Воин-Врач VII

Глава 12 Переходим к главному

— Присядь, достопочтенный, — проговорил Чародей, открывая кулак и ладонью, жестом радушного хозяина, приглашая звездочёта занять место за столом.

Перс, кажется, только сейчас заметил, что стоит в паре шагов от лавки, но как на этом месте оказался, вспомнил бы вряд ли.

— Видишь ли, уважаемый Абу, — отпив чуть морсу, проговорил Всеслав, — я ищу друзей не от того, что, как уже сказал, не люблю страха, избегаю его и боюсь врагов. Я не убегал никогда. Всегда догонял.

Судя по лицу посланника, он изо всех сил пытался выкинуть из головы недавние картины, где рус-маг смотрел на него волчьими серо-зелёными глазами с жёлтым солнечным или огненным ободком вокруг зрачка-зеницы. Но получалось у него из рук вон плохо. Князь качнул головой, и перед звездочётом возник лафитничек, который тот осушил, снова вряд ли почуяв хоть что-то. Всеслав шевельнул бородой снова. На этот раз чудом соткавшийся перед ним сосуд с непривычным для уха правоверного названием и содержимым старец задержал. И посмотрел на небывалого собеседника пристальнее, собираясь на глазах. Чародей кивнул, будто самому себе, и продолжил.

— Мы сейчас заведём разговор, важнее которого мне редко доводилось начинать. Каждое наше слово будет измеряться людскими жизнями, Абу. И только от того, к каким решениям мы придём, будет зависеть то, живыми будут те люди, или, увы, нет. Ты помнишь о том, что я сказал про задумки католиков и Генриха. Ты сам знаешь, сколько войск стягивает Роман Диоген к вашим границам. Вместе что-то ненавидеть — одна из лучших основ для союзнических отношений, как говорил один из мудрых людей. Посмотри сюда.

И он обвёл ладонями карту. И отметил опасливый взгляд перса на правую. Ничего себе, как его зацепила эта хохма с огнём. Хотя, брат Сильвестр в тот раз тоже вполне проникся. А ещё говорят, что снаряд два раза в одну воронку никогда не попадает.

— Я предлагаю обмен. Мне нужны земли от устья Куры в Хвалынском море вот досюда, — Всеслав ткнул пальцем, не глядя в карту. Но точно попав туда, куда целился. — Взамен я предлагаю подумать о том, чтобы вашими стали Смирна, Эфес и всё остальное, что с этой стороны.

— А пролив? — пискнул, неожиданно, Абрам. Но прямо видно было, что данные обстоятельства, ломавшие при нём его же карту мира, требовали конкретики. Всеслав тяжело глянул на торговца, подняв чуть левую бровь.

— Он несдержан, прости его, княже. Несдержан, но прав. А пролив? — собрался-таки наконец до нужной степени звездочёт.

— Я предлагаю оседлать его вместе. Это на коне стыдно ездить вдвоём, как нищие европейские рыцари. А Босфор — слишком большой, ретивый и дорогой конь. Я предлагаю брату Алп-Арслану восточное побережье. Себе же возьму западное. И, думаю, будет вполне разумно договориться сразу о беспошлинной торговле и бесплатной швартовке и хранении грузов на землях и в портах друг друга.

— Щедрое предложение, — скривился совсем уж отошедший от потрясения перс.

— Более чем, учитывая то, что я говорю не только о Боспоре, — и Всеслав сделал гораздо более широкий жест над картой. И, как и в случае с Глебом на тренировке этих переговоров, стало прям слышно, как защелкали счёты в голове звездочёта.

— Да, я понимаю, что обмен кажется не равноценным. Да, ваши торговцы получат доступ к рынкам, на которых не бывали никогда. Но меня, я не стану скрывать этого, уважаемый Абу, интересует империя Сун и её товары. И, пожалуй, больше их, возможность продавать туда наши. Земля наша велика и обильна… и нема́ куда гро́ши девать, — неожиданно завершил фразу Чародей, сплясав вприсядку на наследии монаха Нестора, будущего автора «Повести временных лет».

