Воин-Врач VII

Глава 22 Крах империи. Тренировка

Мины легли удачно. Люди и кони под ними — как смогли. Ещё лучше было то, что выжившие лошади не стали слушаться ног и поводий всадников, что пытались зачем-то удержаться на одном месте, ставшим внезапно очень опасным, и понесли вскачь вниз по течению. Прочь от полыхавших озёр огня, из которых пытались выбраться раненные. Из которых почти одинаково визжали и люди, и звери. Из которых не было возврата в мир живых.

— Ян, самых громких, — так же неслышно скомандовал Всеслав. И стрелки́, невидимые за спинами нетопырей и за бортами буераков сделали два залпа. Оборвав мучения животных в первую очередь. И воинов противника — во вторую.

— Меня начинает утомлять глупость вашего эмира, воины. В наших сказках обычно дают три возможности показать себя. Я поступлю так, как велят мои предки, моя вера и моя Правда. В первый раз нарушивший данное слово подлец выгнал вас за городские стены на мучительную, страшную смерть. Во второй раз дал каждому из вас убедиться своими глазами в том, что она неизбежна и неотвратима. Я даю вам последнюю возможность сложить оружие. Иначе умрут все до единого. И мои милосердные воины не станут тратить на вас стрел, избавляя от боли и мучений.

Среди молчания и пробегавших то там, то тут шепотко́в, набиравших силу во вражьем воинстве, раздался крик. Вздрогнул и «включился» переводчик:

— Выслушай меня, о великий эмир! Я, презренный раб Ибрагим, взываю к твоей справедливости!

Фигура в долгополом стёганном халате, согнувшись в три погибели, семенила от левого крыла воинства, обходя по дуге то, что осталось от великана-огу́за. Стараясь обходить, вернее. В том, что от него осталось, стояли даже первые ряды булгарского воинства, с ног до головы.

— Всевышний осердился на наш народ. Мы не помешали балтавару и его ближним воинам нарушить клятву, данную чужеземцам именем Аллаха. Мы проявили малодушие, не остановив их. Мы дали свершиться злу и преступлению, поведя себя так, как не пристало правоверным!

Согбенная фигура едва ли не ползком приблизилась в кольцу нукеров, окружавшему Гасана. Который разевал рот молча, по-рыбьи, не издавая ни звука. Будто его разбил-таки инсульт.

— Милостивый Аллах даёт каждому из нас последнюю возможность сохранить жизнь и честь, говоря с нами устами великого мага и мудреца страны Рус. Я, ничтожный, слышал слова великих наби́, пророков, Ну́ха, Ибрахима, Мусы́, Исы́ и самого́ Мохаммеда! Они говорили мне, что лишь отойдя от того, кто предал Всевышнего, сохраним мы себя!

— Заткните эту тварь! — хрипло взвизгнул Гасан. Но было уже поздно.

Воины медленно, но отступали от него прочь. Вокруг балтавара оставались лишь верные нукеры. Те, что держали данную ими клятву верности, хранили обет, даже убедившись неоднократно в лживости и подлости своего эмира. Но многие из них были слишком сильно повязаны с ним и его визирями, и на них было слишком много крови и грязи, чтобы начинать новую жизнь с чистого листа.

Потянулись из ту́лов-колчанов острые стрелы. Я слышал, как защёлкали за спиной самострелы, становясь на взвод. Все, не только Яновы, были готовы ударить залпом, выбивая вражьих стрелко́в. И вторым, выкашивая ещё четыре сотни. Но не довелось.

— Предатель, трусливый лжец, презревший волю Аллаха, умри! — со звоном фанатичного крика Ибрагима равнодушный голос толмача ничего общего не имел. Говорю же, кино в его озвучке я бы смотреть не пошёл.

И снова слишком много удачи сошлось в одном месте и в одно время, чтобы считать это просто совпадением. Очередным чудом назвать произошедшее было бы честнее. Внеочередным — ещё честнее. Памятуя о том, что ещё вчера вечером никто слыхом не слыхивал про Ибрагима, и в исходных четырёх вариантах финала его, разумеется, не было.

