Воин-Врач VII

Глава 16 Широка страна

Завидев высокий белый хвост снега за несущимися с невозможной, недопустимой, немыслимой скоростью чёрными точками под белыми пятнышками парусов, Смоленск забил во все колокола. И повалил на берег. Разведка, пролетавшая тут ранее, такого ажиотажа не вызвала — их саночки подкатили к городу почти впотьмах, заиндевелые нетопыри показали страже серебряную пластинку со знаком великого князя и тут же отправились в терем.

Руководил городом и окру́гой Роман Святославич, родной сын князя Черниговского и двоюродный брат Всеслава. До него, ещё совсем недавно, в прошлом году, до памятного финала первого Кубка по ледне и той не менее незабвенной беседы в подвале с дядей Всеволодом и Пахомом Полозом, руководителем группы ликвидаторов, в Смоленске сидел другой кузен Чародея. Владимир Всеволодович, по матушке — Мономах, а по документам — возможный претендент на должность великого базелевса Византийской империи. Он наверняка знал от покойной матери, как к таким претендентам относились на её давно покинутой Родине. Но и это не остановило молодого князя от рывка за кордон, едва стало известно о том, что его возлюбленный батюшка, интриган и клятвопреступник Всеволод, вместе с финалом Кубка по ледне встретил в Киеве и свой собственный. По последним сводкам из-за моря, сидел он где-то на дальней окраине Царьграда тише воды ниже травы и не отсвечивал.

Роман же, прозванный за внешность и бесспорный успех у женщин Красным, занял его место в Смоленске, причём предложил эту кандидатуру даже не Святослав, который и переводу первенца, Глеба, из Тмутаракани в освободившийся так внезапно Переяславль удивился, а сам великий князь. Он предположил тогда, что отец с сыновьями по флангам смогут сформировать устойчивую горизонталь власти. И не станут следовать дурацкому примеру Всеволода. И не ошибся.

— Всеслав, брат! — проревел на весь Днепровский берег хозяин Смоленска, статный и действительно симпатичный парень лет двадцати пяти, тёзка и, наверное, ровесник Чародеева первенца. Высокий, со светло-русыми волосами, длинноусый не по годам, он распахнул руки в приветствии дорогого гостя и родича. Прибывшего в составе почти тысячного войска, которое подлетело под стены города так, что в случае чего и воро́т бы закрыть не успели.

— А мы вас дня через три-четыре только ждали! Чего за лодочки такие ходкие у тебя, что быстрее, чем по воде, мчать могут?

— Ром, ты нерусский что ли? — испортил всю торжественность момента великий князь. Который за последние несколько часов промёрз до костей и не дрожал, кажется, исключительно на морально-волевых.

— Чего это я, и вправду? — смутился Роман и тут же заорал, обернувшись в сторону горы́, откуда, из-за стен, продолжали надсаживаться колокола́. — Да уймите уже пономарей там, раззвонились, как на Пасху! Топить все бани в городе немедля! У кого натоплены — живо разобрали по дворам княжьих воинов! Накормить, напоить, напарить всласть, не посрамить мне чтоб!

— Караульщиков выставить бы, — просипел Рысь, который, кажется, не столько замёрз, сколько затёк в креслице второго стрелка. По крайней мере выскочить из него со́колом воевода не смог. Смог молнией. Раз — и в землю.

— Сделаем, сделаем! Сторожить добро великого князя пуще глаза чтоб мне! Чтоб ни… — он присмотрелся к неожиданному транспорту, — ни щепочки, ни гвоздо́чка, ни верёвочки не пропало!

Ну да, это на санях торговых обычно лежали внавал мешки, короба́ да сундуки. Нетопыри же, едва выпав на непривычно твёрдую и не несущуюся навстречу землю, тут же накинули по́логи на каждый буер. Поди знай, чего там у Чародеева воинства? Страшно интересно, конечно. Но больше страшно, чем интересно.

— Как это — три дня? — облился пивом Роман, услышав ответ Всеслава.

— Это как два, да сверх того — ещё один, — предельно честно ответил великий князь, сделав вид, что не заметил, как безуспешно пытался скрыть за кашлем ржач его воевода.

— Колдовство? — Святославич приложил ощутимо много усилий, чтобы не отшатнуться.

— Неа, — покачал головой Чародей. — Наука и мастерство рукодельников. Удачи немного. И Боги помогают.

