Воин-Врач VII

Глава 15 Походная

— Нынче же утром выехали? — продолжал дядька Василь пытать Рысь, отказываясь верить.

— Да вот те крест! — размашисто перекрестился Гнат.

— Да тут же… — взмахнул руками Витебский генерал-губернатор, намекая на те самые две сотни вёрст.

— А я о чём⁈ — воскликнул Гнат. — Он мне ещё, главное: «Нет, за три дня до Итиля не дойдём! За пять дойдём!».

Голосом и лицом он изобразил Всеслава, довольно похоже. Старый воевода всплеснул руками, как бабка:

— Пя-а-ать дён? Да иди ты!

— Сам иди, чего слышал — то и говорю. Эти буераки летят так, что ни один конь не угонится, ни наш, ни фризский, ни степняцкий! Ветер слёзы вышибал всю дорогу, они аж в ушах ледышками замерзали.

Под такой разговор коллеги возвращались в терем после проверки, как разместились все семь сотен походников, не угарно ли в банях и всем ли вдосталь еды и питья. На пяти десятках буеров ехали усеченные экипажи, два водителя без стрелков, зато разницу свободного веса компенсировала повышенная загрузка.

— Ты мне мёдом уши не мажь, ты дело говори! — воеводы зашли в гридницу в тот момент, когда великий князь начал терять терпение и повысил голос на Кондрата.

Главный конструктор на крик изошёл в Полоцке, настаивая на том, что он и его люди не просто должны, а обязаны сопровождать изделия в первом походе, который к тому же обещал быть не только ходовыми, но и боевыми испытаниями. Поэтому часть «грузовых» саночек управлялась его ребятами, среди которых были мастера и инструкторы по вождению. Они на ходу смотрели за поведением изделий и за действиями водителей.

— Да я правду говорю, княже! Всё облазили, всё перетрясли! — горячился Кондрат.

— И прям вот ничего? — недоверчиво уточнил Всеслав.

— Ни единого замечания! Первый отрезок пути все изделия преодолели без поломок. Верёвки подтянули только кое-где, и всё. Чин-наборы все закрытыми стоят! — он аж сиял от гордости.

— А тот, что с берега брякнулся на голый лёд, почитай, с полутора саженей? — мы смотрели, конечно, за всеми ухарями, что выделывали в этом переходе опасные коленца на новых лодочках.

— Сыграли стойки, погасили силу удара. Полозья целы, кузов цел, всё хорошо там! — уверенно кивнул чудо-плотник. Он, как и любой из наших начальных людей, за своих стоял горой.

— Чудеса в решете да и только, — удивился Всеслав. — Ладно, целы — и хвала Богам. Ступай тогда, Кондраша, добирай пар, пока твои там всю баню не вы́студили. Благодарность мою мастерам передай. И по чарке. Но только по единой!

— Да что ж мы, батюшка-князь, без понятия что ли? — смутился главный конструктор.

После той истории, когда его и бригаду не смогли доставить пред светлы очи «ибо потому что», он и вправду перестал увлекаться всеславовкой, и за подчинёнными своими смотрел внимательно.

— Дядька Василь, а ну, глянь-ка, что внучка-то названная передала тебе, — махнув рукой на лавку рядом, сказал Чародей. И потянул к себе кожаную трубу-тубус, лежавшую на столе рядом.

Оттуда сперва появились какие-то реечки-щепочки, тонкие, но на диво ровные. Князь нажал на концы — и пучок лучинок превратился в рамку, будто для тех удивительных бортей-ульев, что с весны стали делать и Витебские плотники, переняв науку у Киевских. Тех же, по слухам, чуть ли сам князь-батюшка надоумил. Дело было новое, непривычное, но ладилось ловко да быстро. Не иначе, как и вправду чародейством пахло. Но мёду с воском с этими ульями в тот год заготовили столько, сколько никогда до этого времени не выходило.

Вытянув второй пучок реек, Всеслав защёлкнул и вторую рамку. Достал и расправил бережно на первой лист плотной бумаги, прижал его осторожно той, что была чуток побольше. Поочерёдно надавил на углы, слушая внимательно щелчки сухого дерева, говорившие о том, что зубы вставали в пазы плотно, не ломаясь. А потом поставил получившуюся картину, отведя позади узенькие подножки-стоечки.