Он боялся зажигалки. Высекать живое пламя лёгким движением большого пальца у перевербованного получалось не каждый раз. А тренироваться больше маг русов запретил, объяснив, что огненный дух не любил, чтобы его тревожили по пустякам.

Он боялся шипения, искр, дыма и острого непривычного запаха огненного шнура — фитиля́.

Он боялся. Но удача была на нашей стороне. Как и Боги.

Славя Всевышнего, Ибрагим вскинулся с колен и швырнул в кольцо охраны дымившиеся свёртки, с двух рук, по-македонски. И отлетел назад, отброшенный слитным ударом в грудь десятка стрел. В нашем строю человек пять шевельнуло мечами, роняя под ноги те из них, что миновали тело диверсанта-фанатика и долетели до нас. Одним из пятерых был и Рысь, сбивший крылатую смерть в полушаге от Всеславовой груди. Кольчугу и доспех под ней не пробила бы и гранёная бронебойная, но проверять воевода, судя по всему, не собирался.

И в этот момент догорели фитили́.

Один заряд, тот, что Ян воткнул точно в брюхо великана Алмуша, грохнул тише. Но там и вес громовика был малый, под болт рассчитанный, чтоб далеко можно было закинуть выстрелом. И, как и тогда, в Юрьеве-Северном, ещё бывшим в ту пору Шлезвигом, результат того, как отработал средневековый подствольный гранатомёт, был крайне впечатляющим. Две двухкилограммовых шашки сработали громче. И эффектнее. Гораздо.

Как уж так вышло — не знаю. Наверное, дало знать о себе древнее правило о том, что новичкам всегда везёт. Гранаты легли по обе стороны от эмирова коня, плясавшего и бившегося в крепких руках стражников. И от них самих. И даже я бы теперь не взялся разбираться, где там кто. Вот, оказывается, что имел в виду тот гусар с отвратительным характером, кривоногий гвардеец-рахит из старинного шотландского рода, писа́вший: «смешались в кучу кони, люди».

На охнувший тяжко лёд Волги, раскрасившийся ярче и шире, чем на недавнем, ближнем к нам, полотне «Алмуш и верблюд. Фрагменты. Лёд, кровь, дерьмо, громовик», валились булгары. С воем, со стенаниями. Стоявшие ближе зажимали уши, тёрли яростно глаза, орали, не слыша себя самих. Гнат сплюнул на снег. Смотреть на это безумие и вправду было очень тревожно.

— Всевышний принял чистую душу воина Ибрагима, что искупил своей беспримерной храбростью все грехи. Грязного шакала Гасана и его присных Он отправил прямиком в Ад, не дожидаясь Страшного Суда, ибо судить их, осмелившихся обмануть и предать Аллаха, ни к чему. Вина их признана и доказана мной, Всеславом, князем Полоцким и Всея Руси.

Я различал в дёрганном бубнеже плакавшего переводчика только имена. И какие-то слова, звучавшие особенно звонко, вроде «Киямат» и «Джаханнам», значения которых не знали ни я, ни сам Чародей. Оставалось только надеяться на то, что полумёртвый от ужаса толмач как-то адаптирует христианские перспективы к мусульманским, в которых мы разбирались довольно поверхностно. Но, вроде, там должно было быть что-то похожее.

Всадники спешивались и становились на колени. Стрелки́ и пехота с саблями и ятаганами швыряли оружие прочь, будто оно начинало жечь им руки. И падали на лёд десятками. Сотнями. Рысь длинно выдохнул, чудом не произнеся ни единого слова.

— Всевышний свидетель моим словам, воины Булгара. Я сохраняю жизни каждому из вас, как и обещал. Всем, кто отказался поднимать оружие на Правду, исполняя приказ лжеца и предателя. В том, чтобы принять волю Небес, нет стыда и бесчестия. Поэтому в моих глазах и в глазах моих воинов вы — честные и достойные мужчины. Злая воля и обман поставили нас друг напротив друга. Но не судил Бог свершиться кровавой резне, не довёл Он до того, чтобы гром и молнии разорвали в кровавые клочья и брызги всех вас до единого. И тот, кто преклонил колена, пусть знает: не передо мной он стал на них. Не перед моим верным воинством, где один сто́ит тысячи. А перед волей Господа, перед Правдой русской земли! Которая, случись беда, вся встаёт на помощь сынам и друзьям!

