Воин-Врач VII

Глава 21 Богам виднее

— Пусти! Пусти, дай я ему ухо отрежу и сожру! — орал Рысь, брызгая слюной, щёлкая зубами и выкатив глаза так, что не мог не обеспокоить меня, как врача. Знай я его чуть похуже.

Гнатка валял дурака искренне и ярко. Тут, пожалуй, и сам старик Станиславский, тот ещё Фома неверующий, дал бы слабину. Не говоря уж о захваченном ночью «языке». При других обстоятельствах его, пожалуй, стало бы даже жаль. Но не при наших. Стая мчала сюда через всю страну не за жалостью к противнику.

Понять — это пожалуйста. Прощать — извините. Не в полной мере, видно, впитались в старую языческую кровь новые христианские парадигмы, оставалось ещё над чем работать отцу Ивану и всем его епархиям. Хотя, зная святейшего и его частично рассекреченный богатый опыт, можно было утверждать со всей уверенностью: этот воспитает-выпестует новых православных пастырей, которые в полном соответствии со Святым Писанием начнут окормлять паству. Среди которой не будет ни агнцов, ни ко́злищ. А будут там русские люди, чтящие Правду и заветы предков, которые не противоречат Христову учению. И рабами им тоже не стать — я сам по этому поводу говорил с патриархом Всея Руси.

Бывший ватажник руянской дружины, в прошлом благородный пират, оказался на редкость интересным собеседником. Даже для меня, изучавшего в институте логику, историю и основы марксизма-ленинизма, будь они неладны. Старец оперировал развёрнутыми цитатами из Иоанна Златоуста, Григория Нисского, Климента Александрийского и пророков, большинства из которых я предсказуемо не знал. Но суть сводилась к тому, что при нескольких не сильно синхронных переводах с латыни на греческий и обратно в тексты Писаний, Деяний и Заветов вкрались опечатки. И изначально в зависимости от контекста греческое δοῦλος могло трактоваться и рабом, и слугой, и служителем и даже рукой Божьей! Отец Иван сетовал на то, что не застал того времени, когда апостол Андрей путешествовал по нашим краям, и не имел возможности задать вопросы, которых было ох как много, непосредственному свидетелю и участнику сюжетной линии Великой Книги. А ещё он был совершенно согласен, пусть и с горькой досадой, с тем, что власти кесарей были совершенно не нужны общительные ребята, двигавшие в массы неприятные теории о равенстве и братстве, о том, что для Го́спода нет разницы, сидишь ты под ним на золоте, крытом бархатом, или на голой земле. Я с патриархом был согласен, потому что тысячи раз имел возможность убедиться: чисто технически все люди одинаковые. По крайней мере внутри — совершенно точно. Всеслав тоже не спорил со святейшим. Мы и вправду одно дело делали, для блага одной страны и её народов. И если к нам надумали присоединяться другие, то, наверное, это самое одно дело у нас получалось.

Булгарин сучил ногами и голосил что-то, заливаясь слезами и не только. Кошму выкидывать придётся, видимо. Хотя там, ниже по течению, за высокими каменными стенами, под оставшимися ещё высокими минаретами и огромными куполами мечетей наверняка найдётся новая. И не одна.

Гнат продолжал рваться из рук Вара и Яна, как бешеный пёс с цепи. Великий князь видел, что от того, чтобы расхохотаться, всех троих отделяет самая малость. Напугали подсыла-убийцу до мокрых порток — и радуются. Как дети, ей-богу…

— Внемли мне, ничтожный червь, прах от ног моих! — начал внезапно Всеслав, а я тут же подключился, от чего голос снова перешёл в невозможный стереорежим.

Парни, успев заметить, как подмигнул Чародей, с воем ужаса повалились на пол, вытягивая трясущиеся руки в нашу сторону. Этим не то, что Станиславский, но и постоянные зрители сериалов по НТВ и России-1 бы не поверили. Нельзя так переигрывать. Но пленнику было не до Мельпомены. Он захрипел, вытаращив глаза хуже, чем Гнат недавно, и замер.

