Воин-Врач VII

Глава 8 … и наоборот

Буривой ещё постращал немного ка́рами небесными, что постигли басурман, и резюмировал: они всё поняли, повинились и пришли под руку Руси, став нам братьями. А на братьев обижаться Боги не велят, даже если те хитрые. Но нашлёпать по задницам баловников для отстрастки иногда бывает полезно. А что для этого Роман Всеславич тьме батыров руки пообрывал в прямом смысле слова — так это он не со зла, по молодости погорячился, с кем не бывает? С такой-то отягощенной наследственностью…

По карте поползла, как живая, граница Руси и союза, достигнув Волги, что здесь звали Итилем. Народ заорал здравицы смутившемуся неожиданно Ромке. Всеслав пересадил восторженно верещавшего Вольку на левую руку, а правую положил на плечо старшего сына, показывая, что действия его всячески одобряет.

— А другой-то сын, Глеб Всеславьевич, в ту пору́ пошёл в земли южные. В тех краях живут змеи хитрые, злые аспиды всё ромейские, что смущали Русь, братьев ссорили, переврали Святое Писание, подменили слова́ Спасителя! — сменил подуставшего патриарха Буривой. И никто уже и не вздрогнул, услышав про Го́спода от волхва.

— По пути друзей да товарищей набирал с собой Глеб Всеславьевич. Шли полями, лесами тёмными, пробирались горами высокими, добирались бурными реками. На границе земли Югославии стали лагерем в славном городе. Назывался он раньше Диррахием, что на берегу моря южного. И взмолились друзья да товарищи, от ромеев бед натерпевшися, что идут к нам под руку братскую, что хотят себе князя русского.

Толпа гудела одобрительно. Глеб правой рукой стискивал рукоять меча, а левой обнимал Одарку, иногда что-то шепча ей на ушко, алевшее красным маковым цветом.

— И решил тогда Глеб Всеславьевич подарить тот град брату младшему, что растёт пока в славном Полоцке, под приглядом мамки с няньками. А чтоб речь ему иноземную с малолетства не разучивать, не ломать язык князя русского об названья их басурманские, повелел в честь града родимого тот Диррахий чтоб звали Полоцком! — провозгласил Буривой и даже посохом пристукнул по-судейски.

Народ загомонил. Ромка глянул на брата с уважением. Тот пожал плечами чуть растерянно, дескать, чего на ум первое пришло, то и ляпнул.

— А раз город тот за Дунай-рекой, куда Храбрый князь Святослав ходил, да в такую даль не захаживал, то и быть ему Задунайскому! — продолжал волхв переписывать карту мира.

Потянулись невидимые отсюда тонкие проволочки, расправилась лента с названием на восточном побережье Адриатического моря. В несерьёзной, ну, или серьёзной, это смотря как считать, близости от Царьграда-Константинополя. И засияла над тем городом золотая звезда.

Толпа орала и скандировала «Глеб-Рог-волд». И лица обоих упомянутых братьев были от удивления очень похожи. И если на Вольке такое лицо смотрелось вполне по возрасту, то второй сын выглядел не очень презентабельно с разинутым ртом и распахнутыми глазами. Всеслав кашлянул, привлекая его внимание, и насупился, как один управдом в старом кино. Глеб вздрогнул и выражение лица приобрёл соответствующее моменту.

— Затаили зло греки подлые, дождали́сь, когда лодьи княжии по Дунаю сойдут в море Русское, и накинулись псами лютыми! — Буривой нагнал столько трагизма, что полочане заозирались от экрана на крыльцо Софии. Дескать, а как же это? А это тогда кто стоит, брови су́пит по-отцовски? Убили же? Или нет?

— Но и тут не дали свершиться злу, негодяйству тому вероломному, Боги Старые, как и Новый Бог! Потопили они кораблики, напустили они да огня с небес, и кто в том огне не изжарился, то утоп потом, кормит рыб морских!

Внесённая ясность зрителей успокоила, и за тем, как подвинулась красная лента союзной границы по берегу Русского моря они смотрели внимательнее, не отвлекаясь. Многие тыкали пальцами в Болгарию, что торчала, как не пришитый рукав, оставаясь Византийской провинцией. Хотя скорее уже номинально. Как передавал тамошний олигарх в последнем донесении, когорты ромеев оставляли места дислокации и уходили, пыля и топая, на восток, домой. Послышались первые призывы пойти на помощь братьям-болгарам.