И князь-Чародей, князь-оборотень, Всеслав Русский завыл, подняв глаза к Вечному Синему Небу. К Деду-Солнцу. И вой его подхватила вся дружина, стоявшая за его спиной.

Продолжали оседать на снег и лёд булгары, отшвыривая оружие. Глядя на невозможное, невероятное чудо, каких не было ни в притчах, ни в сказаниях, ни в легендах.

Падали плетёные щиты, вроде тех, что скрывали до поры́ тогда Ждановых копейщиков и Яновых стрелков, поставивших жирную красную точку в истории Изяслава и воеводы Сецеха, пришедших во главе ляшского воинства по Днепру под Вышгород. За щитами, облепленными снегом и льдом, обнаруживались сотни русских ратников, появлявшихся словно из-под земли, как и говорил их жуткий повелитель. У некоторых в руках горели факелы. Нетопыри давно перенацелили тяжёлые бронзовые стволы с уничтоженного правого крыла на левое и оставшиеся группы в центре. Но, кажется, миномётного обстрела уже не требовалось.

Над их головами на берег Волги выходили один за другим отряды. И их было не перечесть.

По центру стоял полк бородачей в серых меховых накидках. Они сжимали копья, рогатины, лу́ки. И выли, задрав головы, так же, как Чародеева стая внизу, под берегом.

Справа от них были великаны в буром и коричневом. Медвежий мех был только на десятниках и сотниках, не всем было дозволено носить его на доспехе, не каждый успел заслужить милость предка, убив лесного богатыря на охоте один на один. Но ревели и рычали они одинаково. И их было много.

Слева в отрядах оказалось больше стрелков и тех, кто был готов мета́ть лёгкие копья, сулицы, вязанки которых были приторочены за спинами. Мех на них был огненно-рыжий, и воины эти отрывисто тявкали, славя и веселя Старого Ли́са. Который наверняка был бы доволен такой победой, когда среди его правнуков ни один не был убит или хотя бы ранен.

Полки́ продолжали выходить, выстраиваясь на кромке обрыва. Случись что — их волна, хлынувшая вниз, смела бы не только несколько тысяч булгар на льду великой реки, но и каменный город на далёком противоположном берегу. Им не было числа. К волчьему вою, медвежьему рыку, лисьему тявканью добавлялись трубный рёв Лосей, ворчание и визг Росомах, шипение Рысей, уханье Филинов и Сычей, клёкот Орлов и Беркутов.

За спиной Чародея на берег Итиля по его зову вышел Русский Лес. Весь разом. Огромный, могучий, таинственный, дремучий и неодолимый ни в этом времени, ни в каком другом. Показав Степи часть своей силы, что скрывали заснеженные поля, низкие, до самой земли свисавшие чёрные лапы е́лей, прятали в листве тысячелетние дубравы. Той силы, которой не могли понять и от этого боялись уроженцы равнин, пустынь и прерий. Которым за каждым деревом, под каждой веткой мерещилась смерть. Или не мерещилась.

— Я, Всеслав, — начал было великий князь, едва чуть утихли звуки над берегом. И посмотрел на толмача.

Бедолага рыскал глазами по краю обрыва, крутя головой, глядя на бесчисленное воинство, будто выросшее из-под снега. Рысь наклонился к нему ближе и деликатно кашлянул. Хотя явно хотел пнуть или отвесить леща. Но озаботился, видимо, торжественностью момента, решив её не нарушать.

Переводчик подскочил, как от удара кнутом, и вытаращился на Чародея. Он впервые за долгую жизнь пропустил слова́ нанимателя. Это было серьёзное нарушение должностных обязанностей, конечно. Правда, судя по его бледному лицу и вытаращенным глазам, он и имя собственное сейчас вспомнил бы не сразу.

