Воин-Врач VII

Глава 13 Ничего нет хуже ожидания

В письме, на довольно неплохой, а по местным меркам так и вовсе восхитительной и бесценной почти белой бумаге, великому сутлану сельджуков отправилось многое.

Там были описания подготовительных этапов, чертежи-схемы торговых путей, перечень необходимых товаров и списки того, чем была щедра́ Русь. Точнее, могла быть. В случае, если предложение великого князя будет рассмотрено и принято Смелым Львом Алп-Арсланом. От изложения планов до последнего отговаривали вчетвером патриарх, волхв и оба нетопыря. Всеслав убедительно пояснил, что даже если ромеи и умудрятся каким-то образом договориться с Венецией по поводу зерна, то оспу лечить за зиму не выучатся совершенно точно. А схема, которую брались исполнить Абрам с Моисеем и бесчисленным множеством их родичей и знакомых, крайне удачно рассыпанных по нужным Чародею местам, позволяла осуществить торговую блокаду Византии и без Контарини. Да, с сельджуками было бы значительно проще. Но можно было и без них. И даже уйди эти сов. секретные данные прямиком к Роману Диогену — планам бы это существенно не помешало. Чуть дольше, чуть больше потерь. Но империя должна была пасть.

В том, что достопочтенный Абу проникся душевной беседой до нужной глубины, у нас со Всеславом тоже сомнений не было. Прощался он, кланяясь так, как не пристало вельможе его уровня и человеку с его возрастом и опытом. И слова говорил на родном языке такие, какими обычно клянутся отцу или старшему в роду не подвести и выполнить поставленную задачу. Если я хоть что-то научился понимать в людях, даже восточных, за свою долгую прошлую жизнь, то звездочёт не должен был подвести. Он или найдёт способ убедить руководство в том, что ссориться с дикими и опасными русскими колдунами совершенно не следует, хотя бы до глубокой проработки, или придумает, как передать нам весть о том, что второго султана династии Сельджукидов наказал Аллах, лишив разума.

Но в том, что государством турков, персов и ещё нескольких десятков менее титульных народов управляют слабо адекватные граждане, я сомневался. То, чего они смогли достичь за сравнительно небольшой промежуток времени в контексте мировой истории, убеждало в обратном. Воевать и считать они умели точно. И то, и другое — вполне неплохо.

От северян вести приходили преимущественно хорошие, даже можно сказать: обнадёживавшие. В Янхольме вовсю работали мастерские, где ученики нашего чудо-плотника и кузнеца-металлурга ударно выдавали на-гора́ комплекты носового и кормового вооружения для драккаров и кнорров. Это надземная часть. Под землёй не менее стахановски трудились ученики наших молчаливых химиков под руководством одного из них.

На этот счёт тоже начался было на высоких тонах разговор со Ставром и Гнатом. Дескать, размещать такое сильно тайное, важное и страшное производство практически под самым боком у империи глупо и опасно. Уставший за день Всеслав просто нарычал на них обоих, напомнив, кто на кого работает, и дав понять предельно ясно, что это не обсуждение и не обмен мнениями, а приказ. А потом, смягчившись чуть, пояснил, что с каждой седмицей в дороге снаряды становились всё опаснее даже для своих, поэтому и производить их было логично ближе к месту планируемого применения. Как на Руяне-острове, в пещерах белых скал, по согласованию со Стоиславом. Или в Олешье, в устье Днепра. И там, и там химиков сторожили Гнатовы, при полной поддержке и всемерной помощи Яробоевых и Байгаровых. То, каким частым и цепким гребнем прошли оба этих воеводы по своим же дружинам и по населению после той истории с лихозубом на Всеславовом подворье в Полоцке, позволяло быть уверенным практически полностью: эти и впрямь одно дело делали.

