина голосом, похожим на потрескивание огня в камине, в котором тепло и свет скрывали опасный жар пламени. — Я уже довольно давно много о тебе слышал.

— Должно ли меня волновать, кто ты такой? — Мой голос превратился в хриплое карканье, и я почувствовала вкус крови на губах.

— О да. — Эта улыбка и то, как он смотрел на меня… при воспоминании об этом у меня по сей день мурашки бегут по коже. Он глядел как нищий, который смотрит на банкетный стол, не в силах решить, какое лакомство пробовать первым. Я ненавидела то, как он смотрел на меня, так же сильно, как и самого этого человека. — Мы с тобой не в ладах, пока ты жива. Ты была моим врагом, моим пленником, моей добычей, занозой в заднице. Прена просто вышла из себя, когда я отдал приказ оставить тебя в покое.

Прена хмыкнула, и оскалилась.

— Я знаю, — продолжил мужчина. — Но Лоран — мой союзник, и я уважаю его просьбы, когда могу. Но потом ты вернулась в Террелан и напала на моих солдат. Боюсь, что защита Лорана на этом кончилась. Но я очень рад, что ты вернулась. Я уже давно хотел пригласить тебя сюда.

Я с трудом соображала, и только тут до меня дошло, с кем я разговариваю. Что ж, на этом беседа закончилась. У меня едва хватило сил подняться на колени и замахнуться каменным кулаком на терреланского императора. Я знала, что это его не убьет. Наконец-то я оказалась лицом к лицу с человеком, которого давным-давно поклялся увидеть мертвым, и все же я была в его власти. Я не могла его убить, но если бы я только могла нанести удар… если бы я только могла причинить ему боль, хотя бы на мгновение, даже если бы я ему оставила только жгучий синяк, это того стоило! Гребаный ублюдок победил меня, но я все равно могла научить его страху.

Чей-то ботинок ударил меня по лицу, и я растянулась на полу своей камеры, во рту у меня была кровь, на лице гримаса смертельной боли в сочетании с непрекращающейся болью в груди. Прена ждала, когда я начну действовать, ждала возможности поставить меня на место.

Стыдно признаться, но я была в полном изнеможении. Я свернулась калачиком и застонала от боли, не в силах увернуться от двух следующих ударов, которыми Прена меня наградила. Единственное утешение, которое я смогла извлечь из этих побоев — ей тоже было больно. Какой бы урон Железный легион не нанес Прене на До'шане, она осталась хромой и у нее ослабла левая нога. Маленькие победы. Важно относиться благосклонно даже к самым маленьким победам, когда находишься в том положении, в котором была я. Ко всему, за что ты можешь уцепиться, чтобы продолжать жить. Чтобы не дать страданию и отчаянию тебя раздавить.

— Достаточно, — сказал император Арас Террелан повелительным голосом. Прена без колебаний подчинилась и отступила на шаг, уверенная, что я больше не доставлю неприятностей, что я меня нет ни малейшей возможности сопротивления. Она была права. У меня не осталось сил сопротивляться, не было сил ни на что, кроме как, скуля, забиться в угол своей камеры. Но там был свет, а там, где был свет, была тень.

— Помоги мне, — прошептала я, хотя мне и не нужно было этого говорить. Сссеракис не ответил. Я почти не ощущала ужаса внутри, только ледяную пустоту в животе. Он покинул меня. Когда я больше всего в этом нуждалась, Сссеракис бросил меня на растерзание врагам.

— Уже молишь о пощаде? — усмехнулся император. — Я надеялся, что ты окажешь больше сопротивления. — Он потер руки, глядя на меня голодными глазами.

— Я хочу кое-чем поделиться с тобой, Эскара. — Император Террелана сделал шаг вперед и присел передо мной на корточки. Прена напряглась, мужчина был на расстоянии удара, но я не могла даже собраться с силами, чтобы наброситься на него. Моя левая рука была вытянута передо мной, и я почти видела, как каменные пальцы сжимаются в бессильный кулак. — Ты никогда не выйдешь отсюда. Заключенные никогда не покидают мои Красные камеры. Но ты можешь выбрать легкий путь в любое время, когда захочешь. — Он взглянул на петлю, висящую над нами. — Я надеюсь, что ты не будешь торопиться, но в конце концов ты выберешь веревку. Некоторые люди сдаются в первый же день, предпочитая избавить себя от боли. Другие переживают первый день, а затем понимают, что за ним обязательно последует что-то похуже. Мне говорили, даже петля начинает выглядеть весьма привлекательно. Иногда к нам сюда попадают по-настоящему редкие личности. — Мужчина прикусил губу и улыбнулся. — Они мои любимые, те, кто сопротивляется. Есть что-то... особенное в том, чтобы быть тем, кто гасит пламя их сопротивления.