— Я, Всеслав, — размеренно и плавно повторил жуткий вождь русов, отведя глаза от трясшегося бедолаги лишь после того, как тот начал «синхронить».

— Своим словом, волей Богов, призвав в свидетели Солнце, Небо, Лес, Землю и Воду, принимаю под руку эти края и люд, их населяющий. Я клянусь хранить и оберегать покой и мир на этой земле, делать всё для того, чтобы ваши дети росли здоровыми, в мире и достатке. Я, тот, чья воля и сила простёрлись от ледяных гор Севера до жарких морей Юга, спрашиваю вас, храбрые и честные воины Востока! Идёте ли вы под руку земли с именем Русь добром и собственной волей? Клянётесь ли в верности мне? Даёте ли слово мужчины в том, чтоб слушать меня и тех, кто говорит от моего имени?

Трижды прокатилась волна тысяч голосов. Над белым простором широкой Волги. Над её высокими берегами. Над головами всего бесчисленного воинства Чародеева. Над подмерзавшими лужами крови тех, кто клятвы не давал.

— Народ Булгар принял твою волю, о Всеслав, — без особой необходимости перевёл толмач.

— Здесь и сейчас, на глазах каждого из нас, случилась, я очень на это надеюсь, последняя казнь тех булгар, кто поноси́л Русь и осмелился поднять на неё оружную руку! — полетел коленопреклонённым войском глас Чародеев. И эхо от него, будто сдвоенного, разлеталось над Волгой в обе стороны. — Здесь и сейчас каждый из нас услышал и запомнил навеки слова братской клятвы, сказанные народом Булгар. Посему нарекаю я град, что стоит на высоком берегу за вашими спинами, перед лицом моим, Казанью! И быть ему цветущим, богатым и славным на тысячи лет, пока живут в мире и дружбе народы наши!

Единый вой десятка тысяч гло́ток едва не расколол на великой реке многострадальный лёд.

А когда стал затихать восторженный хор, справа, из-за острова посреди реки с визгами и гиканьем показалась конная орда. Всадники на степных лошадях мчали спешно, быстро. Но замедляли ход, приближаясь к странной картине, где вокруг кровавых клякс застыли на коленях храбрые булгары. Напротив них перед небольшой дружиной русов стоял и с интересом смотрел на приближавшихся Всеслав Полоцкий. А над его ратниками вдоль всего берега тянулась версты на три стена копий и рогатин, которые держали крепко тысячи рук.

— Ты гляди-ка, почти успел ведь! Ох и всыплет ему батька за такое небрежение лошадьми на морозе, — буркнул Рысь, щурясь на группку верховых, что отделилась от остановившейся конной лавы и подходила ближе едва ли не шагом.

— Молодец он, ничего ему батька не сделает, — отозвался Всеслав. А я подумал, что ангина переводчику нашему обеспечена. Полдня на ветру с разинутым ртом — это вам не шутки.

— Здрав будь, дядя Всеслав! Отец и дед привет и поклон передают. Велели мчать быстрее ветра на помощь русским братьям.

Сырчан слетел с коня красивым, лёгким движением. И я только порадовался за его ногу, что так удачно подвернулась тогда мне под руки, и не подвернулась сейчас. Снежок поскрипывал под его богатыми ханскими сапогами. И это, кажется, слышал любой здесь. Ну, кроме мёртвых и контуженных, понятное дело.

— Здравствуй, Сырчан, здравствуй! Рад тебя видеть, рад слышать вести от моего дорогого южного брата, повелителя Великой Степи! Здоровы ли уважаемый Ясинь-хан и твой уважаемый отец, Шарукан? — князь говорил протяжно, но весомо, по-государственному, хотя глаза его и смеялись. Охнул, получив-таки от Рыси дважды заслуженного леща, переводчик, и наша светская беседа стала доступна и булгарам. Которым тоже, касается, вовсю светила ангина.