Да, в сравнении с границами союза держава ромеев вида не имела совершенно. Трудно сравнивать Босфор и его окру́гу с зе́млями от Норвегии до Иберии и от Волжской Булгарии до Каринтии, несерьёзно как-то. Хочется шапками закидать. Всегда так было.

Приплыли по карте резные кораблики под княжьим знаком к Киеву. Подошли туда же отряды маленьких конников от слияния Волги и Камы. И потянулась общая рать вверх по Днепру к родному Полоцку. Народ смотрел, болея и подгоняя лодьи криками, как на матчах по ледне́ или киле́ игроков любимых команд-отрядов.

— А великий князь, славный батюшка добрых воинов да походников, на закат уйдя, туда Правду нёс, Правду русскую, заповедную! — отцы вре́зали на два голоса, так что маленький Рогволд аж подскочил и айкнул.

Наша дружина была в виде волчьей стаи. Резные фигурки, так же, группой сделанные, как всадники Ромы и лодьи Глеба, спустились по Двине. Там обзавелись кораблями со знаками Крута, Хагена, Свена и Олафа. Сплавали на Готланд, на Руян, и пошли на запад. Непрозрачная холстина карты сдвигалась перед ними, показывая очертания стран, где из восторженных зрителей бывали считанные единицы. Но и они глядели на «живую картину», затаив дыхание. Как несла волчья стая свет на закатную сторону, разгоняя мглу да туман.

Грохнул и задымил Шлезвиг, развернулась ленточка с названием «Юрьев Северный», загорелась над башней с двумя приметными волчьими клыками золотая звёздочка.

Заискрил и полыхнул Рибе, становясь Янхольмом. Застыли лица мужчин, слушавших рассказ о том, как спас князя, закрыв собой от беса, верный Ян Немой. Плакали в толпе дети, девки и бабы.

Понесли кораблики волчью стаю злую дальше на запад. Появлялись границы земель фризов и германцев, показалась страна франков, над которой с радостью узнали и приветствовали криками знак Ярославовой дочери, Всеславовой тётки, Анны, королевы Франции. Пристали лодьи к острову и спустили на побережье волчью стаю, что продолжала гнать прочь от себя границы неведомого, неизвестного. Открывая новые земли.

— Архипастыря, что Стигандом звать, заточили там черти-аспиды! Жил он, маялся, бедный, впроголодь, лютой смертушки дожидаючись, — грустно сообщил патриарх, вызвав волну громкого возмущения у горожан и сдавленный кашель Рыси. Знать, вспомнил воевода, как выглядел оголодавший старый викинг в первом доспехе, который жал ему немилосердно фигуру, «отощавшую» за годы строгого воздержания на пиве и свинине.

— Помогли ему вои русские, сам пришёл Всеслав со товарищи, разогнал паскуд ярым пламенем, к Сатане послал в Преисподнюю! — гаркнул отец Иван. И Кентербери снова жахнул. Толпа взвыла.

Дувр брали под азартные крики «давай-давай!». Пролёт ангелов над ним встретили таким общим вздохом, что, кажется, чуть не сдули всю стенгазету. Когда над верхним краем её показались крылатые белые фигуры, ослепительно блестевшие в лучах полуденного Солнца, народ ахнул разом. А потом ещё раз, когда под взмах летучих силуэтов бахнул замок епископа Одо де Байо. Потом с замиранием сердца слушали, как нагнетал обстановку Буривой, стращая тем, что тянулись ко граду Кентербери бесчисленные рати Вильгельма, который мучил и тиранил ту страну годами. К появлению из-под призрачного покро́ва чёрных фигурок норманнских воинов их единодушно ненавидел весь Полоцк, о чём и возвестил грозным воем.

Про бойню сообщили лаконично, в духе новостей Кремля в мои поздние годы. Да, многотысячная рать. Да, пришли. И померли. Царствие им небесное, хотя, конечно, вряд ли. Народ отнёсся с полным пониманием и восторгом.

— Как поведал тот удалой гонец, что совсем плоха королева их, оседлал коня Чародей наш князь, на подмогу к ней он отправился, — продолжал уже патриарх. — Извели почти бабу бедную, королеву ту, что с Норвегии, злые демоны лихозубые. Да успел Всеслав на лихом коне, на руках, считай, с-Пекла вытащил, навострил иглу, да зашил её ниткой белою, крепкой, шёлковой.