— Я — Всеслав Русский! Пославший тебя Гасан, подлая тварь, сын шакала, верблюда и змеи, посмел ослушаться приказа моего сына! — продолжал рычать ахинею, поглядывая в мою память, Чародей. Один из местных, взятый из Горького толмачом, переводил. И вот его голос дрожал вполне убедительно.

— Один из тысячи дэвов и ифритов, что сопровождали сына в дороге, оторвал кому-то из ваших его дурную голову. Да видно не тому! Нарушивший клятву правоверного, презревший договор со мной, решивший обмануть Всевышнего, Гасан рассердил меня. Я окружу Булгар стеной из копий. Их будет ровно тридцать две тысячи семьсот сорок три, по числу оставшихся в живых на это утро. И на каждом будет скалиться голова. Мужчины, женщины, малые дети… У тебя осталась родня в городе? — резкий переход с рыка на человеческий стеганул бедолагу, как кнутом. Он часто закивал, размазывая сопли по грязному лицу.

— Ты, я вижу, честный малый, чтишь Пророка и отвечаешь за свои слова. Не то, что Гасан, позор для каждого мусульманина, лживая тварь, чьи разум, сердце и язык сделаны из свиного навоза! — великий князь с ненавистью плюнул в жаровню.

Плевок его вспыхнул ярче углей, на которые упал, и вспыхнул значительно сильнее невысоких лепестков огня, выбросив облачко ароматного дыма. Пожалуй, сейчас в шатре было от силы человек пять, кто мог бы с некоторой натяжкой считаться психически здоровым визуально. Остальные, включая переводчика, выглядели уверенными, но безнадёжными пациентами Скворцова, Ганнушкина и Кащенко. А всех дел-то — лиственничная живица да воск, которые, бывало, жевал с утра Всеслав.

— Как твоё имя, добрый воин? — доламывал и без того развалившийся шаблон пленному Чародей. Хотя, скорее топтался на осколках.

— Ибрагим, — с пятого аж раза выговорил тот.

— Я угощу тебя жидким пламенем, Ибрагим. Я научу тебя, как стать сильным и могущественным, как ифрит. Я могу поменять жизнь никчёмного Гасана на жизни твоих родичей, если ты хочешь.

Да, манипуляция. Да, гипнозом он тоже не погнушался. Но мы тут собрались не в белых перчатках под сенью мангровых зарослей чай со льдом пить. Чая, кстати, мне уже почти и не хотелось даже, привык к морсу да взварам.

Ночью в Бугларе упало ещё два минарета. По тёмным улицам носились с факелами оравшие дурниной люди, уверяя, что Аллах прогневался на город и правителя, и что спасти свои семьи можно, лишь сбежав за стены, больше не сулившие безопасности. Лиц кричавших за огнями видно не было, но никто особо и не вглядывался. Зато многие вслушивались.

Ближе к утру в городе, охваченном паникой если не полностью, то процентов эдак на девяносто пять — девяносто семь, разнеслись слухи о том, что кошмарный Иблис, князь русов, летит наказать клятвопреступника балтавара. И что сам Хасан Абд Ар'Рахман ибн Исхак готовит побег. Народ повалил ко дворцу, стеная и вопя. Глашатаи срывали гло́тки, а воины-нукеры ближней стражи эмира — одежду и кожу с тех, кто подходил слишком близко. Кнутами сыромятной кожи, такими, какими умеючи можно было с одного удара убить барана. Или человека.

С первыми лучами Солнца разнёсся новый слух о том, что рассвирепевший и проголодавшийся в пути Иблис не то сожжёт, не то сожрёт западный минарет. Самый высокий из оставшихся. Издёрганные за ночь жители были готовы верить, кажется, уже любому бреду. Редкие единицы взывали к разуму и умоляли не поддаваться панике. Тем самым лишь усиливая её. Когда вспыхнул золотом на утренней заре полумесяц на куполе, снова раздался оглушительный грохот. И вершина минарета лопнула, как пузырь, забросав и побив зевак камнями и щебнем. Там, внизу, озверевшая толпа месила ногами кого-то из тех, кто не так давно звал, но не дозвался рассудка.