— Ах ты ж ма-а-атушки мои! — выдохнул протяжно старый воевода. С портрета на него смотрела дочь и внуки, как живые.

Лесина художественная школа работала, как и всё в Полоцке, исправно и успешно. За картинками самой разной направленности, от душеспасительных до откровенно скабрёзных, на торгах всегда толпились очереди. Дев нагих да весёлых нарасхват мели́ викинги. Иногда и нашим доставалось, но после того, как на службе отец Иван рассказал об опасности блуда и прелюбодейства, уточнив при этом у купца Викентия, зачем тому, старому, занадобились срамные картинки, локальный спрос упал до нуля, оставив только экспорт.

Во многих домах считалось обязательным и почётным поставить в красном углу под образами или рядом с чурами «Александрову падь» или «Ангела над Люблиным». Картины «Всеславово поле», «Роман Всеславьич на Булгаре» и «Полоцк-Задунайский» только-только появились, но сразу выбились в бестселлеры, даже несмотря на откровенно кусачие цены.

Бывшая древлянская Леська-сирота, а ныне великая княжна Полоцкая Леся Всеславна, на коммерческое направление поставила лучших учениц и учеников, которым Глебка подсказывал сюжеты и снабжал кистями, красками и чудо-палочками, карандашами. Научились делать и цветные, хоть пока и не всех цветов. Но с этим обещал в ближайшее время помочь недожаренный католиками фриз.

Сама же княжна рисовала очень редко, потому что гораздо чаще была занята в лазарете, школе или библиотеке, которую тоже с разрешения князя устроила своими силами. Но уж если брала в руки карандаш, краски, да хоть уголёк или комочек мягкой красной глины — выходил настоящий шедевр. Вот как этот.

С желтоватого листа на нас смотрела счастливая улыбавшаяся Дарёна Васильевна. На коленях у неё сидел Рогволд, а на руках лежал Георгий, он же Юрка, он же Егорка. В лицах их не было иконописных черт, они выглядели совсем живыми. Казалось, мигни́ — и Волька побежит играть с новым другом, кудлатым щенком из далёких заморских земель, которого привёз из похода батька. Юрка протянет ручки, чтобы пухлыми пальчиками поиграть с материными височными кольцами. Он всегда трогал их одним пальцем и с задумчивым видом наблюдал за покачиванием подвесок, никогда не тянул. А Дарёна чуть склонит голову и скажет: «Ну, здравствуй!».

— Юрочка-то как подрос, — сдавленным голосом, едва не всхлипнув, еле выговорил дед.

— Ну так княжич же. Не по дням, а по часам, как полагается, — с нескрываемой гордостью подтвердил очевидное Всеслав. Дед был в гостях летом, пока мы зажигали за морями и лесами. Нянчил внучат и не давал думать о плохом дочке. И уехал, едва до Полоцка дошли вести о том, что зять возвращается домой живым и здоровым.

Василь утирал мозолистой рукой, покрытой старыми шрамами, с навеки въевшимся загаром, слёзы счастья. Пожалуй, таким его великий князь с самой свадьбы не видел. Когда родился Волька, воевода тоже был рядом с дочерью, стянув в Полоцк весь Витебский гарнизон. Нарушив клятву великому князю хранить и беречь именно тот город, где был посажен ещё старым Брячиславом. Но наказания старик не боялся. Боялся не успеть до вотчины зятя и дочки, боялся, что Ярославичи доберутся раньше него. И что сокол ясный, как звала мужа Дарёнка, не выберется из той ямы, куда заманили его обманом дядья. А после возвращения Всеслава в родной город Василь, кажется, перестал бояться вообще чего бы то ни было.

Посидели не очень долго, поделились новостями, в основном семейными, потому что рабочий обмен исправно обеспечивали птички и гонцы. Почтовая система с постоялыми дворами, где всегда была горячая еда и свежие кони, начала формироваться раньше, чем в моём времени, и с Запада, с тех самых таинственных хуторов вроде Ставрогнатова, вокруг которых регулярно пропадали на ровном месте соглядатаи из Рима и Аахена. Со Псковым, Новгородом, Смоленском, Черниговым и Киевом связь была прямая и оперативная, как и с Краковым, Гнезно и Эстергомом. Чуть дольше занимала дорога до Олешья и Тмутаракани на юге, до Готланда на севере, до Владимира на востоке и до Праги на западе, но в любом случае сведения туда и оттуда поступали быстрее, чем даже по хвалёным римским дорогам. Которые юго-западные союзники не стеснялись использовать, как свои.