— Ты предлагаешь… разделить на две части Византийскую империю? — голосом разума и здравого смысла спросил он. У Чародея.

— Я не предлагаю. Я настоятельно рекомендую. У меня есть семь задумок о том, как взять эти земли без помощников. Но ты очень верно сказал, уважаемый. Шире рта не откусишь, — чуть поклонился снова великий князь звездочёту. Давая понять, что первый разговор шёл вовсе не о планах султана захватить Византию.

— Ты настолько уверен в своих силах? — на этот раз деду не хватило, видимо, ни сил, ни выдержки на сарказм.

— Полностью. В зависимости от выбранной задумки меняется только срок её исполнения и доля потерь моих воинов. Ну, и золота ещё, но его я не считаю, от чего постоянно плачет Абрам, — улыбнулся Всеслав.

— Ты говорил о стране, радующейся дешёвой соли… Правильно ли я понял тебя? — скорее лицом, чем голосом, обозначил вопросительную интонацию гость.

— Да, ты понял верно. Пока простой люд радуется несбыточному, а владетельные люди заняты тем, чтобы возвратить свой прибыток, в Византии заканчивается хлеб. Зерно. Любое, — пояснил спокойно Всеслав.

— Как? — лаконично удивился перс.

— Совсем, — не менее лаконично ответил великий князь. И пояснил, снизойдя, — мои друзья, братья Контарини, продулись в шахматы Глебу, моему второму сыну. И проспорили.

— Чего? — не вполне дипломатично переспросил звездочёт.

— Много чего. Он, Глеб-то, торговаться гораздо лучше меня умеет. Я не нарадуюсь на него, если честно. У меня так вряд ли вышло бы. А сын смог как-то подобрать слова, убедившие венецианцев в том, что Византии зерно Европы и Египта сейчас не нужно. И до весны не понадобится. Совет Дожей и сами Контарини поудивлялись, но согласились. Поставки уже сократились на две трети, — объяснил Чародей спокойно, как о чём-то малозначительном, будто говорил о том, что в соседнем городе сено подешевело.

— А… мясо? — собеседнику явно было мало времени для оценки услышанного. Поэтому Всеслав не спешил. Отпил морсу, долил из кувшина. И продолжил, показывая на карте.

— От болгар и иберийцев на земли Византии пригонят скот. Честно купленный торговцами, чин по чину. А с ним в подарок и совершенно бесплатно придёт болезнь. Оспа. Сперва коровья, а следом за ней и чёрная.

Кружка с холодным взваром выпала из пальцев звездочёта, едва не залив карту. Которая неуловимым движением, сама будто, отползла к Ставру, не допустив ущерба.

— Насколько мне известно, в других землях об этом пока не ведают. В союзных с моими лишь начинают применять. На Руси же уже завели привычку, хоть и упирались многие. Некоторые аж до́ смерти доупирались в невежестве своём. Но это не главное. Главное, уважаемый Абу, в том, что на землях от Русского до Варяжского морей за шесть лун не было подтверждено лекарями ни единого случая чёрной оспы или вариолы, как именовали эту хворь великие Ар-Рази и Авиценна.

Ну, не совсем шесть, но около того. И прививки на самом деле прочно вошли в обиход, начавшись, разумеется, с дворни и дружины великого князя, с его семьи, ещё в Киеве. Глицерин, что удалось получить в ходе работы над громовиком, зря не пропадал. Вакцину готовили так же, как в девятнадцатом веке, растирая с ним оспу, снятую у телят. Это было гораздо безопаснее, чем вводить здоровым людям гной от больных, как пробовали великие врачи Рима и Персии. А ещё быстрее и проще, чем искать по всей стране переболевших и иммунных. И результаты были для этого времени небывалыми. Но кому, как не Чародею, было побеждать эпидемии? И не допускать их дальнейшего появления в своих землях, повторения арабских и европейских кошмаров, когда оспа опустошала целые провинции.