Судя по реакции масс, в этом сомнений не было ни у кого. Все знали про ту бойню на Почайне, и как руками собирал из кусков великий князь ратников после. Мальчишки, стоявшие кучкой вокруг наставника Кузьмы, поглядывали на него с опаской. Наверное, плакал.

— А король-то их, тот на радостях принял старшинство́ князя нашего, и под руку встал он святой Руси! Королева Инга поправилась, добрались они и до города, и на день Ильин, Громобоев день, закатили пир на честно́й весь мир. Все народы те, что живали там, на пиру на том угощалися, а под вечер уж, да под сам закат полетели по небу ангелы! И с небес зерном, рожью русскою, всё засеяли поле бранное. На крови́ теперь супостатовой да под Солнышком зреет хлебушек!

В том, что там сейчас, в середине сентября, мог зреть какой-то хлебушек, у меня были вполне обоснованные сомнения, хоть агрономом я сроду не был. В том, что ячмень был франкский, а не рожь, и не русская, был твёрдо уверен Всеслав — он сам его у тётки заказывал. Но в целом история у отца Ивана получилась очень поучительная. Прям хоть в святые книги вставляй и в школах детишек поучай.

А холстина тем временем намоталась на невидимые за экраном ролики почти полностью, освободив синий край морской-океанской пучины с левой, западной стороны. И явив миру потенциальную владычицу морей во всей красе. Ту, которой мы с Раулем и Филиппом на всякий случай основной выход к морю пока закрыли. Где над Аннарю́сом сияла серебряная звёздочка, как над Роскилле, Эстергомом, Гнезно или Прагой. Или другими союзными столицами. А над Кентербери горела звезда золотая, как над Янхольмом, Юрьевом-Северным, Киевом, Полоцком или Полоцком-Задунайским. И другими русскими городами. А над всеми островами архипелага, включая Ирландию, пусть ту и отчасти авансом, горделиво реял стяг со Всеславовым знаком.

— Это чего, Ром? — выдохнул Глеб. — Оно больше Венгрии…

— Да оно больше Швеции с Данией, — согласился старший брат, таращась на карту.

И в это время с пристаней долетел рёв труб. То, что у классика в моей школьной программе называлось: «пушки с пристани паля́т, кораблю пристать велят». Сигнал о том, что к берегу приближаются суда. Судя по звукам, дружественные. Площадь затихла, встревожившись. И стала слышна та самая старая местная песня лодейщиков про матушку-Двину, доносившаяся снизу по течению.

Рысь обернулся рывком, будто спиной почуяв взгляд князя, тяжёлый и горячий, как неизвестное пока пушечное ядро.

— Чемоданы приплыли! — выдохнул он, пытаясь сохранить вид равнодушный и незаинтересованный, не дать прорваться наружу гордости за точный расчёт и радости за удачу. Равнодушие таяло на глазах, проигрывая вчисту́ю.

— Бать? — хором спросили сипло сыны. Выдернувшие руки от жен-подруг, глядевшие на отца удивлённо-вопросительно.

— Чего «бать»? Батя тоже не дурака валял там, за кордоном, — скрывая самодовольство, но тоже не сильно успешно, отозвался великий князь. И поправился — за рубежными заставами. Вот, Альба, про которую отец Иван говорил. А, вы ж позже пришли. Вон то, Кентербери — город-побратим. Там, может, Малкольм стольный град устроит, не решил он пока. Ну, король тамошний, брат мой названый, — пояснил он, видя, что информация в княжичах усваиваться не спешила. И, кажется, не хотела.

— Такая большая? — проверил очевидное и нарисованное на карте Ромка на всякий случай. Молодец, критическое мышление — великая вещь.

— Ну, это смотря с чем сравнивать, — сделал вид, что задумался, Всеслав. — Если с Генриховой делянкой, то и не особо-то и большая выходит. Если с союзными нашими землями — вовсе говорить не о чем. А если с наделом папы римского Григория Седьмого сравнить — то и приличная вполне.

— Вы прям там были? И захватили столько земель? — подключился и Глеб.

— Были. Но мы ничего не захватывали. Тамошних захватчиков в Пекло спровадили, а хозяину помогли, жену любимую от лютой смерти спасли. Ну, случайно повезло, — предельно искренне объяснял Чародей, старательно не глядя на давившегося от хохота Гната. — Они сами.

