Воин-Врач VII

Глава 24 Пир — дружба. Новые планы

— Какого деда? — спросил Всеслав, не отводя глаз от выпрямлявшейся абиссинки. И, кажется, вместо последнего слова чудом не появился во фразе известный ядрёный сорняк, природный антибиотик, на котором настаивал отец Антоний наш первый экспортный продукт. Или ещё чего похуже.

— Да нашли ребятки одного тут. В училище тутошнем трудился, как его, беса?.. Муд… мёд… — нахмурился Рысь.

— Медресе, — помог Сырчан со сложным словом.

— Вот! Вот там он и трудился, до той поры, пока бочка громовика не запулила эту мудриссю́ прямиком к ихнему Аллаху, — оживился Гнат. — Дед тогда в вере ослаб, и в ногах. Лёг на коврик там под дверью, как псина битая, и помирать наладился. Мы его для проверки обложили всеми словами, что знали, на всех наречиях. Насчёт мудрых бесед не поручусь, но лается он на каждом — заслушаться можно!

— Внесите! — торжественно повелел Чародей. И жестом указал Сенаит подойти ближе. И едва не пропустил внос переводчика, засмотревшись на грацию черной девушки, с какой та подплыла ближе и уселась на ковёр, сохранив спину прямой, а подбородок гордо поднятым.

— Грязные дети шакалов и ифритов! Отнесите, где взяли, чтоб у вас вылезли глаза… и кишки! — сперва вошли благие пожелания, и лишь следом за ними осуществили доставку всего остального профессора.

В том, что старик точно не младший научный сотрудник и даже не кандидат, сомневаться не приходилось. Орлиный нос, благородная седина, близоруко сощуренные глаза, нахмуренные сурово густые мохнатые брови. Профессор — это как минимум. Не академик ли. Но ругался, как зав складом.

— Твой язык обкрадывает твои уши, уважаемый, — начал Всеслав, когда дед замолчал, чтоб вдохнуть чуть воздуха для новой порции позитива.

Старец закашлялся. И отвёл рассыпа́вшие искры праведного гнева глаза от ухмылявшихся совершенно по-босяцки нетопырей, что несли его, надо отметить, со всей возможной бережностью, как хрустального и беременного одновременно. Он вытаращился на новых, только что замеченных людей, едва не утратив весь лоск старой, очень старой интеллигенции.

— Я — князь Всеслав Полоцкий. Мне нужна помощь в переводе. Я, каюсь, мало знаю здешние наречия. Полтора десятка языков стран и народов, что живут по соседству с Русью на севере, западе и юге, знаю, а вот с востоком вышла промашка. Кроме персидского, и то самую малость, ни одним не владею, — Чародей сокрушённо развёл руками.

— Как прошло твоё путешествие, уважаемый? — спросил старец. На фарси. Ну, это мы помним.

— Жаль, что Вас не было рядом, — ответил я привычной формулировкой, как и в беседе с Абу. И дед закашлялся ещё сильнее.

— А ты правда князь русов, тот самый, кто уничтожил папу римского и Вильгельма, кошмар далёких земель, что лежат западнее франков? — теперь в тёмных глазах на смену праведному гневу разгорался научный интерес. И говорил по-русски он очень чисто.

— Да, я правда князь русов. Но папу они уже выбрали нового, хотя скорее просто переодели шапку с куклы на кукловода. А с Вильгельмом Бастардом — так получилось. Он первый начал, — спокойно ответил Чародей. А Гнат закивал согласно.

— Если известия моих далёких учёных друзей близки к правде, что шапку, как ты выразился, надели на один из пальцев кукловода, сняв со сломанной куклы, — дед чуть склонил голову набок. То ли набивая себе цену, что вряд ли, то ли прислушиваясь к тону беседы, касавшейся судеб мира. Вряд ли ему доводилось вести подобные разговоры с балтаваром.

— Твоя мудрость, уважаемый, ценнее скудной казны того предателя, жулика и лгуна, что по недосмотру Всевышнего оказался здесь эмиром. Но не нам, разумеется, спорить с Ним, — Всеслав возвёл глаза к потолку, коснувшись ладонью лба, губ и груди, как было принято у здешних.

— Беседа с тобой, о повелитель далёких земель, услаждает слух и дарит радость сердцу, — не остался в долгу дед.

— Да не особо-то и далёких, — не сдержался Гнат. — Эти тоже маленько наши теперь.