Одной из задумок было напустить на ромеев чуму, Чёрную Смерть. Предложил её, разумеется, Ставр, воплощение человеколюбия и смирения. При большом желании можно было, конечно, и чумные трупы найти, тем более, после выхода на Волгу и к степям за ней. Я помнил, что почти побеждённая в моём времени зараза в тех краях нет-нет, да и появлялась. Степняки, которым, казалось бы, за сотни лет должны были стать понятнее многих других причины её появления, продолжали зачем-то есть тамошних не то сурков, не то ещё каких-то тушканчиков, заражаясь от них. Но с резиной по-прежнему было очень плохо, а точнее — вообще никак. Привычные костюмы РХБЗ сочинять было не из чего. Эрзацы, сшитые из вываренной в льняном масле и олифе холстины, доверия не внушали. Как и те пресловутые маски с клювами, которые начнут носить европейские врачи лет через двести пятьдесят — триста. Если начнут. Словом, от кровожадного варианта безногого убийцы мы с Всеславом отказались наотрез. А вот чёрная оспа, привитой от которой была почти поголовно вся Русь и на две трети где-то страны союза — другое дело!

— Немыслимо… — первое слово старого перса было ожидаемым. И вполне корректным. Тот же Хаген, да даже Свен, конунг Дании, выражались гораздо менее дипломатично, когда узнавали, что дикий князь диких русов научился побеждать жуткую хворь.

— Ну, как уж вышло, — развёл руками Чародей, будто извиняясь.

— Ты не производишь впечатление человека, склонного болтать попусту или присваивать себе невозможные заслуги, — старик протёр разлитый взвар тряпичной салфеткой, что протянул ему Абрам. Медленно, методично, в такт со своими словами. Словно пытаясь собраться с мыслями, явно двигавшимися значительно быстрее. — Да, многое из совершённого тобой и твоими людьми, кажется невозможным и невероятным. Но слова множества видоков-очевидцев уверяют в обратном. Ты победил вариолу?

— Скажем так: я знаю, как не пустить её на свои земли, как закрыть от неё свои города, как сделать так, чтобы мой народ не был подвержен ей, от малых детей до стариков, — честно ответил Всеслав.

— Но как ты смог? — выдержка, натренированная десятилетиями, в очередной раз дала сбой.

— Не люблю рябых да щербатых, — уклончиво ответил великий князь. Давая понять, что не на все вопросы готов отвечать здесь и сейчас.

— И ты сможешь поделиться этим знанием с союзниками? — да, этому, определённо, палец в рот не клади.

— Я уже делюсь. Оспа покидает Швецию, Данию и Норвегию. У франков по соборам и монастырям лекарства должны были начать доставлять. Про земли бриттов и англов говорить пока рано, но вскоре перестанут болеть и там.

— Чёрная оспа — страшная хворь. Я видел многих с отметками этого злого недуга. Некоторые, редкие счастливцы из выживших, теряли слух и зрение. Победа над таким врагом, думаю, много важнее сражений с врагами из числа людей. То, что ты превзошёл успехи великих лекарей, достойно высшего восхищения и глубочайшего уважение, Всеслав, — церемонно проговорил звездочёт. — Думаю, если ты решишь рассказать о нескольких, двух-трёх твоих, как ты говоришь, задумках, о том, как именно твои войска собираются действовать на южных берегах Русского моря, я поведаю об этом пославшим меня. Полагаю, им будет интересно узнать о том, какие способы решения этой задачи нашёл ты, повелитель северных земель. А ещё я, если ты позволишь, сообщу им о том, что русы учат союзные народы тому, как обуздать вариолу. И готов биться об заклад, это известие заинтересует их больше. Эта новость может помочь им принять решение, которое, как мне кажется, устроит все стороны… Всех тех, кого ты хочешь видеть на том пиру́, о котором мы говорили.