Побудку сыграли ещё до све́ту, хотя в ней и нужды особой не было — походников уже кормили сытным завтраком дородные стряпухи. Некоторые из них тайком пытались всучить нетопырям и сочувствующим узелки с гостинцами. Кто-то признал родню, а кто-то и новую, видимо, завёл, пусть и ненадолго — дело молодое.

Воевода с митрополитом вышли проводить дорогих гостей за стены. Следом за ними, кажется, толпился весь город. Кроме тех, кто побежал на галереи-заборола, чтобы посмотреть за тем, как улетят по льду Двины княжьи воины на удивительных лодках, что мчали вверх по зимней по реке куда быстрее, чем под парусами летом вниз по течению.

Прощались недолго. Великий князь похвалил тестя за добрую службу, порадовался за город, которому так повезло с воеводой. Василь с митрополитом пожелали доброго пути. И Вар, гикнув по-степняцки, распахнул первым парус. Буер дрогнул, качнулся — и полетел.

Скорость и впрямь была немыслимой. Помня примерные, плюс-минус два-три лаптя́, расстояния между населёнными пунктами, которые точно измерять до сих пор никому и в голову не приходило, я прикинул. Без часов и карты, без курвиметра или хотя бы циркуля было, конечно, очень приблизительно. Но и по таким умозрительным расчётам выходило, что скорость этих корзинок на лыжах местами была под восемьдесят. А местами и над, то есть свыше. Но лукошки с полозьями упрямо отказывались рассыпаться, летели себе, поскрипывая и потрескивая. Северо-западный ветер, попадая в русло, устраивал там настоящую аэротрубу. Стая крылатых волков летела, поднимая клубы снежного крошева, которое позади нас высоко вскидывала злая старуха Вьюга, азартно хохоча́, будто подгоняя и подбадривая.

Сильнее всего ощущалась нехватка ма́сок, конечно. Или лыжных очков. Или хоть чего-нибудь прозрачного, чем можно было бы защититься от колючего снега, что влетал в лица́ на невероятной скорости. Но ни стекла, ни пластика у нас нужных не водилось. А очки из рыбьей кожи или кишок на просвет были так себе. Не на таких скоростях наощупь выруливать, конечно. Поэтому мчали щурясь. Смахивая иногда обледеневшие сосульками слёзы, что нарастали параллельно земле. То есть реке, которая из средневековой транспортной артерии превратилась в скоростную магистраль.

Встречавшиеся торговые караваны и санные поезда жались под высокий левый берег матушки-Двины. Попутные принимали правее, освобождая фарватер. Три штабных буера, время от времени меняясь, вели стаю за собой, продолжая пугать возниц и купцов. Но шапок больше никто не сшибал и коней воем не тревожил. Было уже не до того. Рейд вышел на тот темп, который признали предельным конструкторы и инструкторы. Стало уже не до баловства. Любой промах на такой скорости привёл бы к травмам или гибели, и изделия и экипажа. И не одного, завались буер в начале колонны. Но тут были Яновы и Гнатовы. А они не промахивались.

Ориентирами служили высокие вешки-прутья, закопчённые над пламенем костра. На снегу их получалось различать даже на полном скаку. А когда начало́ темнеть — стали попадаться такие же, но с горевшими тряпками наверху. Фенькины опыты с воском, скипидаром и земляным маслом привели к тому, что у нас появился состав, не гаснувший даже в метель. Правду сказать, и метель-то была лёгкая, как по заказу. Отчего Гнат регулярно косился на серые небеса с почтением, уважением и благодарностью.