Я взглянула на Прену. Она выглядела смущенной и ежилась, как будто слова императора вызывали у нее беспокойство. Когда я снова посмотрела на императора, его глаза сияли в темноте.

— Я знаю, кто я, — продолжил император. — И я знаю, что это должно быть ниже моего достоинства. Управление империей сопряжено с огромным количеством трудностей. Ответственность непосильна. Я был императором тридцать четыре года. Я сражался и выиграл две войны. Я жертвовал ради своей империи, заключал новые союзы, заключал торговые сделки с существами, с которыми мне не следовало бы иметь дело. — Он глубоко вздохнул и медленно выдохнул. — Я нахожусь под большим давлением, как и любой правитель, и поэтому я нашел способы успокоиться. Я знаю, что эти методы ниже меня, что они не соответствуют человеку моего положения. Но я получаю от них удовольствие. Мне нравится пытать людей, особенно тех, кто настроен против меня. Тех, кто достаточно силен, чтобы противостоять пыткам. По крайней мере, какое-то время.

— Я верю, что в тебе есть этот огонь. Я вижу это по твоим глазам, по тому, как они вспыхивают, словно молния, заключенная в бутылке, и темнота между этими вспышками еще более поразительна. Ты будешь сопротивляться. Ты будешь бороться. — Он протянул руку и погладил меня по щеке. Я попыталась отпрянуть от него, но ударилась головой о стену, и перед глазами заплясали яркие пятна. — Но однажды я испытаю это горько-сладкое удовольствие, увидев, как ты раскачиваешься на веревке, багровая, раздутая и сломленная. — Император прерывисто вздохнул, и его веки затрепетали. — Пожалуйста, продержись так долго, как сможешь. Пожалуйста.

Я бросилась вперед, щелкнув зубами, в попытке откусить палец или два, но император оказался проворнее, чем я ожидала, и отдернул руку. Он не ударил меня и даже не приказал Прене сделать это за него. Физическая жестокость была не в характере этого человека. Он знал, что от нее есть польза, и прибегал к ней, когда это было необходимо, но его пытки выходили далеко за рамки простого избиения. Улыбнувшись, император непринужденно встал и направился обратно к двери.

— Тогда до завтра. О, это предвкушение первого крика. Ритм и высота, безнадежность, которую ты осознаешь... — Его голос затих, когда он двинулся прочь по коридору.

Прена осталась, глядя на меня сверху вниз с выражением то ли жалости, то ли отвращения. А может, и того, и другого сразу. Я заметила и еще кое-что — нерешительность. Мне потребовалось огромное усилие, чтобы разогнуться, и еще больше, чтобы подняться на колени, используя свою каменную руку как костыль, чтобы удержаться в вертикальном положении. Я хотела подняться на ноги и посмотреть ей в лицо, но это было выше моих сил.

— Воспользуйся веревкой, — сказала Прена, когда стало ясно, что я и близко не могу встать на ноги. С этими словами она повернулась и вышла за дверь, захлопнув ее и снова заперев меня в почти полной темноте.

Я посмотрела на веревку, толстые жгуты которой выделялись в скудном свете, проникавшем из-за двери. Это была единственная освещенная вещь в моей камере, сияющая, манящая, как маяк. Я бы солгала, если бы сказала, что зов пустоты тогда еще не дал о себе знать. Подарок Лесрей Алдерсон из того давнего времени, из другой, гораздо более счастливой жизни, которая, казалось, никак не могла принадлежать мне. До того, как академия превратила меня в оружие, и до того, как война превратила меня в убийцу. До того, как Яма превратила меня в пленницу, а Джозеф заставил выбирать между моим лучшим другом и свободой. До того, как Ранд и Джинны превратили меня в пешку в войне, в которой ни одна из сторон не могла победить. До того, как Кенто превратила меня в мать, а Сильва научила любить и предавать.

В моей камере было нечем заняться, кроме как размышлять о своем прошлом, о решениях и ошибках, которые я совершила. О друзьях, которых я завела и с которыми поссорилась. О людях, которых я любила, и о том, куда привело их мое руководство, и что оно из них сделало. Хардт сидел в одной тюрьме со мной, я была в этом уверена. Он был здесь, в Красных камерах, ожидая пыток, как и я. Я представила, как он смотрит на веревку. Сколько времени потребуется, прежде чем Хардт сдастся? Как долго он сможет продержаться? Я готова была поспорить, что он продержится дольше, чем я.