С зарёй вышел на крыльцо и правитель. Он призвал город и горожан к порядку. Пять или семь человек упали замертво, пронзённые стрелами стражи эмира. Они хотели что-то бросить в сиятельного Хасана Абд Ар'Рахмана, кажется. Мощные лу́ки пустили бронебойные наконечники на длинных древках с такой силой, что те, пробив одно тело, застревали в следующем. Но охрану это мало беспокоило.

Эмир высмеял тру́сов, детей шакала, что распускали по его городу нелепые слухи о колдунах и магах из далёких земель Рус и о том, что у тех колдунов якобы были какие-то претензии к сиятельному. На фоне обломанных остатков двух ближайших ко дворцу минаретов звучало это всё очень малоубедительно. А потом из-за стен донеслось страшное. Не то рёв чудища, джинна или дэва, не то вой волка. Если бы волк был размером с мечеть.

Воины на стенах орали. Народ ломанулся к открытым воротам. В давке визжали и хрипели те, кого сбило с ног людской волной. И затихали, раздавленные сотнями, тысячами ног.

Посреди белого огромного поля, каким становилась зимой Волга, стояло три странных не то судна, не то саней под парусами. От них и раздавался рёв труб, размером, кажется, больше человеческого роста. А на юге, там, где впадала в Волгу Кама-река, показались какие-то странные точки. Которые приближались с немыслимой скоростью.

Завизжали трубы Булгара, загремели барабаны и бубны. Потянулось на лёд великой реки войско эмира. Многие воины оглядывались на городские стены. Не то давая клятву сберечь их, не то прощаясь с ними.

— Во! Этот мой! — радостно воскликнул Рысь.

Мы уже с полчаса ходили возле штабного буерака, притопывая и прихлопывая, глядя с интересом на то, как строились булгарские полки́ вокруг. Ветерок был бодрящим вполне, даже после финального рывка к точке встречи двух войск.

— Это который? — заинтересованно уточнил Всеслав, делая вид, что не понял.

— Да вот этот вон… продолговатый, — наградил громадного, ростом явно за два метра, булгарского воина неожиданным даже для меня эпитетом Гнат. — Который на комолой уродливой корове верхом. Здоровый, гад! Чем их таких только кормят-то?

— Это верблюд называется, а не корова, — авторитетно заявил великий князь, до сей поры видавший бедное животное только в моей памяти. — А отожрался не иначе, как на христианских младенцах.

— Да тьфу ты, скажешь тоже, как это… Аж жрать расхотелось, — передёрнулся брезгливо воевода. — Хотя этот, пожалуй, и смог бы. Во харя-то страхолюдная. Они похожи, кстати, что сам он, что этот его вербля… верблё… Корова горбатая, короче!

— Верблюд! — хмыкнул Всеслав.

— Да хоть Лихо Одноглазое! Я на Всеславовом поле был, я с той поры если чего и боюсь, так это за тобой на драку опоздать. А то придётся потом куски покойников по всей окру́ге вместе с собаками таскать.

— А как же к обеду опоздать? Неужто не боишься? — поддел друга Чародей.

— А вот харчей не трожь! Харчи — святое! — он моментально стал серьёзным, торжественным даже. Но не выдержал и заржал первым. А следом уже грянула вся дружина.

Переводчик из Горького переводил круглые глаза с воеводы на князя и обратно. Давно отчаявшись понять, когда эти двое шутили, а когда правду говорили. Ясно ему было одно: ни один из хохотавших ратников, которых слетелось на дивных крылатых саночках около четырёх сотен, не боялся. Ни огромного воина в драгоценном доспехе, что сидел на громадном боевом верблюде между первыми шеренгами дружин русской и бургарской. Всадник поноси́л русов последними словами, распаляя себя перед сшибкой. Копьё в его великанской ручище напоминало минарет. Которых в городе за его спиной, кажется, было больше, когда переводчик был здесь с персидскими купцами минувшим летом.