— Первые начали! — не сдержался-таки Рысь, фыркая в кулак.

— Вот! Дядька Гнат не даст соврать, так всё и было! — с кристально честными глазами подтвердил Всеслав. Рядом с которым уже начинали хохотать жена и дочь.

— А чего с пристаней гудят? — Глеб всё, что касалось причалов и любой логистики уже привык считать своим хозяйством, потому и насторожился.

— Оттуда-то? — махнул головой великий князь. — Так это пожитки наши везут. Мы ж домой спешили, торопились. Часть барахла по дороге бросили. Вот, догоняют.

По лицам княжичей было понятно, что вот именно сейчас и конкретно им непонятно ровным счётом ничего. Да, они лучше многих понимали отцовы шутки. Но не в этот раз. Видимо, из-за резкого контраста. То весь город хвалил и чествовал их по очереди, а то вдруг сползла в сторону простыня, и выяснилось, что батька присмотрел где-то у чёрта на рогах выселки, размером не втрое ли больше того, что они оба добыли для Руси-матушки вместе взятые.

— Пожитки? — пытаясь успеть за ситуацией, переспросил Рома. Глеб молчал, глядя на отца с восторгом, почти детским. Ожидая чуда.

— Ну да.

— Много ли? — сын пытался говорить спокойно, без лишних восторгов, по-взрослому. Почти получалось.

— Опять же, смотря с чем сравнить, Ром, — продолжил Чародей. — Там, у Малкольма с Ингеборгой, больше пришлось оставить. Воевода едва ли не плакал, на остатки те глядючи. Но взять никак не могли мы всё, — вздохнул князь так же сокрушённо, как и Гнатка в тот раз, перед отплытием.

— Почему? — Глеб восторгов не скрывал, глаза его светились ожиданием чуда.

— Ме́ста не было на лодьях, — ещё горестнее вздохнул Всеслав, покачав головой и разведя руками, от чего Рогволд, так и сидевший на левой, крепче вцепился отцу в алое корзно-плащ.

— А чего там? — удалой богатырь Глеб Всеславьевич, забиратель земель ромейских, снова выглядел, как трёхлетний братишка: рот раскрыт, в глазах счастье.

— Скука смертная, — отмахнулся великий князь. — Золото одно, вообще ничего интересного. А, нет, погоди! Чудо там, диво дивное! Саженцы яблонек! У них там, представляешь, с кулак те яблочки вызревают! Теперь и у нас такие расти станут.

Теперь счастьем светилось и Всеславово лицо. И Рысьино. Воевода предвкушал развязку, финал, катарсис, пусть и не зная этих слов.

— А… А в сколько лодий некуда было больше золота класть? — Глеб не подвёл. Главного не упустил. Хотя Рому, судя по его глазам и нетерпеливым кивкам, тоже крайне интересовал этот вопрос.

— Да так, пустяки, — чувствуя, что переигрывает и сам, но не имея уже сил остановиться, отмахнулся Чародей. — Десяток, что ли. Гнат, сколь их там к пристаням подходит-то, десяток, дюжина?

— Ровно десять лодий великих, батюшка-князь! — гаркнул воевода на всю площадь, радуясь, что про него друг тоже не забыл, дал подыграть. — Не насады, не струги малые — лодьи торговые, новгородские да наши, полоцкие. Десяток. Полные, до́верху. С горкой на некоторых. Ну, утряслось, может, доро́га-то вишь какая, полмира — не комар чихнул…

Он что-то ещё говорил, но толпа загомонила так шумно, что сделалось плохо слышно. Со стены долетели крики стражников:

— Наши, наши! Лодьи, десяток! Гребцы в золоте по колено сидят, а где и по грудь!

Рысь сиял так, будто это у него из кучи драгоценных трофеев торчала одна голова.

Народ, что стоял ближе к тем воротам, что вели ко взвозу, начал перемещаться к причалам, желая, видимо, лично убедиться в небывалом.

— Понял, да? — ткнул старшего брата локтём в бок Глеб. — Вот поэтому ты — пень с железкой на коне. Я — пень с пером да бумагой на сундуках. А он — великий князь Полоцкий и Всея Руси.

— Слава князю-батюшке! Слава Всеславу Брячиславичу! — грянули они на два голоса. И крики их подхватила сперва дружина, а за ней и весь родной город.