Воин-Врач VII

Глава 14 Поехали!

Повозиться пришлось долго. Но оно того и в самом деле стоило. Вышло, пожалуй, даже лучше запланированного заранее. Но обо всём по порядку.

Кондрат притащил с собой на вторую планёрку, следующую после той, на которой мы со Всеславом ставили задачу, ещё мастеровых мужиков. Они заметно робели, пытались было спины гнуть постоянно, но, как и любые по-настоящему увлечённые своим делом профессионалы, увлеклись обсуждением и вскоре уже перебивали, небывалое дело, самого́ великого князя! Но хоть дело шустрее пошло́, не то, что смотреть в восхищённые, но абсолютно пустые глаза.

Среди первого, наверное, в истории Руси конструкторского бюро были плотники, шорники, кожемяки, бондари, ткачи и плётники. Последнюю профессию я и не знал, честно говоря. Оказалось, это кто-то вроде корзинщика или мастера лозоплетения, только широкого профиля. Такие ребята из прутьев связывали заборы-плетни, рыболовные ловушки-морды или верши, и даже сани. Этот же, которого привёл Кондрат, оказался и вовсе энтузиастом-новатором: у него дома даже мебель была плетёная! И по его же совету позвали ещё одного неожиданного специалиста — лапотника. Но тоже уникального: этот и сундуки, и лари, и короба из лыка плёл-вязал, да такие, что в них воду можно было носить. Ясно, что при таком штучном уровне экспертизы у каждого отдельного профессионала, в успехе будущего КаБэ можно было не сомневаться. И, как говорили в моём прошлом будущем, оказалось, что не казалось.

Идей и ноу-хау, слову, на которое едва не обиделся Всеслав, появилась уйма. Всегда так бывало, когда одну и ту же задачу начинали решать профессионалы из разных отраслей. Нам, отцам-командирам-благодетелям, оставалась сущая малость: выбрать из них лучшие по ряду критериев. Я отметал заранее непригодные и завиральные, вроде как сплести из лыка летучий корабль. Глеб выделял те, в которых оптимально соотносились расходы и доходы. Ставр, которого мастера продолжали бояться больше всех, отбирал наиболее пригодные для конкретных задач. Их было несколько первостепенных: простота в эксплуатации и ремонте, износостойкость, скорость передвижения своим ходом и «на руках». А ещё — возможность нанести перевозимым вооружением и личным составом максимальный ущерб противнику. В общем, привычное и родное «безобразно, зато однообразно». Высококлассные профессионалы сперва возмущались по поводу того, что каждую деталь не придётся покрывать резьбой, чеканкой, красками, вышивать или наклёпывать узоры. И их можно было понять — вся эта рекламно-имиджевая хренота работала уже в этом времени. Чем красивее и наряднее выглядит изделие, чем больше оно запоминается, тем выше шанс того, что его во-первых, купят, во-вторых, понесут хвастаться друзьям и соседям, а в-третьих, запомнят и разнесут имя чудо-ма́стера, что такие диковины выделывает. Но убедить их отказаться от привычки делать всё до ужаса красиво и так же долго удалось Глебу, когда он озвучил примерные тиражи, размеры партий нужных изделий. И как-то моментально стало не до красоты.

Лечь снегу нормально не дали. Обкатывали свежые прототипы практически по первому, который, может, и не мог уже растаять в любое время, но на нормальный зимний похож тоже ещё не был. На участках, где высота снежного покрова превышала пядь, все образцы вели себя предсказуемо. Но плетёные, лёгкие, значительно выигрывали в скорости.

Мы со Всеславом только диву давались, глядя на то, до каких мелочей и деталей всё КБ владело материалом. И это при том, что тут не было ни ПТУ, ни вузов, ни институтов. Но, хвала Богам, башковитые мужики водились и без этого. Чего стоило объяснение того, почему следует дождаться новой поставки от корел и чуди?

— А без них-то почему никак⁈ — негодовал Глеб.

— Они дерево везут и шкуры, княжич, — как несмышлёнышу объяснял ему Кондрат, ставший кем-то вроде главного конструктора. И одной только этой нравоучительной интонацией взбесил Глебку непередаваемо.

— Ты спятил что ли⁈ У нас кончились деревья? И шкуры⁈

— Там особое дерево идёт, пихтой зовётся. Оно легче осины, ольхи и даже липы. На одном изделии не менее пуда выгадать должно́, а это ж, батюшка-князь говорил, для скорости — первое дело. А шкуры оленей тамошних да лосей. Ими ежели полозья обшить — накатом лучше идти станет, чем нынче.