Не боялись сумасшедшие русские и того, что бесчисленное войско булгар почти прижало их к правому берегу, возле которого почему-то велел остановиться и построиться Чародей. Оравшая и улюлюкавшая толпа окружала рать Всеслава с трёх сторон, отсекая пути к отступлению. Если бы дикие русы во главе с диким князем собрались отступать.

Их, смеявшихся сейчас от души, хлопая друг друга по серебристой вязи кольчуг, не страшил ни невероятных размеров багатур на жутком верблюде, ни наведённые на них лу́ки, ни вопли орды балтавара, ни то, что та орда была больше их дружины в десять раз.

— Ну да-а-ай, Слав! Ну тебе жалко что ли? Я замёрз стоять! И проголодался! — капризничал Гнатка, вышибая из стаи слёзы не хуже встречного ветра.

— Да ты надоел! Только что ж завтракали, — подыграл великий князь.

— Какой «только что»! Полдня уж долой! А мне надо чаще питаться, я — путешествующий! — он задрал одновременно нос, бороду и указательный палец, сделав постное лицо.

— Вредитель ты и проглот, — не сдержавшись, фыркнул Всеслав, не удержав торжественного лица. И дружина снова грохнула смехом.

Булгары перестали улюлюкать и орали значительно тише, будто прислушиваясь к незнакомой речи, пытаясь понять, о чём говорят воин и колдун из дальних земель. Не выходило даже определить точно, кто из этих двоих был магом, а кто воином. Два высоких, крепких и явно умелых ратника отличались только цветом глаз и волос, да у тёмного седины в бороде было побольше.

— Так, ладно, пошутили и будет, — повёл ладонью на уровне груди параллельно ледяной Волге Всеслав, глянув на высокое Солнце, подобравшееся к зениту. — Сейчас согреемся, братцы.

По тому, как с первого звука непонятных слов этого тёмного, с серо-зелёными глазами, подобрались, сощурились и оскалились его воины, противникам стало ясно: вождь и колдун — именно он.

— Рядом будь, воевода. Что делать — каждый знает, а ты проверишь, чтоб никто не напутал ничего. Ян, готов ли?

— Та-а-ак, кня-а-аже, — тут же ответил из-за борта ближнего штабного буерака стоявший там латгал.

— Верблюда жалко, конечно. Но хрен с ним, нового поймаем. Р-р-русь! — и Чародей, начавший едва ли не вполголоса, последнее слово прорычал хрипловато, низко, страшно, махнув вперёд отцовым мечом, что сам вырос в его правой руке.

Он был из древнего и богатого рода великих воинов. Его предки служили эмирам, султанам, императорам, базилевсам, князьям и ханам. В зе́млях его рода разводили таких верблюдов, каких не видела Степь нигде больше. Мальчики, готовившиеся стать багатурами, гордостью, силой и красотой своего народа, воспитывали верных животных с рождения, становясь с ними будто одной крови. Звери, злые и беспощадные к врагам, двуногим или четвероногим, хозяев слушались без слов, будто мысли читали.

Когда над рекой пролетел рык чужеземца, верблюд надрывно заорал в ответ. Вытянув шею, оскалив корявые зубы, напрягая глотку так, как никогда до этого. Он знал, что они с хозяином сейчас умрут. Знал, но уже ничего не мог сделать.

Болт, вылетевший из-за борта саночек, мало кто сумел разглядеть. Подавляющее большинство булгар смотрело на своего богатыря, что вышел на поединок с тем, кто не испугался бы встать напротив него из чужеземцев. Остальные смотрели во все глаза на вождя пришлых, что достал меч, указав на противника так, как мало кто смог бы, неуловимо, молниеносно. Молниеносно…

Гром услышала вся здешняя земля. Тот самый, с каким рушились минареты Булгара, величавые строения высотой почти до Вечного Синего Неба, которому возносили хвалу здесь до той поры, пока пришли те, кто принёс зелёное знамя. Знаки их власти, могущества и силы разлетались от этого грома на куски.

Великана, воина, не знавшего поражений, родом из неутомимых и неустрашимых огУзов, звали Алмуш. Он разлетелся точно так же.