— Благодарю, дядя Всеслав, оба здоровы. Отец велел передать, что ожидает из Рея великое посольство от персиан и от самого́ Алп-Арслана. Просил узнать, не собирался ли ты в наши края в ближайшее время, — глаза Сырчана нет-нет, да и перебегали на лежавшие справа вразнобой куски верблюда и человека. Ещё расскажет, поди, потом кыпчакский эпос, что против русских воевали какие-нибудь кентавры степные.

— Добрые вести, добрые. Думали мы завтрева домой отправляться, конечно. Тут закончены дела наши, видишь — мир да лад круго́м, — довольно спорно обвёл Чародей рукой картину на красном льду, к которой описание подходило откровенно слабо.

— Вижу, да, — кивнул согласно старший сын великого хана, но, кажется, чисто автоматически. — Вовремя Всевышний надоумил соседей. Могло бы и как на Александровой пади закончиться.

— Могло бы, — согласился Всеслав, глядя, как довольно закивал Гнат. — Но не сложился курган, хвала Богам. А вот дружба да добрососедство, глядишь, и сложатся.

— У меня обозы за войском идут. К закату будут, может, раньше чуть. Что велишь делать с грузом? — спросил Сырчан.

— Порожняком-то наверняка быстрее доберутся… Не дело пир на ночь глядя затевать, будто мы от Деда-Солнца да Вечного Синего Неба прячемся. Сейчас перекидаем да доставим быстрее. К обеду вряд ли управимся, но и до заката тянуть точно не станем.

Всеслав хмыкнул, глядя на Рысь, состроившего глубоко опечаленное лицо человека с обманутыми ожиданиями, как только он услышал про «не управимся к обеду».

— Переведи воинам Казани: возвращайтесь в город, стелите ковры на улицах и площадях! Мир и вечную дружбу Руси и Степи закрепим и отпразднуем на великом пиру, каких не видел свет! Каждый будет сыт, всем будет угощение, любой сможет преломить лепёшку с другом и братом! Вам, дру́ги, виднее, как там всё устроено в городе, вам и гостей принимать. Пусть старши́ны отрядят моим десятникам тех, кто поможет с разгрузкой. И кто там у вас? Корчмари, чайханщики? Пусть разжигают костры да тандыры!

Под крики команд булгарское воинство строилось, поднимаясь с колен, и вполне организованно оттягивалось к городу.

— А разгружать сани на ходу как? И куда? — удивлённо и чуть растерянно переспросил Сырчан.

— Сейчас. Братцы, там от друзей степных жратва едет, да больно уж медленно плетётся! Домчать, разгрузить и в Казань-град доставить! С дальних саней начинайте, что медленнее прочих ползут! Сырчан, дай десяток своих, чтоб не пугались возчики, когда мои удальцы подлетят близко.

Саночки-буераки, стоявшие с левого фланга, распахнули паруса и сами собой подкатили к нам ближе. Сын хана явно сделал усилие над собой, чтобы не отпрянуть. Но он был будущим вождём, поэтому собрался быстро и прорычал что-то своим. Кыпчаки подходили и садились в лодочки с опаской. А улетали прочь с криком и визгом. Которые превращались из панических в восторженные на ходу.

— Вам, люд лесной, честно́й да добрый, поклон мой! — повернулся к берегу, из-под которого один за другим улетали буеры, Всеслав. — За верность слову, за готовность помочь, да за прогулку дальнюю. Не вышло всласть мечами да копьями помахать, стрел пометать вволю, так хоть поедим от пуза, погуляем, споём да спляшем по-нашему!

Гул категорического одобрения сверху возвестил о том, что противников данному предложению там не было.

— Спускайтесь не спеша с горы, — ухмыльнулась одинаково великий князь и воевода, — разбивайте лагерь вокруг города! Вам, народу вольному, привычнее так будет, чем в каменных мазанках тесниться, как здешние привыкли.

Не встретила осуждения и эта здравая мысль.

От автора:

Русь в огне! Смута. Татары идут на север, ляхи осадили Смоленск, Скопин мертв, Шуйский слаб, ему не удержать трон. Кому поднимать Русь? Я справлюсь, я соберу Земский Собор и поставлю точку войне.

✅ Скидки на все тома

✅ 1-й том здесь — https://author.today/reader/464355