Старика слушали внимательно, очень внимательно. Понятно, что на данном этапе слова почти не имели значения, по крайней мере реального-то уж точно. Даже будь он решительным противником предложенного союза, тем, кого послали для того, чтобы по его следам и на основании его донесений прислать убийц, мы об этом бы ни за что не услышали и не узнали. Опыта у деда, я повторюсь, было с лихвой. Он переводил острый и цепкий взгляд чёрных глаз из-под сивых бровей с патриарха на волхва и Ставра. Встречая ровно такие же их ответные. Казалось, что умудрённые годами старцы общались без слов. Они понимали правила игры. Знали о том, что задуманное Всеславом не имело и близко ничего подобного в историях и легендах.

Ни один из величайших воинов прошлого никогда не делал таких предложений. Олег Вещий, как и Святослав Храбрый после него, прибивали ко вратам Царьграда свои щиты. Искандер-Александр Македонский захватил полмира, Тир, Вавилон, Персеполь в одиночку. Не знала история примеров. Но для нас со Всеславом это не имело никакого значения. Мы были уверены в том, что громовик взрывался. Что порох вспыхивал. Что Святовитов дар работал. Что греки, латиняне или германцы нападут. Вода мокрая, небо синее, свободная мирная Русь никому не нужна. Те, кого выследили и захватили Ставровы и Гнатовы, те, кто пришёл к нам тайно, со злым умыслом, не позволяли питать пустых надежд. Те, кто прибыл травить колодцы, жечь хлебные поля, убивать мирный люд и собирать сведения, с помощью которых оба осколка Великой Римской империи хотели навредить нам, говорили о многом. Запираясь до последнего. Я уже не испытывал ни терзаний, ни сомнений в том, что из вражеских диверсантов и саботажников не только можно, но и нужно было вы́резать правду. И я делал это. И мы узнавали одну дрянь за другой. Ставр срывал в который раз голос, хрипя проклятия врагам. Гнат молчал. Но вид его, обманчиво-спокойный, обмануть ни меня, ни великого князя не мог. И Рысь планировал, организовывал и осуществлял такие, так скажем, мероприятия на чужой территории, каких там не могли ни ожидать, ни даже представить. Нет, мы не занимали больше городов и сёл, не взлетали на воздух католические соборы и монастыри. Но те, кто достоверно, подтверждённо и доказанно был связан с нападениями на наши земли и людей, пропадали. И им, пропавшим, становилось хуже тех, кого находили земляки. Гораздо хуже.

…На рассвете народ Гамбурга собирался на мессу. Неспешно вышагивали уважаемые и богатые, семенили следом слуги, плелись работяги. Вера, что должна была сближать и роднить людей, как вечная истинная величина, не зависящая от достатка, здоровья, возраста и пола, от близости к власти, работала, видимо, как-то по-другому. Хмурые воины отпихивали древками копий с пути рабов божих рабов человеских.

— А у русов, говорят, сам великий князь Чародей со всей семьёй в соборе стоит рядом с простым людом, — шёпотом обратился один из получивших деревяшкой по спине к другому.

— Тише ты! Мало били? Нельзя про них говорить! Они — враги! Святой Крест отринули, младенцев колют иглами и крючьями рвут! — зло отозвался тот второй. Повторив слова архиепископа Адальберта с недавней проповеди.

— Зато у них жрут досыта все, и ходят в чистом, — уныло отлаялся первый. Без надежды.

Со скрежетом стали отворяться высокие стрельчатые врата собора. И раздался визг, но не от них.

Меж створок показалась странная лента, похожая на витой шнур от колокола. И лишь находившиеся ближе сразу поняли, что это был не он. А стоявший в первых рядах торговец мясом вцепился зубами в могучий кулак, поросший рыжим во́лосом. Он сразу понял, что это натягивалось между расходившимися створками. И скользнул профессиональным взглядом в обе стороны. И повалился на колени, утянув за собой здоровую конопатую бабу, жену. Которая тоже профессионально имела дело с мясом, не боялась крови. Но тоже перевела глаза. И завизжала забиваемой свиньёй, на которую по мнению большинства горожан была очень похожа.