— О том, что русский великий князь всегда говорит правду и лжи не терпит, от Готланда до Тмутаракани знают, — кивнул Роман, утирая усы.

— Не только. От норвежских скал до Адриатического моря. От заморской Альбы до Итиль-реки, Волги-матушки. А вот за ней паскуда одна с первого раза не поняла, — размеренно ответил Всеслав.

— Взаправду на Булгарию идёте? — распахнул серые глаза Смоленский князь.

Полоцкий и всея Руси только кивнул в ответ, откусив снова вкуснющего пирога с капустой и рубленным яйцом.

— Мои-то по́перву не поверили вашим. За Муром идти долго, к лету бы добраться. А теперь гляжу, вы до капе́ли первой уж обратно помчите, поди, — задумчиво проговорил Роман. Он держал в руках кусок мясной кулебяки. Но не ел. Видимо, аппетита не было.

В отличие от Гната, который привычно молотил всё, до чего мог дотянуться. А остальное просил подвинуть поближе. Жестами просил, чтобы не снижать темпов уничтожения продовольственных запасов встречающей стороны.

Роман тоже провожал нас на берегу. Чуть удивившись, что от припасов, что его город предложил щедро, не скупясь, мы вежливо отказались. Не понимал он, как небывалое воинство князя-оборотня собиралось достичь сказочной далёкой Булгарии без харчей. Торговать да охотиться по пути — зря время терять, а из Всеславовой стаи на тех, кто был готов терять что бы то ни было зря, не походил ни один. Но расспрашивать Смоленский князь не стал. Ну, расскажет ему двоюродный брат опять про науку и золотые руки мастеров, ну сделает он вид, что снова поверит. С этими самыми настоящими, не ледняными, Полоцкими волка́ми рядом как-то совершенно не хотелось говорить лишнего. И Роман Красный молча смотрел за тем, как Всеславовы нетопыри общались промеж собой на пальцах. А некоторые и вовсе, кажется, мысли читали. Как за столом вчера, когда он в очередной раз закашлялся, подавившись, услышав некоторые подробности последних минут жизни бесчисленного воинства заморского князя Вильгельма Бастарда. Тогда Всеславов воевода Рысь, от которого силой аж пЫхало, как из печного зева, и жрал который похоже, как лесной пожар, чуть заметно кивнул на Смоленского князя Чародею. А тот еле видно прикрыл глаза. Даже скорее просто ресницами дрогнул неуловимо. И Гнат продолжил руба́ть, как ни в чём не бывало. Они явно понимали друг друга без слов, эти старые и верные друзья. Каждый из которых и по одиночке был страшнее, чем сама Смерть.

Дальше путь лежал до приметного поворота на Осьму-реку, после Дорогобужа, который пролетели без остановки. К этому моменту, кажется, наши буераки выдали такие показатели, что даже главного конструктора поразили. По крайней мере, на стоянке он излазил лично если не все две сотни, то сотню точно, а потом громко лаялся со своими ватажниками-плотниками, говоря ровно те же самые слова, что и Всеслав ему в Витебске, дескать, что вы мне в уши льёте, вы правду говорите! А те отлаивались точно так же, как он сам до этого: правда, мол, и есть — все саночки целы! Они бы до утра, наверное, бухтели так, если бы не Рысь, пообещавший в ультимативной, такой привычной для него, форме половину самых шумных спустить под лёд, а главного конструктора почётно водрузить на мачту, как штандарт. Ну, то есть он сказал: крестом на маковку. Но смысл был ясен и плотников решительно не устраивал. Проверять, шутил ли воевода, правду ли говорил, они не стали, заткнувшись мгновенно.

