Воин-Врач VII

Глава 10 Вихри враждебные…

Абрам на следующий день пришёл с колоритным деятелем, глядя на которого почему-то приходил на ум старик-звездочёт из мультфильма о царе Додоне, которого клюнул нежареный петух. Налицо были все признаки: завитая кольцами седая борода, чалма-тюрбан, золотая серьга в отвисшей морщинистой мочке уха, тёмно-синие шаровары… И колючий взгляд, не по-старчески острый, из-под богатых бровей. Дедушка явно повидал всякого на своём веку. И был, судя по заметному уважению и опасению со стороны тоже крайне непростого торговца, фигурой весомой и опасной.

«На кол надо было посадить колдуна», — буркнул Всеслав, посмотревший в моей памяти сказку Пушкина в ускоренной перемотке.

«Кто бы говорил», — хмыкнул я, не сводя невидимых глаз с очередного таинственного старца.

Поэтому заметил, как чуть шевельнулась курчавая борода. И дрогнула еле уловимо бровь. Одна, левая, совсем чуть-чуть. Принимая во внимание весь возможный жизненный опыт непростого деда и его умение владеть собой, пожалуй, это можно было расценивать, как крайнюю степень изумления. Снова пришёл на память великий Александр Васильевич Суворов с его метким замечанием про удивление противника. Мы со Всеславом не раз имели счастье убеждаться в правоте генералиссимуса. И дедуля этот пока, на всякий случай, вполне мог считаться противником. Значит, нужно было развивать первый успех.

«Дай-ка я, друже. Я пару слов на ихнем, кажется, помню. Уважим пожилого человека», — попросил я великого князя. Фарси лучше знала жена, но несколько фраз, обязательных для вежливого общения, разучил и я.

«Давай, Врач. А я поучусь новому наречию. Как ты говоришь, импортному», — согласился он.

— Ха́ле шома четоур аст? — спросил я, изо всех сил надеясь на то, что афганский диалект восьмидесятых годов двадцатого века будет хоть немного похож на здешний персидский. Потому что мой советский французский от языка франков, на котором говорили Роже, Алис, Рауль и Филипп, отличался очень сильно, конечно.

* Ха́ле шома четоур аст — حال شما چطور است [hāl-e shomā chetour ast] /hāl-e shomā chetore/ «В каком состоянии ваше здоровье?» т. е. «Как поживаете?»

Наверное, если бы Гарасим неторопливо достал из-за пазухи пыльный мешок, подошёл и, как говорил мой младший сын, втащил бы им старику, тот удивился бы меньше. Но медведь-древлянин мешка не вынимал. Он вытаращился на князя так, словно тот воспарил над лавкой, распахнув крылья и воссияв. Так же примерно смотрели на Чародея все: патриарх, волхв, воевода и Абрам-иудей. Но у того кроме изумления в глазах сквозили удовлетворение и гордость, дескать: «А я говорил! А я предупреждал!».

— Хуба́м, хейли́ мамну́н, — выдавили из завитой бороды ответную вежливость спинномозговые рефлексы. Судя по выражению лица звездочёта, головной мозг его был намертво переклинен попытками анализа ситуации.

* Хуба́м, хейли́ мамну́н — خوبم خیلی ممنون شما چطورید [xubam, xeyli mamnun] «Спасибо! Я здоров».

— Хану́м четоу́р аст, бача́ четоура́н? — продолжал я не щадить древнего перса.

* — خانم چطور است بچهها چطورند [xānom chetour ast, bachehā chetourand] 'Как ваша супруга? Как дети?

— Хуба́н, саля́м миресана́н, — мёртвым голосом на тех же рефлексах выдал перс.

* — خوبند سلام میرسانند [xuband, salām miresānand] /xuban, salām miresunan/ «Они в порядке, передают вам привет».

Пожалуй, если бы душу его супруги принял Аллах или Аху́рама́зда, или кто у них там был сейчас за старшего, несколько лет назад, дед сейчас вряд ли помнил об этом, передавая приветы от неизвестных мне членов семьи. Которая у него не факт, что вообще была. Я представления не имел, как с этим вопросом обстояли дела у персидских магов, и Всеслав тоже об этом ничего не знал.

— Достопочтенный Абу Муха́ммед ибн Джабир ар-Рави́ счастлив приветствовать великого князя Всеслава Брячиславича, — разморозило наконец-то Абрама. Переводил он, если переводил, а не просто целился в контекст, прямо скажем очень вольно.