На высоте трех человеческих ростов, почти под самым верхом каждой из половин врат, висели прибитыми два куска мяса. Но на говядине или свинине не откуда было взяться удобным кожаным сапогам, по одному на каждом куске. И тем более — одеянию пробста, настоятеля кафедрального собора Гамбурга, отца Либентия. Ближайшего сподвижника архиепископа, ратовавшего за то, чтобы Магнус Саксонский, военачальник, сын герцога Ордульфа, правителя здешних земель, отбил у богомерзких дикарей-язычников бухту Эккерн и Шлезвиг. Лично наставлявшего тайных воинов, что отправлялись на север травить колодцы и поджигать амбары с зерном. Обрекая ничтожных вагров, руян, датчан и прочих мерзавцев на голодную смерть. Вместе с их жёнами и детьми.

Лента, которая оказалась кишками, тянувшимися от одного куска к другому, лопнула, обрызгав первые ряды содержимым. На одной из открытых воротин красовался знак великого князя русов. На второй — огромный след волчьей лапы. Паства с воем повалила прочь с площади, и на этот раз работяги и бедняки бежали гораздо быстрее, чем плелись сюда.

Удо, граф Штаденский, жаловался наместнику Бремена, Бруно фон Арнебургу:

— Послал верных людей к родственнице, жене князя Черниговского, Оде. Ордульф выдал золота. Хотел, как и раньше, получать от неё известия, которых давно не было. Мерзавка прислала письмо, где прокляла и герцога, и меня, и самого́ императора! Сказала, что мы верим во Христа и Пресвятую Деву Марию как-то не так, не правильно, и славим их обманно. Совсем выжила из ума там, дурная баба!

— А деньги? — уточнил Бруно, поморщившись. От разговоров про Русь и всём, что с ней связано, у него давно делалась изжога. И маялся ей он почти беспрестанно. Говорить, о чём ни начни, приходилось о чёрном колдуне Всеславе и его происках.

— Деньги себе оставила, проклятая дрянь! — излишне быстро и уверенно, со слишком честным лицом и исполненным праведным возмущением лицом воскликнул Удо.

Золото, до последней монеты, вернулось обратно. В голове того самого гонца, что отправился на Русь. О том, где осталось его бренное тело, голова предсказуемо не сообщила. Но золото граф пересчитал дважды, не смутившись и не испугавшись ни запаха, ни возможного проклятия ужасного Чародея, ни жуткой гримасы ужаса и му́ки на лице той головы. Что стала футляром для возвращённой взятки. О том, что Ода сама доложила мужу и воеводе, что с ней ищет встречи тайный посланник с родных краёв, он не знал. Как и о том, что с тем посланцем, как и со многими другими, князь-оборотень разговаривал лично. И был последним, кого они видели в жизни. И поэтому знал слишком много о планах и замыслах Генриха и его ближних людей.

— Фриц! Принеси ещё их бесовского пойла! — проорал граф слуге.

Тот вошёл и с почтительным поклоном разлил по кубкам, богатым, золотым, душистый напиток, попадавший на торг очень редко и стоивший баснословных денег. За одну, как их называли, «флягу», можно было купить почти стадо коро́в.

— И подвинь ближе вон то желтое блюдо, свинья! — рявкнул Удо.

Фридрих подчинился, снова поклонившись. Он знал, что блюдо красное, а не жёлтое, каким виделось графу и наместнику. Он вторую неделю подливал им в еду и питьё капли, пахшие ландышем. Те, кто передал их, предупредили, что через некоторое время хозяин начнёт путать цвета́. О свойствах ландыша и наперстнянки в этом времени знали немногие. Всеслав, Буривой и Ставр знали.

— За великую империю! — гавкнули хором Бруно и Удо, выпивая настойку. В которой вместо зверобоя, калгана, зубровки или других тайных ингредиентов были в основном ядовитые.