Отдохнуть от гонки удалось на Осьме, которая петляла по лесу так, что воевода принялся ругаться ещё хуже. Ветра почти не было, что оказалось нА руку — скорость, чуть превышавшая обычный ход саней, в которые запряжена не сильно спешившая кобыла, вполне устраивал. А когда одна речка перешла во вторую, а та упёрлась в какой-то не то большой пруд, не то малое озерцо, стало ещё хуже — вода кончилась. То есть лёд. И если до этого тянуть-толкать буеры приходилось лишь время от времени, ориентируясь на метки, оставленные разведкой, срезАя лишние бессчётные петли проклЯтых речушек, то теперь самоходные свойства саночек уже не играли. Сквозь лес их толкали одну за другой. Через некоторое время от ратников повалил пар. Судя по карте, волок был длиной около восьми километров. Солнце, появлявшееся время от времени, без особой уверенности сообщало Всеславу, что переход занял около трёх часов. Малое сельцо, притаившееся на берегу Угры-реки, встречало небывалое воинство, кажется, в полном составе, от мала до велика. Но вот с банями тут было гораздо хуже, чем в Смоленске, конечно. Поэтому париться не стали, ограничившись тем, что вдоволь запарились на вОлоке. Гнат коротко переговорил с седым стариком, не то старостой, не то главой поселения, поблагодарил за тёплый вежливый приём и отдельно — за продукты, которых местных натащили полный берег, и попросил разойтись. Люд потянулся к низким избушкам, наперебой обсуждая невероятное событие. А походники, натянув скоренько пОлоги и разведя костры, скинули барахло, натёрлись снегом и полезли в палатки-ангары одеваться в сухое, ужинать и отсыпаться. Да, это было гораздо проще, чем тянуть на лямке лодьи, переставляя под ними катки брёвен. Но, как уже не раз отмечали мы со Всеславом, к хорошему быстро привыкаешь. Вот и привыкли сразу к тому, что это мы ехали на буераках, а не они на нас.

Лагерь, свернувшийся с первыми лучами Солнца и вмиг укативший вверх по Угре без единой лошади, явно стал пищей для разговоров местных на долгое время.

Из интересного дальше было, пожалуй, неожиданное подношение от жителей небольшого селища в месте, где Угра впадала в Оку. В моём времени здесь была, кажется, Калуга. На льду под правым берегом были установлены столы, длинные, на которых лежали рыбины. Тоже длинные. Очень.

Носатые крокодилы были едва ли не вдвое длиннее лошадей, что подтягивали как раз сани-рОзвальни ещё с одним страшилищем. Стояли возле тех столов и бочки в человеческий рост, и, если глаза меня не обманывали, они были доверху наполнены чёрной икрой. Вот тебе и дикий безлюдный голодный и нищий край вдалеке от торговых центров современной Руси!

Группа оробевших было старшИн рассказала, что этих рыбин ловят на Оке, а зовут их калУгами. Я вспомнил, что в моём времени такие сохранились только где-то на Амуре, и то редким чудом, потому что их усиленно вылавливали со «своего» берега китайцы. Здесь же, как уверяли местные, в рыбе перевода не было. Года не проходило, чтобы одного-двух рыбаков не утаскивали под воду. И, как вполголоса поведал самый старый, здешний Речной Дед скакал именно на таком коне, только огромном. Что в его понимании означало «огромный», глядя на зверюг по восемь-десять метров в длину, выяснять как-то не хотелось. Всеслав что-то слышал от отца и деда про богатство и щедрость здешних вод, где рыба водилась с лошадь размером. Но был уверен, что это всё сказки. Так и вышло. Потому что рыбки были с двух лошадей.

Наевшись осетрины от пуза и прихватив столько, сколько одобрили Кондратовы мастера, бдительно следившие за погрузкой и соблюдением развесовки, тепло попрощались с жителями. Рассказав, где именно по весне будет проложен канал, на котором обязательно будут нужны работники, труд которых княжьи люди оплатят щедро. И пригласив приезжать торговать и просто погостить в Смоленск и дальше, в Витебск и Полоцк. Для них, правда, было, наверное, всё равно, что Полоцк, что Булгар, что Царьград — всё где-то сказочно, небывало далеко. Но из вежливости и уважения к великому князю, посетившему эти места впервые, обещали непременно быть. И тоже долго смотрели вслед оседавшему снеговому облаку, в котором скрылись умчавшиеся вверх по Оке чудо-кораблики с дружиной Чародея.

На берегу Оки, перед валами и частоколом на высоком холме выезжали из ворот конные и оружные ратники. Первым был здоровый мужичина, под которым даже сытый и довольно крупный конь шагал как-то не очень уверенно, будто опасаясь, что ноги разъедутся. Но толстым воина назвать было нельзя. Крупным, пожалуй, тоже. «Богатырского сложения», вот, наверное, оптимальное для него определение. Странно, до Мурома ещё не добрались, а муромцы уже тут как тут.

— Здрав будь, Всеслав Брячиславич! — голос богатырю соответствовал вполне. Конь его, бедолага, аж подсел, вон.

— И тебе здравствовать, вой добрый! Назовись, сделай милость, — ответил великий князь, выбираясь на снег и держась обеими руками за борт саночек, чтоб не брякнуться ненароком. Кровь, пробивавшая дорогу в затёкшие ноги, колола тысячами иголочек, а морщиться и кривиться при знакомстве с новыми людьми никогда не считалось хорошим тоном.