— Позволь представить тебе, о мудрейший, моего доброго друга и воеводу, Гната по прозванию Рысь, — взгляд Всеслава от протокольной фразы отличался и нейтральным не был. Гнатка понятливо замолчал и даже сделал вид, что учтиво поклонился.

— Прошу простить мне утраченную вежливость, о Всеслав! — дед дёрнулся было на руках Гнатовых. Но там и людям гораздо крепче него физически было бы не вывернуться особо. — Моё имя Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, недостойный ученик великого Мансу́ра Абду́л-Ма́лика ибн Муха́ммад ас-Саа́либи.

Восхищённые лица, будто говорил с ними член политбюро, лично знакомый с самим Лениным, сделали даже державшие деда нетопыри. У всех вышло с разной степенью убедительности. Я, как и они, про этих обоих, что аль-Халаби, что ас-Саалиби, точно ничего не слышал, как и Всеслав.

Сенаит, склонив чуть голову к плечу, произнесла несколько красивых, ритмичных и музыкальных фраз на фарси. Я понял лишь пару слов. А дед будто на оголённый кабель наступил, не сходя с рук нетопырей. Его заколотило с первых слов, глаза вытаращились опасно, но он начал говорить то же самое, слово в слово с продолжавшей удивлять негритянкой. А потом взорвался восторженными и вопросительными вскриками. Она ответила очень сдержанно и посмотрела на нас со Всеславом.

— Ты стократ права, дитя моё, нам не следует обижать хозяина дома, говоря под его кровом на языке, которым он не владеет, или владеет без должной уверенности, — профессор повернул голову ко князю, но глаз от сидевшей скромно наложницы отвести не смог. — Хвала Всевышнему, я дожил до светлого дня, когда довелось узнать, что труды блистательного ас-Саалиби известны даже детям чужих земель! Как бы мне хотелось пожать руки твоим учителям, девочка, и поблагодарить их!

Тёмная лошадка светлеть и не думала, наоборот становясь темнее. Хотя, казалось бы, куда уж? Дед стремительно выпадал из коммуникации, перехваченный ею.

— На моей Родине принято обращаться по имени, не перечисляя род и заслуги. Не будет ли обидой тебе, уважаемый, если я стану именовать тебя по моему обычаю Абдуллой? — борясь с моим желанием пощёлкать пальцами перед профессором, привлекая внимание, спросил у него великий князь.

— Воля хозяина дома — всегда закон для воспитанного и вежливого гостя, Всеслав. Никакой обиды не будет, — кивнул он. По прежнему глядя на наложницу.

— Меня тоже покорили знания нашей гостьи и то, как умело она ими пользуется, являя нам острый ум и дивную память, — начал Всеслав. Но смотрел на Рысь, обозначая объект. Тот кивнул еле уловимо. Будто прижимая уши с кисточками к затылку. — Это почтенная Сенаит, пленница эмира, захваченная обманом и подлостью, в каких покойный был большим мастером.

— Хасан Абд Ар'Рахман ибн Исхак покинул мир живых? — рывком обернулся на князя профессор.

— Ещё как! — снова не удержался Гнат.

— Для того, что осталось, не получится выстроить приличного кургана или тем более мавзолея, — сурово глянув на друга, продолжил князь. — Боги осердились на клятвопреступника и наглеца, что надумал обмануть самого Аллаха. Поэтому хоронить там особо и нечего. Сойдёт речной лёд, унесут воды Итиля последнюю память о нём. Но не о Гасане речь. Видишь ли, почтенный Абдулла, я был бы рад, как и ты, пожалуй, порадовать уши беседой с почтенной Сенаит. Но ко прискорбию своему, как упоминал уже, не владею вашей речью. Не окажешь ли ты честь мне, поспособствовав?

Дед водил глазами по шатру, рассматривая каждого, но снова и снова возвращаясь к абиссинке, что сидела совершенно безмятежно, опустив глаза долу. Но если я ещё не ослеп окончательно, постреливала взором из-под длинных чёрных ресниц.

— Это ты, могущественный повелитель благостных земель Рус, окажешь честь мне, недостойному, дав возможность принять участие в учёной и наверняка интересной беседе, — дед даже на весу́ не терял академического веса, говоря как минимум как Капица.

— Орлы, сажайте уважаемого Абдуллу за наш столик… тьфу ты, на наш коврик… Короче, вон туда его, — махнул рукой Всеслав. — Гнат, сообрази!