Несколько пар саночек-буераков с разведкой ушли вперёд седмицу с лишним назад. Хоть и переживал Рысь, что парни финал пропустят. Но служба превыше всего, конечно. Они и наты́кали по пути вешек-ориентиров, они и поджигали их, или сами, или привлекая кого-то из местных, если рядом было жильё или выпадала удача увидать кого-то из встречных-поперечных. Ни один, как пото́м выяснилось, не отказал в помощи ближним людям самого́ великого князя. Особенно запомнился одинокий старый рыбак, что выскочил прямо из сугроба, наметённого на его тулуп. Сидел, знать, себе над луночкой, ловил рыбку, большую и маленькую, а как заслышал скрип снега и шелест полозьев — поднялся во весь богатырский рост возле дрожащего на ветру факела. Уже в потёмках. И чудом уцелел, потому что Всеслав успел крикнуть Яну в самый последний момент, когда арбалетный болт уже был нацелен хищным клювом в голову рыбака. Который подпрыгивал и орал: «Слава! Слава князю-батюшке!». Он, наверное, и вслед ещё блажил до тех пор, пока не охрип на морозе окончательно. Так и не узнав, что мог не пережить ни этой встречи, ни этой ночи, ни этой метели.

Когда снег начал лепить так, что установленные на носах фа́ры-фонари, большие глиняные светильники со стеклянным боком с одной стороны, перестали помогать, встали под левым берегом. Саночки ставили плотно, борт к борту, в несколько групп. Над мачтами, склонёнными наискосок, как говорили тут, или под сорок пять градусов, как привычно отмечал я, натянули по́логи, скрепляя их между собой хитрыми колечками с подвижной частью — карабинами. Буквально через четверть часа метель заметала длинные и широкие не то общинные дома, не то небывалых размеров вытянутые юрты, не то анга́ры, внутри которых горели костры, грелась еда и люди, и было тепло. Дым, выходивший в про́духи наверху, явно злил старуху-Вьюгу, что выла над крышами и за стенами, как целая стая голодных демонов. Но сытые и отогревшиеся нетопыри не обращали на неё никакого внимания, твёрдо уверенные в том, что с Чародеем им не страшны ни она, ни Сатана, ни сам Чернобог.

Утром Кондрат снова доложил о состоянии транспорта. Семь разболтавшихся стоек-опор заменили с вечера на новые. Старые починили за ночь. Готовы продолжать поход. Всеслав только крякнул, подивившись в который раз неожиданной стойкости наших ездовых лукошек. Но плотник, в роль главного конструктора вжившийся полностью, был в своих словах и людях уверен полностью.

Рысь отчитался, что у десяти ратников поморожены щёки, но не страшно, не до́черна, не до костей, и после получения начальственных кренделе́й они больше не станут забывать мазать морды гусиным жиром, как все прочие. Эта новость тоже порадовала. Ни простуженных, ни отравившихся, ни травмированных не было, а тот десяток помороженных я осмотрел сам и признал годными к дальнейшему прохождению строевой. То есть ездовой.

— А ну, прячь ха́ри в бо́роды! — скомандовал воевода зычно, на всю реку.

Она звалась Ка́сплей, в неё зашли со Двины ещё вчера. Впереди был тот самый канал, что торжественно открыл этим летом Глеб. И переход на Днепр дальше. Ещё в прошлую зиму пришлось бы тащиться по лесам-полям, по тем краям, где тянула свою лямку и песню про «Дубинушку» Шишкина ватага бурлаков. Теперь же путь, что летом, что сейчас, был прямым и ровным. А на Днепре, пожалуй, вполне могло получиться и коньковые полозья опробовать, по чистому льду. Он после ночной метели и здесь кое-где попадался, но по узкой и извилистой Каспле рисковать и не думали. Речка петляла так, что и на лыжах-то, на малой, не сравнимой со вчерашней, скоростью еле успевали в повороты попадать.

— Ниже шапки! Во́роты поднять! Кто забыл жиром намазаться — нос домой за пазухой привезёт! Завтра в Смоленске будем, там баня жаркая и девки толстые! Им безносые ни к чему! Ну, с Богом, черти!

И под хохот нетопырей и стрелков саночки стали сниматься с места. Гнат умел нащупать нужные струны, знал, как поддержать боевой дух в товарищах. На загляденье он был и воеводой и другом верным, кругом хорош, словом.

В одном только ошибся. До Смоленска мы долетели в тот же день.