Вскоре в мои мысли вторглись и другие мои друзья. Имико сбежала, я не допускала другой возможности. Она сбежала и добралась до разрушенного города. Каким-то образом она нашла Тамуру. Они скрылись в лесу, под защитой деревьев. Они должны были это сделать. Должны. Часть меня надеялась, что они придут за мной, каким-то образом возьмут штурмом ворота Джанторроу, проникнут во дворец и освободят меня из камеры. Глупая, причудливая мечта — мои друзья умерли бы задолго до того, как добрались бы до меня. Бо́льшая часть меня надеялась, что они останутся в стороне, начнут жить без того, чтобы Эскара Хелсене тянула бы их за собой на дно. Я надеялась, что Иштар тоже выбралась из Террелана. На терреланских землях она не встретит радушного приема, только подозрения и неприкрытую ненависть. Но не было никого способнее Иштар, и я верила, что она найдет способ вернуться в Полазию.

Оставался Джозеф. Его забрал Железный легион. Я даже не знала, жив ли еще мой друг или нет, и что Железный легион может с ним сделать. Должна признаться, что даже в самых страшных снах я не была близка к истине. Возможно, мне не хватало воображения, возможно, я просто не могла осознать его настоящее положение. Я много думала о Джозефе, особенно в ту первую ночь в камере.

Опасно проводить слишком много времени наедине с собственными мыслями. Они начинают кружиться в голове, становясь все более зловещими и взваливая на тебя все больше вины. Слишком большое бремя, слишком много потрясений, слишком много боли. Мой взгляд снова и снова скользил по веревке. Впереди меня ждали только пытки. Они меня не будут убивать, это не по-террелански, из-за законов, установленных столетия назад самым жестоким образом. Терреланцы не убивали своих пленников, просто убеждали их покончить с собой. Я была в их лапах, и у меня действительно не было выхода, и было бы добрым поступком, как по отношению ко мне, так и по отношению ко всему миру, просто остановить это прямо сейчас. Больше никакой боли. Больше никаких пыток. Больше никаких ошибок, причиняющих вред миру и его людям. Другие стали бы свободны от меня, от того, через что я заставила их пройти, и я была бы свободна от всего. Все было бы кончено.

— Сссеракис? — спросила я темноту тихим, робким голосом, которым не говорила никогда. Ответа я не получила. Ужас все еще был внутри меня, крепко сжимал мое сердце и душу, но не обращал на меня внимания, это была пытка другого рода. Наказание за обещание, которое я нарушила.

Впервые за все время, что я себя помню, я почувствовала себя одинокой. По-настоящему одинокой. Ни друзей, ни ужаса. Ничего, кроме пустой темноты. Это напугало меня больше, чем я могу объяснить. Больше, чем угроза пыток или пристальный взгляд императора. Я была в ужасе от того, что осталась одна. На глаза навернулись слезы, и я начала плакать, сначала это были громкие, душераздирающие рыдания, но мое сломанное ребро вскоре положило этому конец, и вместо этого я плакала молча. Это казалось уместным.

Меня охватило глубокое страдание, мрачное и безысходное. Именно такое отчаяние делает зов пустоты еще сильнее. И снова я поймала себя на том, что смотрю на петлю и представляю, как легко было бы просто остановиться. Я была немало удивлена, когда поняла, что больше не одинока. Хорралейн стоял рядом, его образ был бледным и размытым по краям. Молчаливый призрак, составлявший мне компанию, друг, которого я заставила служить себе после смерти, вызванный теперь, чтобы прогнать страх полного одиночества.

Губы Хорралейна шевельнулись, но он не издал ни звука. У призраков не было голоса. Мой друг редко говорил при жизни, а когда говорил, его слова были взвешенными и не вызывали возражений. Сейчас в его словах был смысл, но я не могла его расслышать.

— Прости, — прошептала я в темноту, не в силах отвести глаз от призрака Хорралейна. — Я сделала это с тобой. Ты не заслуживаешь быть здесь. — Это должно было показаться забавным. Из всех моих друзей Хорралейн был, пожалуй, единственным, кто действительно заслуживал оказаться в камере. Я понятия не имела, что он сделал, чтобы попасть в Яму — было невежливо расспрашивать о преступлениях другого заключенного, — и Хорралейн казался тем, кто скорее задушит человека, чем поговорит с ним. Но ходило множество слухов, и ни один из них не был добр к этому большому человеку. Но даже в этом случае он не заслуживал того, что с ним сделала я.

Я потянулась здоровой рукой и сжала ладонь Хорралейна. Удивление на его лице было очевидным. Призраки не имеют реальной формы, они не могут взаимодействовать ни с окружающим миром, ни даже с другими призраками. Они не что иное, как мысли и воспоминания, запертые в момент смерти, облеченные в жалкую форму и медленно исчезающие из жизни. Ужасная участь для любого, особенно для друга. Итак, я сделала то, что должна был сделать давным-давно, с самого начала. Я освободила призрак Хорралейна, освободила его душу от проклятия существования. Он все это время смотрел на меня сверху вниз с непроницаемым выражением на лице. Благодарность, может быть? Жалость? Ненависть? Я не могла разобрать из-за затуманенного слезами зрения.

А потом я снова осталась одна.