Слуга выпрямился, разгибая с трудом спину. По которой он так часто получал палкой от графа, что и считать давно перестал. Посмотрел на трясшихся в судорогах двух видных политических и общественных деятелей Бремена. Переставил подсвечник так, чтобы пламени через некоторое время стало легче перескочить на драгоценный гобелен. И ушёл, прикрыв плотно двери. На одном из причалов в русле Везера на торговом кнорре под фризскими знамёнами его ждала жена, сын и дочь с семьями. Решение оставить родной дом и родной город далось им нелегко. Но родня Марты, жены, жившая на севере империи, рассказывала дивные и невероятные истории про то, что теперь там творилось. То, что Шлезвиг теперь назывался другим именем, не пугало. Везде живут люди, где-то лучше, где-то хуже. Там — лучше.

Граф Бернхард фон Раценбург, успешный полководец и военачальник, верный слуга императора Генриха, хмуро смотрел на русло реки Тра́ве, по которому поднимались от залива драккары руян. Страха в прошедшем многие битвы воине не было. Тем более, что с севера возвратились войска, что были направлены туда волей Герниха и им самИм, чтобы наказать обнаглевших вагров и датчан. После того, как тот князь русов чёрным колдовством захватил Шлезвиг, здешние дикари совсем страх потеряли! Уходили выше, к бухте Шлей, целыми деревнями, забирая подчистую всё: свои нехитрые пожитки, зерно, даже сено! Отряды, ходившие по их следам, повеселились в тех краях вдоволь, кровь лилась рекой, горели редкие поля несжатого хлеба, стога сена. Не хотят отдать добром — и сами́м ничего не достанется!

Бернхард, напрягая глаза, смотрел за тем, как хищные корабли выстраивались в шеренгу, носа́ми к крепости. Но до них было слишком далеко даже для редких у саксов-защитников арбалетов. Да и стрелки́ вряд ли попали бы даже в такие крупные цели, подойди они чуть ближе. Вой. Леденящий кровь волчий вой, что звучал тут третью ночь кряду, вымотал всех. Не спавшие толком воины спасались брагой и пивом, но и их запасы подходили к концу. Что там задумали эти руянские черти⁈ Они, говорят, очень неплохи на воде, но на суше, да против укрепленных стен — наверняка не бойцы. Именно об этом хотел крикнуть своим солдатам граф, когда с реки раздался жуткий вой и свист, будто сотни демонов вырвались из преисподней. А потом крепость провалилась в Ад.

Крут даже уточнять ничего не стал, когда пришла весть от Всеслава. Он и сам слышал про зверства саксов на западе. Корабли отошли в ту же ночь. Толстые бронзовые стволы, неподъёмно тяжелые, расставляли на ходу, беспрекословно слушаясь хмурых и злых молчаливых русов. Это были те самые нетопыри, с которыми многие из Крутовой дружины побывали в походе не так давно. Там воины Чародея даже иногда улыбались. Нынче же были злыми, как бешеные собаки. Точнее, волки. Они и поведали братьям-руянам о том, что именно творили каратели в окрестностях Экерны и Юрьева-Северного. В том, что у Любека нет ни единого шанса на спасение, никто из экипажей драккаров не сомневался уже к утру. Все видели, сколько чародейского оружия и припаса привезли с собой нетопыри. За два дня Любек выгорел почти дотла. Целыми остались только склады и причалы, собор и бедные предместья. Ворот не осталось. Прибивать щит, Всеславов или Крутов, было не́ к чему. И ни к чему́.

Старый перс уехал из Полоцка на следующее утро. Увозя знания, в которые вряд ли до конца поверил сам. И в которых ему предстояло убедить своих великого визиря и султана. На прощание Всеслав подарил ему один из трактатов Авиценны, найденный в Лесином приданом, наследстве бабушки Мирославы. Текст перевели на русский, рисунки перенесла на бересту и бумагу сама княжна, поправляя кое-где, там, где средневековые познания анатомии оказывались совсем уж никудышными и далёкими от истины. Оригинал поехал к сиятельному Смелому Льву. В качестве жеста доброй воли. Одного из.