— Ильёй зовут люди, сам я с Мурома, — прогудел здоровяк гулко. А я даже и не удивился почти. В былинных временах, в сказочных краях, чего бы и не встретиться лицом к лицу с героем народных преданий?

— Воеводой у Давыда? — уточнил Чародей, следя за лицом и голосом. И своими, и муромца.

Давыд, третий сын президента клуба «Черниговских орлов», был ещё одним звеном той самой правящей горизонтали, что разложили на восточных рубежах Руси тогда, после финала. И был он на самом острие, на переднем краю, на граничных землях, где, случалось, не только шумели мещёра, мордва и черемисы, но и налетали иногда булгары.

— Нет, княже, я в Муроме руку его держу, наместник я тамошний. А сюда примчал спешно, прознав, что занедужил Давыд Святославич. Твоих первых ребят по пути сюда встретил, думал было: бесы ледяные мчат. Помирать уж было собрался, — хмыкнул он.

— Ты не помял ли их, медведь? — буркнул Рысь.

— Их помнёшь, пожалуй, — ухмыльнулся Илья, потерев основанием ладони правую скулу. В такой ладони можно было, наверное, уху варить, на пятерых. А о скулу мечи затачивать.

— Никак, с Ваняткой нашим перевиделся? Он из вперёд ушедших один левша, — улыбнулся и Гнат.

— Иваном назвался тот, точно. Как есть чёрт вьюжный: и глазом-то не ухватишь его, не то, что рукой, — расплылся в ответ и здоровяк. — Рассказали-поведали парни, кого ждать следом, да и усвистали себе дальше. Я им передал, кого в Муроме искать да с кем говорить.

— Добро, что не повздорили, — улыбнулся и князь. К этому времени ноги почти перестало колоть, и можно было без риска попробовать ходить. Что он и сделал.

С наместником и ближниками Давыда поздоровались за руки, как принято. Они, понятное дело, с коней поспрыгивали, едва ближе подскакали. И я, кажется, слышал собственными ушами, как облегчённо выдохнул жеребец Ильи, чудом не помянув чью-то мать.

О Рязани я, что в своём, что в этом времени, знал только то, что там грибы с глазами. Ну и что там находилось гвардейское командное училище десантуры, истинных чудо-богатырей моего прошлого будущего. Со многими из его выпускников мне довелось общаться. К сожалению, в подавляющем большинстве — по работе. Но эти ребята, даже едва выжившие, искалеченные, чудом спасшиеся, оставались небесной пехотой. Ни стона, ни жалобы лишней себе не позволяли, шутили с медсёстрами, беспрекословно выполняли указания врачей. Павел Петрович, тот тайный «лейтенант», с которым мы время от времени говорили после операций, тоже был десантником. Сначала.

Город, защищённый валАми и частоколом, на берегу широкой и раздольной Оки наверняка величественно и красиво смотрелся летом. Сейчас же, среди белого поля город высился тёмной громадиной. Но только по здешним меркам. Народу, по Гнатовым и Ставровым сводкам, тут жило тысячи три с половиной или около того, втрое, почитай, меньше, чем в Полоцке. Причём в Полоцке до того, как Всеслав затеял первое расширение. Сейчас по данным переписи в стольном граде и ближних выселках проживало почти пятьдесят тысяч человек. И крупнее города не было ни на Руси, ни в Европе, даже Венеция, даже Рим проигрывали. Но оставался Царьград-Константинополь с населением, если не врали донесения, под три сотни тысяч человек.

Об этом мы со Всеславом переговаривались про себя, шагая по на удивление чистому двору ко княжьему терему. На высоком крыльце которого встречали гостей митрополит и лучшие, видимо, горожане и воины. Похоже, вовсе уж плох Давыд-то, раз не вышел даже на крылечко. И стоило мне только подумать, не успев даже до конца оформить эту мысль, как распахнулись двери наверху и вылетели девушка лет двадцати от силы и баба крепко за со́рок, очень разные. Девка была конопатая, рыжая, как кленовый лист по осени. Та, что постарше, была вроде бы черноволосой, если по бровям судить и по выбившимся из-под платка прядям, в которых и седина густая, кажется, виднелась. Но орали они, такие разные, одно и то же:

— Князь! Князь помирает!