Когда развеялся сероватый дым и осела розовая взвесь, окрасив белый некогда волжский снег, над великой рекой повисла тишина. Да, у многих её пронзал невыносимый писк и звон в ушах, оставшийся после грохота. Но не двигался и не издавал ни звука ни один воин великой Булгарии. Все как один они смотрели на то место, где был недавно Алмуш, бросавший князю-колдуну диких русов грязные оскорбления.

Там лежал в дымящейся кровавой луже его красавец-верблюд. Почти весь. Только между его частями было слишком много свободного места. Снег и лёд, ставшие красными, будто объединили очертания разрозненных частей в одну большую, непривычно большую фигуру. Её и рассматривали онемевшие воины. И находили всё новые детали. Например, ногу Алмуша в богатом сапоге с загнутым носком. Оторванную по колено. Дымившуюся половину его могучего копья, с которым он упражнялся каждый день. Раньше. А теперь всё, что осталось от непобедимого багатура, его боевого верблюда, богатого доспеха и оружия, было раскидано в парЯщей луже крови и дерьма.

— Слушай меня, люд Булгара!

Сперва снова прозвучал низкий, громовой рык Чародея. А следом — сухой и скучный голос толмача. Тот говорил так, будто тоже только что умер.

— Балтавар Гасан Абд Ар'Рахман ибн Исхак нарушил клятву, данную моему сыну, князю Роману. Я пришёл сюда через половину мира для того, чтобы наказать лжеца, клятвопреступника и мерзавца. Я не терплю обмана в своих и союзных землях. Тот, кто прикрывался моим именем и обокрал, как трусливый вор, соседние племена, умрёт.

Они так и стояли без движения. Но некоторые начинали крутить головами, ища того, о ком шла речь. И, разумеется, находя. Эмир сидел верхом на сказочно красивом и сказочно же дорогом персидском жеребце. Который не унёсся прочь после взрыва лишь потому, что на поводьях его повисло с десяток нукеров. Остальные стояли кругом, держа наготове ятаганы. Тоже красивые и тоже дорогие. И тоже не двигались.

— Слушай меня, свободный народ Булгара. Я могу стереть город. Могу сбросить его в реку или загнать под землю. Прямо сейчас. Меня удерживает только то, что, возможно, не все вы разделяете волю Гасана. Не каждый из вас трус, вор и лжец.

Переводчик продолжал говорить, как самый плохой актер озвучания в моём времени. Или как та механическая девка из-за Лёшиного забора. Но слово «возможно» всё-таки выделил. Пусть и больше паузами, чем интонацией.

— Тем, кто сложит оружие и сам отойдёт от мерзавца и позора всех правоверных, лживого Гасана, я сохраню жизнь. Я всё сказал.

Дождавшись завершения фразы толмача, Всеслав убрал меч в ножны и сложил руки на груди. Хмуро, почти как Рысь, оглядывая только-только начавшее шевелиться воинство. Некоторые, стоявшие ближе, громко и вопросительно что-то говорили соседям. Видимо, контуженные переспрашивали, о чём шла речь. Им повторили, тоже громко. И, судя по налившемуся багровым лицу эмира, дословно.

— Злой дух, вселившийся в этого разбойника, что выдаёт себя за Всеслава, правителя Руси, лжив! — визг балтавара переводчик транслировал точно так же, как только что речь Чародея: совершенно безэмоционально. — Чёрная душа его хочет зла! Хочет поселить сомнения и страх в ваших сердцах, воины! Не слушайте злобного демона, убейте его!

— Ян, белую над правым крылом, — в бороду буркнул великий князь.

Толмач не услышал и ничего не произнёс. А над головами правого от нас крыла, где стояло и осмысливало приказ правителя никак не меньше семи сотен конных на нервничавших лошадях, с грохотом развернулось белое облако. На этот раз мы со Всеславом не успели даже подумать о том, на что оно было больше похоже. Потому что из-за наших спин, из-за выстроившихся линией буераков-саночек раздался свист и вой, каких в этих краях точно никогда не слышали.