— И от меня им привет, — продолжил я дожигать последние знания фарси, не обратив внимания на понятливо притихшего иудея. — Как прошло путешествие?

— Жаль, что Вас не было рядом, — ответил старик привычной формулировкой.

Надо же, тысяча лет не так уж и поменяла их язык. Ответ на эту фразу я тоже помнил. Дословно он переводился, как «Ваши друзья с Вами», или что-то вроде того, но означал, что среди тех, кого Вы считаете друзьями, наверняка сплошь люди почтенные, не то, что я, недостойный. Восток был тонким делом задолго до товарища Сухова.

С каждым следующим услышанным словом звездочёт расцветал, будто не простые приветствия слушал на моём корявом афганском, а принимал изящные и неповторимые комплименты от самого́ Омара Хайяма.

— Прошу извинить меня за моё слабое знание Вашей речи, — запас и впрямь подходил к концу.

В Кабульских дуканах я обычно на этих словах переходил на русский. Торговцы там его прекрасно понимали, но уважение, проявленное чужеземцем, вежливое обращение и уважение успевали оценить. Поэтому наши советники очень любили ходить по дуканам и на базар со мной и моей женой. Гораздо выгоднее получалось, чем тыкать пальцем в товар и отдавать стопку денег, чтобы продавец сам взял столько афгани, сколько считал нужным. А жена ещё и торговалась блестяще, совсем по-восточному, поэтому её не обвешивали и не обманывали, а чаще наоборот дарили что-нибудь за приятный и вежливый разговор.

— Ты, верно, довольно долго общался с кем-то с восточных земель Персии, с Хорасана, предполагает достопочтенный Абу Муха́ммед ибн Джабир ар-Рави́, — как-то по-японски коротко и корректно поклонившись звездочёту, перевёл Абрам. — Он восхищён твоими познаниями и рад слышать родную речь так далеко от дома.

— Переводи как можно ближе к сказанному, — велел я. — Увы, мои познания в персидском не заслуживают добрых слов достопочтенного. Язык же я узнавал из учений наимудрейших Абу Бакра Мухаммада ибн Закария ар-Рази, Абу-ль-Касима Халафа ибн Аббас аз-Захрави и Абу Али Хусейны ибн Сины, сведущих в лекарском деле, философии и алхимии.

В которой раз благодаря память за то, что она сохранила имена великих врачей прошлого, я не сводил глаз со старика. Он, едва начав возвращать обратно привычную, видимо, маску степенного превосходства, вытаращился на меня снова. Наверняка знал кого-то из упомянутых, да как бы ещё и не лично. Годы жизни известных учёных коллег я не помнил точно, но зато твёрдо знал, что, например, Абу Али Хусейн ибн Сина, известный в цивилизованном мире под именем Авиценны, по национальности был узбек. Нам так на лекции и говорили: родился в селе Афшана́, Пешкунский район, Бухарская область, Узбекская ССР.

Абрам заговорил что-то, пытаясь не дать деду снова выпасть из беседы надолго. Пора, кажется, было завязывать с наследием будущего генералиссимуса, покорителя Альп. Ещё пару раз удивится так гость, да не ровен час дуба врежет. А начинать добрососедские отношения с мёртвого дипломата, наверное, не самая лучшая идея. Хотя…

— Я поведал достопочтенному о том, что ты преуспел во многих науках, тебя слушаются люди, звери, рыбы и птицы, и ты можешь повелевать металлами. Золото так и липнет к тебе, — объяснил свою речь иудей.

— Абраша, шоб у тебя под обоими глазами по мешку вылезло с голову размером и сзади ещё два, разве ж я не говорил тебе переводить только то, шо скажут, и не лазить своим языком в разговор других людей? Ещё слово от себя, и Рысь тебе язык узлом завяжет, — мило улыбаясь Абу Муха́ммеду, светским тоном сказал Всеслав. Я всё равно сказал почти всё, что знал, поэтому «отступил назад» без споров. Которые были бы вообще некстати, надо думать, и напугали бы не только перса.

— Ты прав, о могущественный повелитель северных земе́ль, — выдал вдруг звездочёт вполне сносно по-нашему, отчего вся Ставка разом дёрнулась. — С каждым лишним звеном цепь становится всё ненадёжнее. Я благодарю Вечный Огонь за то, что мне довелось немного общаться с выходцами из ваших краёв. И признателен многоуважаемому Абраму за помощь при знакомстве. Полагаю, она теперь ни к чему.