Воевода не подвёл. Соображено было, как говорил классик, со знанием дела и использованием всех возможностей. Каких у новых хозяев города явно хватало. Дастархан накрылся сам собой и во мгновение ока почти что. За которое дед, усаженный и заботливо, но плотно «подконопаченный» подушками, крепко присел на уши Сенаит. Она отвечала явно вежливо, но немногословно.

— Друзья мои, — собрал внимание всех присутствовавших Всеслав, подняв походный серебряный лафитничек. — Сегодня важный день. Богам было угодно сохранить многие жизни, и русам, и булгарам, и народам лесов и Великой Степи. И все мы оказались здесь. Мы, каждый и каждая из нас, — отдельно отметил он тёмную лошадку взглядом, — обрели новых друзей. Линии наших жизней и судеб тянутся дальше, и узор их неизвестен нам. Но в наших силах не испортить его, оставив таким, который радует Богов. И пусть мы зовём Их разными именами, пусть кто-то уверен в том, что Бог един — это не станет помехой для того, чтобы наши решения и деяния соответствовали Чести и Правде. Которые в людях от веку одинаковые. И не зависят от количества, имён и прозваний Богов, от Их возраста и могущества. На Руси не принято теперь убивать людей за то, что они зовут Перуна Перкунасом, Тором или Юпитером. Нам, смертным, многое неясно в воле Их. Но это не может и не должно быть нам помехой в том, чтобы жить так, чтоб продолжать радовать Их.

— Это вышьют на шёлке и повесят на площадях, — обалдело проговорил Абдулла и начал переводить абиссинке, склонившись к ней ближе.

— Я повешу это в своей и отцовской юртах, — поддержал профессора Сырчан.

— Мы давно так живём, — сияя от гордости брякнул, в третий раз не удержавшись, Рысь.

Узким кругом сидели недолго. Только для того, чтобы перезнакомиться и более-менее наладить общение. А после пошли на площадь, где лучами расходились от свежевыстроенного центрального помоста лавки с жителями и гостями.

Город торжествовал. Каждый житель, воин, торговец, вольный, раб, от мала до велика, понимал, что на подобный исход встречи с ужасным колдуном Запада и его воинством рассчитывать было нельзя. Тот, кто своей и Божьей волей рушил минареты, не подходя и не касаясь их, тот, кто, указав издали мечом, разрывал в клочья всадника-великана вместе с боевым верблюдом, должен, обязан был наказать за подлость и обман эмира весь его народ. Так, как говорили древние предания: чтобы память о том, что нельзя допускать и мысли, злой или лживой, сохранилась в соседях навеки. А вот о том народе, что позволил себе неуважение, и через тысячу лет говорили бы плюясь и осеняя себя охранительными жестами.

Но Чародей с Запада, князь-волк, князь-оборотень, сидел на помосте в окружении высоких вельмож и военачальников. Сын самого́ Шарукана, великого эмира с южных земель, говорил с ним с почтением, как и сам наимудрейший Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, чьи знания не имели равных в мире. Воины и мудрецы говорили с ужасным врагом, у которого сам Иблис был на посылках, а тот то слушал внимательно и отвечал неторопливо, то хохотал над шутками и шутил сам. Как обычный живой человек. Не гнушаясь общением с людьми попроще.

По слову Всеславову подводили к помосту торговых и мастеровых людей. Учёный человек, мудрый Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, переводил его слова, дивясь тому, что для каждого он находил свои, личные, и каждого называл по имени, заметно стараясь произносить непривычные звуки так, чтобы не обидеть собеседника невольной ошибкой. Знания дикого князя диких русов поражали старца. Он со знанием дела рассуждал о торговле, о земледелии, о ремёслах. О том, в чём воинам разбираться было невместно. А для вождей слишком мелко. Но каждый из подведённых к помосту с властителями и ратниками отходил от него окрылённым. И те, кто возвращался к своему месту, откуда был призван, и те, кто удостаивался чести сесть на одну-две ступени ниже самого́ Чародея. Златокузнецы, чеканщики, владельцы табунов и торговых лодий сидели рядом, переговариваясь негромко. Забыв кичиться знатностью родов и престижностью ремёсел. Поражённые примером нового правителя. Вокруг которого сидели не слуги, а друзья.

Казанский пир Леса и Степи, вечных врагов, уже ставших друзьями чуть западнее, продлился до половины ночи. Обсуждали же его булгары до утра. И продолжили на утро нового дня. Вспоминая и делясь новыми и новыми деталями и фразами, которые пропустили или недослышали вчера. Многих из них, как водится, Чародей-рус вообще не говорил, но молва додумала их за него, вложив в уста нового удивительного правителя, могучего колдуна и мага, свои самые сокровенные надежды и мечты. Но выходило так, что большинство из них чудесным образом нашли отклик или отражение в том, что Всеслав говорил и на самом деле.