Глеб плюнул и больше в этот сопромат не лез.

Неделя круглосуточной работы ушла на то, чтобы довести все три отобранных из первой демонстрации прототипа до ума. На финальной «госприёмке» они выглядели почти одинаково, чуть отличаясь только обводами бортов. Непривычные для этих мест и времён высокие треугольные паруса́ были одинаковыми. И на каждом по центру красовался Всеславов знак. Не вышитый золотой нитью. И не нарисованный Лесей. Оттиснутый штампом в месте, размеченном при раскройке ткачами. Может, и без души́, зато быстро и однообразно.

К тому времени, как лёд на матушке-Двине и, по донесениям с Востока и Юго-востока, на Днепре стал прочно, под пара́ми, вернее, под парусами было две сотни саночек. В комплект каждых входило два набора полозьев: пошире для снега и поу́же, окованных снизу, для льда. По льду, не накрытому толстым белым одеялом, скорость достигалась невероятная. При том, что на борту сидело два механика-водителя и два стрелка́. Большого запаса громовика и огненного запаса в целях сохранения скорости и манёвренности не брали. Но в них и нужды не было. На учениях полсотни саночек пролетали версту за считанные мгновения, замирали, давали залп учебными болтами, повторявшими вес и аэродинамику зарядов динамита, и исчезали. Проверять пока не было ни возможности, ни, откровенно говоря, желания, но почему-то казалось, что пятьдесят таких «выстрелов из подствольника» смогли бы и Вавилонскую башню разнести.

Да, пожалуй, даже хорошо, что в этом благостном и мирном древнем времени не было ни интернета, ни мобильной связи. Пока ещё связались с Шаруканом, пока получили подтверждения и готовности от него и Глеба Переяславского. Зима набрала полную силу, щедрая на снега́ и морозы. Успели даже порадоваться результатам Кубка Всея Руси по ледне́, который проходил по старой памяти в Киеве, на Почайне-реке, а результаты печатали чуть ли не день в день все русские газеты. Ну, то есть стенгазеты, разумеется. Трофей взяли «Полоцкие волки». Золотой. Серебро ушло в Чернигов, а бронза — в Новгород. Тамошняя команда-отряд обещала в ближайшее время стать очень опасным противником. И мы со Всеславом и старцами от всей души радовались, что теперь они противостояли нам только на льду и с клюшками. Хотя, наверное, не мы одни этому радовались. Это был, пожалуй, первый год из долгой череды предыдущих, когда ни один русский воин не убил другого в усобицах, развязанных князьями. Которых исподволь, втихую натравливали друг на друга ромеи, германцы или латиняне. Теперь на коне были герои спорта. И страсти разгорались на трибунах. И это было невероятно здорово. А то, что носы́ съезжали на щёки, зубы разлетались красиво и руки-ноги, случалось, ломались — ну так это хоккей, а не шахматы. То есть, конечно, ледня. А на конец зимы были запланированы уже новые соревнования, ещё хлеще. Союзные! Там должны будут встретиться отряды стран от Норвегии до Югославии и от Иберии до Чехии. Ждали гостей от франков и англов. Задумка была широкомасштабная, конечно. Как и многие другие наши. Но для того, чтобы здесь, в Полоцке, продолжилась успешная практика замены массовых убийств на культмассовые мероприятия, Всеслав ни времени, ни золота не жалел. Уже сейчас люди, приезжая в другой город, сперва шли в церковь, потом по родне, друзьям и знакомым, а затем — на каток или стадион, где подходили к группам в шарфах и рукавицах тех же цветов, что носили сами. Даже на торгу можно было услышать:

— За «Черниговских орлов» стои́шь? Фрол-то ваш хорош, хоро-о-ош! Какой дуплет нашим во второй трети вколотил, а?

Да, от слова «болеешь» великий князь решил отказаться, и я, как врач, спорить с ним не стал. Поэтому за любимые отряды-команды у нас «стояли», а не «болели».