Я сперва только что не икнул внутри, услышав, как он благодарил Вечный Огонь. Кто следующий? Родина-мать? Могила неизвестного солдата? И только потом понял, что дед и вправду неплохо шпарил по-нашему. Медленно, явно обдумывая и подбирая слова, но вполне понятно.

— Достопочтенный Абу Муха́ммед ибн Джабир ар-Рави́ превзошёл нашу речь несравненно лучше. Мне стыдно за свои более чем скромные познания в персидском, — чуть поклонился ему Всеслав. — Из каких мест, если не тайна, были те, кто учил тебя, о достопочтенный…

— Я вижу, что нахожусь в кругу друзей, среди мужей, убелённых сединами, облечённых властью и знаниями, редкими даже на моей Родине. Не будет ли обидой великому князю, если я предложу обращаться друг к другу по именам, сберегая время? — перебил, но как-то на удивление деликатно, перс. И протянул ладонь через стол, вставая со словами, — Абу!

— Всеслав, — поднялся ему навстречу Чародей и пожал протянутую сухую, узкую, но твёрдую, как дамасская сталь, руку. — Я за беседой едва не позабыл законы нашего гостеприимства, уважаемый Абу. Маланья!

На зов открылась бесшумно дверь, запуская «лебёдушек» с блюдами, кувшинами и мисками. Запахло банкетом.

Дорогой непростой гость ломаться не стал. С видом заинтересованного путешественника он отдал должное и мясу в нескольких вариантах исполнения, и рыбе, и птице, дикой и домашней. Особо выделив чёрную икорку, в этом времени не такую редкую и дико дорогую. Я вспомнил, что в финале моей прошлой жизни банка стоила примерно столько же, сколько моя пожилая «ласточка-семёрка».

Звездочёт красиво и многословно благодарил принимающую сторону за угощение, задавая вопросы, выдававшие личную заинтересованность. Любил дед и умел вкусно покушать. Утка же с яблоками и черносливом и вовсе вызвала у него гастрономический восторг. Не знаю, ничего необычного, вроде, кроме яблок, я в Маланьин рецепт не привнёс, но нашим тоже всем понравилось, не делали так раньше. На Востоке, помнится, уважали гусей с рисом или пшеничным зерном. Но яблочный аромат и кисловато-сладкий привкус явно пришлись посланнику по душе.

Не преминул он угоститься и всеславовкой, бросив предварительно привычный взгляд на ставни, что были закрытыми. Не знаю, что там думал про спиртное Ахура Мазда, но Аллах его, точно помню, не одобрял. От чего некоторые правоверные были вынуждены пить из чайников, в темноте или в закрытых помещениях. Меня это всегда удивляло. Кого ты пытаешься обмануть, считая дурачком, Всевышнего или себя самого́? И зачем?

А персидский маг отдал должное и огурчикам, подхватив один и захрустев им с видом полного счастья. Проделано всё это было так филигранно, будто он, как говорили когда-то давно в моём прошлом будущем, пить учился ещё при Сталине. Стоислав не подвёл — кто-то из многочисленной Буривоевой родни взялся поставлять ко княжьему столу разносолы именно того качества и вкуса, какими довелось угощаться на Арконе. Там и капусточка была дивная совершенно, в чём звездочёт тоже убедился лично, с видом полного благодушия и умиротворения.

— О, давным-давно не доводилось мне пробовать столько новых, но изумительно вкусных яств, Всеслав, — сообщил он, отодвинув миску. Отхлебнул поочерёдно квасу, морсу и облепихового взвара, остановившись на последнем.

— Мне, как радушному, хоть и забывчивому хозяину, лестно слышать такие слова от признанного ценителя и знатока, почтенный Абу, — улыбнулся Всеслав. Подумав, что, кажется, одну из возможных слабостей перса нам удалось уловить.

— Ты прав, я люблю и немного разбираюсь в блюдах и способах их приготовления. Думал даже, когда отойду от дел, и великий визирь Низам аль-Мульк отпустит меня, написать трактат об этом. Правда, до мудрейшего Низама то же самое обещал его предшественник, Абу Наср аль-Кундури. А я всё продолжаю, славя милость Вечного Пламени, колесить по миру…

Чёрный глаз деда чуть затуманился. Это могло быть правдой, наверное. Лёгкая грусть от того, что заняться любимым делом мешает служба государству. А могла быть и проверка: не станут ли растроганные прозрачным намёком собеседники сочувствовать усталому дедушке? Возможно, предлагая даже дружеское участие. Домик там на берегу, щедрую военную пенсию. За ма-а-аленькую услугу, например.