Саксонцы, мягко говоря всерьёз обеспокоенные тем, что Любек выгорел дотла, оттянули войска южнее. За две недели провели лишь три вылазки в сторону вероятного размещения руянских морпехов. Все три группы обнаружились одним очень недобрым утром под стенами крепости. Отгруженными, что называется, внавал, без симметрии и гармонии, кусками. А когда сторожа́ подобрались к куче поближе, крестясь и громко шепча молитвы, она ещё и рванула, приведя и без того обеспокоенных саксов в состояние истерики. То, что в каждой из отправленных групп не доставало по одному-двум воинам, старши́н и десятников, разбираться как-то не стали. А Яробой, что командовал операцией, узнал от тех имперских солдат много занимательного. В частности о том, когда и где собирались провозить особо тайный груз для Адальберта, архиепископа Гамбурга и Бремена, фактического властелина и куратора всех католиков Швеции, Дании и Норвегии. Среди инструкторов-нетопырей, что обучали союзников основам средневековой артиллерии и минно-взрывному делу нашлись те, кто принимал деятельное участие в самых первых вылазках русов на вражескую тогда территорию за зипунами. Они щедро поделились и этим опытом. И вместо Бремена посылка ушла на Руян, а оттуда в Полоцк. Огорчив тем самым архиепископа, и без того пребывавшего в расстроенных чувствах, едва ли не до инсульта. Точный диагноз поставить было затруднительно и вряд ли имело смысл, но, как говорили, перекосило святейшего знатно, без слёз не взглянешь.

Осень вступала, как напишет, вероятно, в возможном будущем классик, в свои права. Всё чаще тянуло по утрам дымком печных труб, тем самым живым, людским, русским духом, какой бывает так непередаваемо приятно учуять после долгой прогулки по осеннему или уже зимнему лесу. Особенно если заблудишься чуть, покружишь в ельничке, удивляясь, как это умудрился в двух шагах от тропинки её потерять из виду.

У меня пару раз бывало такое, помню. Один раз вышел на сигнал машины. Жена устала ждать, пока я соберу все грибы, и пару раз нажала на клаксон. Мобильных телефонов у нас тогда ещё не появилось, а шума проезжавших по гравийке машин я в лесу почему-то не слышал. Второй раз мы были с ней вместе. Часа три кружили, выходя на одну и ту же старую ёлку с обломанной вершиной. Начинало темнеть, жена волновалась, хоть и не подавала виду. Я предложил, больше в шутку, сделать так, как учила меня давным-давно мама: натянуть куртку, вывернув наизнанку, задом наперёд. Она говорила тогда, тоже, кажется, в шутку, что лешак посмеётся над убогим, да и отпустит. Через минут десять вышли к полю за деревней. Но куртки сняли и вывернули обратно, только когда уже дома́ увидели. Тогда ранняя осень была, теплее ещё, светало раньше, темнело позже.

Думал я об этом, сидя снова на крыше княжьего терема. На этот раз — на самом коньке, откуда вид открывался на весь Полоцк, который, если со Всеславовой памятью прежней сравнивать, разросся уже больше, чем впятеро.

С севера, с Поло́ты, доносились мерные удары. Те франкские мастера, что научили наших класть «каталонские горны», почтенных прадедушек мартенов и доменных печей, поделились и секретом водяного молота. Теперь ку́зни работали круглосуточно, вода не уставала поднимать и опускать здоровенные железяки.

Пилораму, которая из нового, сваренного Свеном, железа получила зубастые полотна, которые, кажется, вовсе не тупились по сравнению с первыми плохонькими образцами, «заводили» только на свету́. Не от того, что визг пил мешал спать — ни огромных дисков фрезы, ни электричества в нужных объёмах, ни бензина-солярки, как и двигателей для них, у нас пока не было. Но при работе впотьмах, как учила леденящая душу техника безопасности, катастрофически рос травматизм на производстве. И если дисковые пи́лы моего времени отмахивали с одинаковой лёгкостью пальцы, ру́ки и но́ги, вжик — и нету, то эти больше рвали и жевали. Одного бедолагу примчали под колокольный набат на «скорой неотложной» лошади. Белый от боли, мокрый от пота, он вынул из-за пазухи ладонь. Правую. Левой. Культя на уровне правого локтя, обмотанная тряпкой, хорошо хоть чистой, того и гляди должна была начать капать красным на пол, несмотря на то, что накручено там было прилично.

— Батюшка-князь, окажи милость, пришей! — как портного, но очень вежливо попросил раненый. И протянул мне обе руки, по-прежнему держа одну, отгрызенную пилой, в другой.