Болеть же на Руси вообще стали значительно меньше. Тотальная, зачастую насильственная, практика введения санэпидемстанций, инфекционных лазаретов и скорой помощи дело своё делали отлично. Им помогали и служители культов, религиозные деятели, не стесняясь на службах, вне зависимости от места их проведения, в церквях или в лесах-дубравах, упоминать время от времени и про чистоту, залог здоровья, и про важность прививок. Да, разумеется, мне не были доступны методы создания химических, рекомбинантных, виросомальных или субъединичных вакцин. Но и обычные, инактивированные, показывали здесь какие-то небывалые результаты. Да, в моём прошлом будущем они работали хуже, требовали ревакцинации, часто вызывали аллергию по сравнению с более современными вакцинами, разработанными при помощи генной инженерии. Здесь сравнивать было не с чем вовсе. До открытия генов тем датчанином, о котором я уже вспоминал, оставалось больше восьми сотен лет. До первой рекомбинантной ДНК ещё лет на шестьдесят-шестьдесят пять больше. А дети умирали уже сейчас. Поэтому мы со Всеславом продолжали использовать то, что было. Да, не панацея, конечно. Но я как никто в этом времени знал, что панацеи не существует.

Ферапонт с тем фризом, которого не дали изжарить ревностным христианам тёмные нетопыри, уже сладили два первых микроскопа. Да, выглядели их оптические приборы, конечно, крайне непривычно, но им и не премию в области дизайна предстояло получать. Зато создание сывороток против столбняка и вакцин от дифтерии, краснухи, коклюша и свинки с ними вышли из разряда ненаучной фантастики. Пока же довольствовались тем, что усиленно обучали инфекционистов, строили инфекционные отделения и массово популяризировали знания о гигиене. И это уже было огромной, невероятной победой.

Везде, как и следовало ожидать, бывали промашки и накладки. Но больных столбняком переставали закапывать в землю живыми, детей с паротитом и корью не мазали свежим коровьим дерьмом. Тёмные века́, говоря романтически, начинали чуть светлеть. А после того, как организаторам первой в Древней Руси фанатской драки с применением холодного оружия отрубили руки по плечи и усекли языки, стало значительно проще и в этом направлении. Да, приходилось бороться с одной агрессией при помощи другой. Да, методы были от толерантности далёкими. Но они работали, и это было по-прежнему важнее.

Выдвинулись после Рождества, под которое, чтоб два раза не вставать, подгадали и финал Кубка. Поэтому в каждом из городов по берегам, которые пролетали не останавливаясь, наблюдали одинаковые картины: народ, вылетевший из-за стен или выскочивший на них, начинал было разворачивать флаги и махать шарфами. Потом тряпки обвисали в замиравших руках, а горожане разевали рты, глядя но то, как две сотни глайдеров-буеров-парусных саней пролетали город за считанные мгновения. И только ветер, зимний, холодный, доносил с реки крики: «Волки — уу́-у!», рефрен одной из кричалок Полоцкой команды, сделанный на мотив какого-то американского мультфильма про уток, который мой старший сын так любил, когда был маленьким.

Стая летела по руслам рек, то вытягиваясь, то собираясь кучнее, хоть это и снижало скорость. Мы со Всеславом по-прежнему слабо понимали, как это работало. Он так и вовсе про себя, не подавая виду, подозревал, что это какое-то колдовство из грядущего, которое называл наукой физикой, но не мог объяснить понятными словами его сосед по телу. Сосед же, я то есть, и вправду мало что помнил про все эти галсы, гюйсы и прочие бом-брам-стеньги, кроме названий. Всеслав делал вид, что верил моей прикаянной душе. Для которой наукой объяснялось почти всё, от громовика и прививок от оспы до популярности ледни и килы́ на всей территории союза. Почти всё. Кроме того, как я здесь оказался, и как работал Святовитов дар. Но оба эти вопроса я по здравому размышлению решил отложить пока. Во-первых, работает — не лезь. Во-вторых, и так было, чем заняться. А в-третьих, жить стало очень интересно. Я всегда любил жизнь, а за последний год, кажется, полюбил её ещё сильнее.

Парни на саночках, которые Рысь упорно продолжал называть буераками, забавлялись вовсю. Пролетали на расстоянии вытянутой руки от остолбеневших возниц и стражи санных поездов, что попадались на пути. Пугали воем коней, сбивали в шутку шапки с ошарашенных встречных. Подпрыгивали, разогнавшись сильнее, на снежных нано́сах и сугробах, вопя от радости и переполнявшего душу счастья короткого полёта. Выскакивали по пологим берегам на поля и возвращались обратно, поднимая клубы снежной пыли. Справлялись, в общем, в меру немерянных нетопыриных сил с поставленной задачей испытать ходовые и эксплуатационные свойства транспортных средств под нагрузкой.