Всеслав кивал вежливо, показывая что вкусно поесть тоже любит. И таких проглотов у него, вон, полный стол. И тот, со светлыми, чуть сощуренными глазами. И вон тот бедный инвалид с глазами, смотреть в которые до приёма пищи строго не рекомендовалось, чтоб не пропал аппетит и не испортилась кардиограмма.

И то, что дедушка-гурман работал на великого визиря самого́ могущественного султана, тоже могло быть правдой. А могло ею и не быть. И мог звездочёт оказаться подсадным, засланным, к примеру, от Кавру́да, брата султана, который, как удалось узнать по каким-то своим каналам Ставру и отцу Ивану, плёл козни и интриги против Алп-Арслана, Смелого Льва Персии. К тем, кто вредит братьям, нарушает клятвы и сажает под землю племянников и их детей у нас со Всеславом отношение было вполне сложившееся. Резко отрицательное, мягко говоря.

— Искусство приготовления пищи сродни волшебству, магии, уважаемый Абу, — согласился Чародей. — Всё имеет значение: качество исходных ингредиентов, способ приготовления, специи… О, специи — моя слабость! Не могу есть пресное и безвкусное, а еда без перца и соли кажется мне именно такой. Но, как говорил один великий лекарь прошлого, «лекарство от яда отличает доза». Вот, к примеру, в каком-нибудь из государств появляется много дешёвой соли. Начинают медленно разоряться те, кто занимался ею там. Скудеет ручей щедрых податей от них в казну. Но пока радуется простой люд: каждый теперь может позволить себе щедро посолить любое блюдо, не только богатые. И они начинают привыкать к этому. А к хорошему, как у нас говорят, быстро привыкаешь.

Тайный посланник, пока не вполне ясно от кого именно, слушал великого князя, задумчиво оглаживая холёную бороду. Всё так же белоснежную, как и до трапезы, контрастировавшую со смуглой кожей. Иногда кивая, подтверждая, что без соли вкус не тот совершенно. И что о поставках на Византию дорогого продукта по бросовым ценам тоже знал. И лишь сейчас из первых уст узнавал причины такой странной щедрости ко врагам.

— Когда ты всю жизнь питаешься одной брюквой или финиками, а потом начинаешь вкушать дивные блюда из жирной баранины, посоленные от души, очень трудно отказаться от них после. Многое можно отдать, многое сделать для того, чтобы сохранить привычное положение вещей. А когда много народу разом готовы делать и отдавать — это могущественная сила, с которой невозможно не считаться, — продолжал Всеслав, видя, что дед разговором захвачен полностью. И что тех нескольких лафитничков, что проскочили за недавним обедом, разглядеть в нём не получалось. Поняв, видимо, что шутить тут любили и умели, но не всегда, звездочёт моргнул и мгновенно сделался трезв, как стёклышко. Талантливо, сильно. Как в том бородатом анекдоте про актёра-корифея из старого МХАТа: «а вот это, мой мальчик, надо сыгра-а-ать!».

— Но, как тоже говорят в наших краях, «много хорошо плохо», — князь еле заметно склонил голову и я хмыкнул внутри, увидев, как профессионально «отзеркалили» движение и Абу, и Абрам. Как матёрые переговорщики и торговцы. Или обезьяны, что подошли слишком близко к удаву.

— Допустим, в одной стране, привыкшей к богатой и широкой жизни, вдруг закончились хлеб и мясо. Сперва пропадая в провинциях, зля их жителей, а после и в центральных землях, пугая тех, кто отвык от голода и трудной работы. И вот уже к весне богатая страна доедает последний хрен. Зато с солью. Запивая мучительную жажду. Из колодцев, что несут изнуряющие… хвори, — поправил мою формулировку Всеслав, справедливо решив, что не стоило про понос за столом-то.

Достопочтенный Абу Муха́ммед ибн Джабир ар-Рави́ уже не гладил бороду степенно. Он вцепился в неё обеими руками, сжав пальцы. И давно не моргал, глядя на собеседника, как тот самый удав на кролика. Или наоборот.

И рекомендую ещё вторую главу глянуть — там Дарёна появилась)