Купцы-торговцы, узнав о новой экономической политике, сперва не поверили. Потом тоже. Но спорить с людьми Чародея не хотелось. А когда стало ясно, что от них и вправду никто не собирался брать золота на найм и прокорм вооружённых толп, на золотое убранство дворца и новых наложниц, на строительство огромных зданий, что не принесли бы им пользы и выгоды, удивились ещё сильнее. И, поддавшись этому удивлению, уже вечером «вписались» в торговые схемы Глеба и Шарукана, которые раскидывались от Аракса и Куры до мест с диковинными названиями: Роскилле, Готланд, Аннарюс. Нутром почуяв небывалый прибыток. Для правителя в первую очередь. Но даже малая доля в совместном деле с ним сулила сказочные богатства через несколько лет. Не говоря уж о том, что быть торговым товарищем земли Русь было не в пример престижнее и почётнее, чем одним из никчёмных рабов-торгашей Волжской Булгарии и её эмира. О котором говорить перестали вовсе, будто и не было его, будто вычеркнул кто-то его имя из народной памяти за один-единственный день.

Мастера-корабелы, послушав о драккарах северян и поглядев на чертежи, что на скорую руку набросал на баснословно дорогой бумаге Всеслав удивительной самописной палочкой с тёмным кончиком, что оставляла заметные и чёткие следы, согласились с предложением, что в заводях Волги-Итиля сам Всевышний велел создавать и спускать на воду корабли не менее грозные и величественные. Но более устойчивые и грузоподъёмные. И даже, набравшись смелости, указали самомУ великому князю, как этого добиться, приведя в пример ромейские дромоны, триеры и галеры. И ушли, шумно совещаясь, к своему ковру. Неся листок с прообразом нового корабля бережно, как лепесток драгоценной алой розы из цветника балтавара.

Садовник того цветника и всего дворцового сада вместе с хлеборобами и прочими огородниками слушал, затаив дыхание, слова Чародея о том, как начинает родить даже уставшая земля, если помочь ей смесью толчёных костей, разведённых сперва едкой кислотой, а потом простой водой. Воспоминания о фосфоритах и суперфосфатах всплыли в моей памяти как-то сами собой, когда мы со Свеном-кузнецом обходили громадины новых печей, выстроенных рядом с теми самыми каталонским горнами, что помогли изваять тёткины умельцы. Оставшиеся в Полоцке все до единого, увидев, что тут могут не только учить, но и учиться сами. Первую печь высотой почти с княжий терем они сладили вместе со Свеном и Фомой, практически не расходясь по домам и хором отлаиваясь от Олёны и Ганны, жён-близняшек наших чудо-мастеров. Когда посчитали выход чугуна на новой печи, что по совету Всеслава назвали дОмной, франки едва не кинулись сами разваливать ломами свои горны, которыми так гордились. То, как попёрла трава вокруг кучи шлака, заметили сразу. Тогда и вспомнилось, что в Курских рудах было много фосфора. Когда шлак смололи на специально выстроенной водяной мельнице, Всеслав глянул в мою память и велел кликнуть витебчан со слободы. Потому что нашёл упоминания о том, что этот диковинный песок, который испекли в великанской печке, должен был помочь улучшить урожаи на тамошней земле, что была не бедной, как все думали, а просто кислой. И вот этот самый песок с извёсткой должен был помочь ей выздороветь, поправиться. Мы с князем начинали лечить не только людей.

Абдуллах аль-Халаби ибн Нахви, уроженец великого города Халеб из далёкой страны аш-Шам, звавшуюся раньше Великой Сирией, спать не ложился. Вторые сутки. Для человека его возраста это было довольно сложным испытанием. Но он, подбадривая себя крепкими терпкими отварами и крошечными глоточками того удивительного огненного напитка, что подарил перед расставанием повелитель, покрывал письменами один лист пергамента за другим. Боясь, чтобы в старой памяти, подводившей всё чаще, не затерялось ни слова, ни жеста. О том, как завершилась встреча двух воинств на льду великой реки. О том, как встретились народы Леса и Степи. О том, как они стали добрыми соседями. И о том, какие заоблачные горизонты открывались перед народом Булгар, отошедшим под могучую, но на диво щедрую руку великого вождя русов, великого князя Всеслава Русского, прозванного своими же Чародеем.