Мы с ребятами-ассистентами и Лесей бились бы с ним долго, сшивая ткани поочерёдно. Если бы руку отрезала циркулярка. А так — парни почистили рану от остатков локтевой и лучевой костей и собрали аккуратную культю, я почти и не подсказывал. Нельзя приживить кусок ладони, пусть и довольно большой, к плечевой кости. Как говорил один профессор из Академии имени Кирова: «нет, можно и хрен на лоб пришить. Но зачем?».

А в лазарете трудились и учились почти два десятка средневековых хирургов. И это словосочетание уже не вызвало, как раньше, ужаса или нервного смеха. Основные функциональные инструменты у нас были и работали точно так же, как в моём времени. Шёлк и «чудо-нить» кетгут не переводились. У Леси появилось две девчонки-ученицы, одна боярская дочь, а вторая — какая-то родня Буривоя. Бывшая Туровская сирота сперва для знакомства оттаскала их за косы, когда те вздумали сначала знатностью мериться, а после звонкостью голосов. А потом погнала со двора. Грубо, по-мужски, по-взрослому. И лишь после объяснила онемевшим девчонкам, что в лазарете всем плевать, как далеко от собора стоит твой дом, и как близко ко князю стоял твой прадед на каком-то великом прошлом сражении. Ты или поможешь болящему — или дерьмо на палке. А нам тут дерьма не надо, у нас стерильно тут! Ну, почти. С тех пор девчата ходили за ней, как утята за мамой-уткой, и без разрешения ртов не разевали.

Среди студентов были и монахи, и ученики-послушники волхвов, и нетопыри, и даже пара мясников. И у них, кстати, вполне себе неплохо выходило, если успевали вспомнить, что отрезанное не всегда можно было швырять на пол. А Гнатовы были все инвалиды, на протезах. Служба ратная для них закончилась, а желание служить верой и правдой князю-батюшке да люду русскому осталось. Вот и учились врачевать раны после того как выучились их наносить.

Глеб договорился со шведами и корелами, и до зимы и вправду успели они разок расторговаться. Довольны остались все. И лопари-саамы-лапландцы, прикупившие хороших ножей и топоров, а главное — соли, да втрое больше, чем хотели. Потому что наша и вправду была дешевле той, что возили им жулики-новгородцы. Радовались и Хагеновы ребята, что за простой рейс вдоль берега и сопровождение части лодий до Нарвы получили достойную плату. И наши, потому что набрали всего и много, как княжич Глеб Всеславьевич любил. Даже лямщики-бурлаки, и те веселились. Потому что на этот раз никто Шишками мериться не пробовал, а сразу встретили вежливо, помогли перекидать грузы на телеги, да и впряглись, затянув свою «Дубинушку». Наши помогали. И рассчитались честь по чести, без обмана. Потому что княжич часто говорил: не мешай честным людям зарабатывать, тогда и они тебе мешать не станут.

Ромка ещё разок прогулялся по Волге-матушке, которую понемногу начинали привыкать звать именно так. Он и привёз, помимо оговоренной в прошлый раз дани, дурные известия.

Как говорили его верные люди, бывшие заодно и Гнатовыми верными людьми, откомандированными в подчинение великому княжичу, булгарам не жилось спокойно. Тот самый Гасан, который хан-эмир-балтавар, в силу извечной восточной тонкости или природной подлости нутра́ решил внести в уговор незапланированные нашей стороной коррективы. И погнал по стойбищам и селениям своих верных нукеров, обдирая соседние племена до последней шерстинки. Объясняя это оригинальное управленческое решение не тем, что охренел от жадности лично, а сваливая всё на проклятых урусов, предводитель которых, сын Иблиса и шакала, велел взять дань ещё дважды, осенью и зимой! Алчные негодяи и клятвопреступники, ничтожные слуги Романа Полоцкого, вынуждали Гасана Абд Ар' Рахман ибн Исхака вынимать последний кусок из голодных ртов чужих детей. Он-то сам, дескать, плачет и посыпается пеплом вместе с каждым из вас, но поделать ничего не может, потому как за сыном Иблиса стоит грозная фигура самого́ Иблиса, который также Шайтан и вообще крайне неприятный персонаж.