Когда за неполный день, да к тому же короткий, зимний, отряд вышел к Витебску, Рысь крякнул и посмотрел на великого князя с тревогой. Нет, мы, конечно, предполагали, что скорость будет лучше, чем на лодье против или даже по течению. И под парусами. И с сильными попутным ветром. Но не настолько.

На таком же, неотличимом от прочих, «штабном» буере в составе экипажа значились великий князь Полоцкий и Всея Руси Всеслав Брячиславич, сильномогучий воевода Гнат Рысь, сотник стрелко́в Янко Латгал и страж княжий Вар. Чародей с Варом в должности механиков-водителей, Гнатка с Яном — за огневую поддержку. И, пожалуй, это были единственные саночки, что не вылетали время от времени из походного ордера, чтоб, оседлав попутный ветер, покружить вензелями на широком чистом месте. Хотя хотелось, конечно. Но не по статусу, вроде как. Так что радовались за других, сами рулили степенно, по-пенсионерски вполне, не торопясь. Но всё равно Витебск вырулил из-за поворота Двинского русла неожиданно.

Дядька Василь, тесть Всеславов, мужик хоть и в годах, но крепкий, как вековые дубы в здешних рощах, от приглашения перебраться в столицу отказался чуть ли не с обидой. Дескать, воля твоя, князь-батюшка, прикажешь — приеду, коли решил ты, что от меня, старого да немощного, в родном городе пользы больше нет. Оставили воеводу дома, конечно. Но наказали в гости наезжать чаще и предупредили, что сами станем заглядывать. Вот и заглянули. Утром в Полоцке, до заката — в Витебске. Две сотни вёрст. Эдакими темпами мы завтра в Смоленске ужинать будем.

— До той Волги дня за три домчим, или за пять? — Гнат за недовольным тоном прятал растерянность. Безуспешно.

— Это как ветер будет. Не меньше пяти, думаю, — протянул задумчиво Чародей. И фыркнул, глядя как вытянулись лица у команды. — Ну нет, братцы, это что за новости? Где тут у меня нетопыри князя-оборотня? Что за глаза навыкате, как у девок, что в бане гадают? Ну-ка посерьёзней!

И расхохотался от души, потому что на попытки друзей сделать умные лица по-другому смотреть никак не выходило.

— Назовись! — прорычал здоровенный берестяной рупор с городской стены. Кажется, даже голосом тестя, хотя понять, конечно, было почти невозможно.

— Вот! Кого я дядьке Василю́ покажу? Трёх дурачков деревенских, у каких слюни во рту не застревают, наружу льют? А чего тогда на остальных буераках, тьфу ты, пристало же твоё словечко… Чего на остальных саночках с мордами у воев — и подумать страшно. И воевода сидит, глазами лу́пает, как сыч, — недовольно бурчал Всеслав, одновременно поднимая вверх на витом тросике флажок с сигналом «Стоп!».

Остроносый треугольник лиловой парчи заплясал на мачте. Жёлтый означал бы «Сторожи́сь! Приготовиться!». Красный — атака. Два красных — общий сбор и атака по условному знаку. Три красных — волчья пляска смерти, сигнал к уничтожению всей живой силы противника любыми способами. Всего комбинаций было с дюжину, запоминались они легко и различались остроглазыми нетопырями отлично. К тому времени, как колонна замерла красивым строем, очухался немного и Рысь. Поднялся с плетёного сидения, смахнул с шапки и мехового во́рота серебро снега, летевшего иногда из-под носовой лыжи-полоза. Оглядел уже нормальным, не детским удивлённым, а воеводским собранным взглядом выстроившиеся на загляденье буеры: двадцать пять шеренг в восемь рядов, в начальной шеренге первая, штабная, тройка чуть впереди. Хмыкнул удовлетворённо, как любой высший офицер, которому прямые углы — как бальзам на душу. Повернулся к городу, заложил в рот пальцы и выдал оглушительно-переливчатую трель. Были бы запряжены в саночки кони — точно понесли бы.

— Гнатка, бесова душа! — радостно заорал голос из рупора. — Снять стрелы с тети́в! Открыть Витебск-град войску великого князя Всеслава Брячиславича!