Рома честно старался докладывать сухо и безэмоционально, только факты из донесений. Гнат кивал, подтверждая, и добавил в конце, что трое людей Байгара, половецкого коллеги, сообщили то же самое, отличался только перевод определений, какими наградил Хоттабыч, то есть тьфу ты, Исха́кыч, князя с сыном. То, что глаза у Рыси при этом были честными, как у прокурора, его и выдало.

— Червяком, говоришь? — отвлёкся от записей Всеслав.

— Истинно так! Червь, говорит, ничтожный! Оба, что ты, что Ромка, — воевода кивал энергично, а в искренних глазах кипели праведный гнев и справедливое негодование.

— До́жились, — с тяжким вздохом потянулся великий князь. — Только с одной стороны приструнишь чуть-чуть всякую падлу, так тут же с другой начинается. А потом приходят сын любимый с лучшим другом и давай печалить князя-батюшку, усталого, пожилого человека…

— Где ты пожилой-то? А почему это Ромка любимый? Ты чего горо́дишь-то? — воскликнули хором трое.

Про возраст озаботился старший сын. О том, почему именно он оказался любимым — Глебка. Последний вопрос по существу задал Гнат, широко раскрыв глаза и сменив негодование на недоумение. И лишь у Глеба начинали проскакивать озорные искорки во взгляде. Ему показалось, что шутку отцову он почуял. И не показалось.

— Меня! Великого князя русского! Срамословит какая-то пыльная паскуда из степи у чёрта на рогах! — голос Чародея набирал громкость плавно, но неуклонно, приближаясь к рыку. — А сын и воевода глядят на меня честными глазами⁈ Да как у вас языки-то только повернулись мне такое передавать⁈

— Седла-а-ать коне-е-ей!.. — заорал было Рысь зычно, почти как сам Всеслав.

— Не на-а-адо-о-о! — противным голосом затянул великий князь, не дав воеводе выйти на нужную громкость. Получилось как в каком-то старом фильме, где спорили то ли царь с королём, то ли князь с герцогом, сейчас и не вспомню. Но похоже вышло.

— Какие тебе кони? Того и гляди распутица начнётся, дожди-то вон как частЯт. Коней погробим, да сами, не ровен час простудимся. Нет уж. Вы мне, сынЫ да дрУги, вот что сделаете. Ты, Ромаха, с дядькой Гнатом придумаешь, как тамошним бедолагам помочь, да так, чтоб ни чёрт этот жадный, ни люди его и не пронюхали даже. Ты, Глеб, поможешь им с тем, чем именно они будут тамошнему люду помогать. Хотя, тут чего ни возьми, всё, наверное, впору будет, если этот Гасан и вправду их ободрал дочиста. А мы, я да вой добрый, Ставр Черниговский, придумаем, чем бы таким радостным да душеспасительным порадовать мироеда этого, балтавара, падлу. И, думается мне, дедко Ставр, отведёшь ты душу. Этого я беречь и жалеть не стану. Мне тот, кто клятвы нарушает, не по душе. И имею я желание неодолимое его душу из туловища вытряхнуть.

— Во! Вот это по-нашему! Ай да князь-батюшка! — загомонили разом все. Будто по делу соскучились, а его всё не было да не было, а тут вдруг — бац! — и появилось. Да ещё какое! Пойти в края далёкие, наказать лгуна да обманщика, что слова самогО Всеслава Чародея перевирать взялся!

— А перво-наперво вот что. Кликни-ка мне, Гнат, Кондрашу-плотника. Пойдёт у меня с ним разговор долгий. Да сам тоже пока далеко не отходи, тебе интересно будет, — улыбнулся князь.

— Нешто буераки⁈ Те самые⁈ Взаправду? Ох и благодать, братцы, ох и лепоту князь наш батюшка измыслил! А уж как Гасан Абдурахман удивится — я и представить боюсь! — завопил Рысь. И снова оказался почти полностью прав.

Уважаемые читатели, дальше выкладка глав через день, по чётным числам.