Воин-Врач VII

Глава 5 Готовность номер один

Эта новость удивила. Нет, то, что в войсках Византии служили все, кому не лень, было известно давно. Там встречались и варяги, и мавры, и даже китайцы, говорят, были. Норманны, лихие воины, да к тому же единоверцы, быстро выбивались в первые в ромейской армии. А вот то, что напасть они решили именно на караван Глеба, и имели абсолютно все шансы на победу, настораживало. Против полусотни дромонов наши лодьи, грузовые в основном, точно не плясали. И если бы не миномёты — страшно было и представить, что случилось бы в устье Дуная.

Гнат рассказал, что от Романа Диогена и его сиятельной супруги никаких новостей не поступало, ни по официальным каналам, ни по другим, негласным. После того, как в Киеве пропал бесследно митрополит Георгий, на третий или четвёртый месяц прибыл в город торговый санный поезд по крепкому уже Днепровскому льду. И с ним — пожилой монах с усталыми больными глазами. Видимо, отправили того, кого было не жалко. Он назвался Гавриилом, представившись, как положено, отцу Ивану в Софии Киевской, куда пришёл с дороги помолиться. Они нашли общих знакомых в том горном монастыре, где подвизался до возвращения на Русь будущий патриарх. И после того разговора оба пришли ко Всеславу. Так появилось на Руси официальное новое посольство или консульство Восточной Римской империи, Византии. Чем отличались консульство от посольства, я точно не помнил, а великий князь не знал, поэтому к терминологии и названию решили не придираться. А Гавриил время от времени приносил новости из Царьграда, что доставляли ему торговцы с далёкой Родины. Интриг не плёл, народ не смущал, службы посещал исправно и молился на русском, как и все прочие прихожане. Именно через него пришли сведения о том, что императорская семья глубоко обеспокоена несогласованным летним визитом русских к юго-западным границам Византии, который анонсировал во Владимире-Волынском Чародей. Рысь исплевался весь, слушая тихую речь монаха и уверял, что Феофанию, княгиню Волынскую, надо срочно отправлять в монастырь на каком-нибудь из островов, чтоб неповадно было больше такими новостями с ромейской роднёй делиться. Всеслав же друга успокоил, убедив, что один известный шпион гораздо лучше нескольких новых, которых греки обязательно пришлют, и совсем не обязательно, что новенькие окажутся такими, как монах Гавриил. Который при том разговоре присутствовал и лицо имел скорбное и смиренное. Вероятно, считая, что после такой дискуссии тоже отправится на далёкий пустынный остров. Если очень повезёт. Но Чародей успокоил и его, сказав, что дипломатической работой и тщательно хранимым нейтралитетом священника вполне удовлетворён. Намекнув также, что совсем не расстроится, если при составлении очередного донесения руководству Гавриил про волынскую княгиню вдруг забудет упомянуть. Хорошая память иногда сильно вредит здоровью. Бывает, что и непоправимо. Монах понимающе прикрыл глаза. Чего уж он сообщал в свой центр, и что сообщил в тот раз, мы не знали. Потому что у Гнатовых был прямой и чёткий запрет на любые действия, которые можно было бы расценить как угрозу или иное воздействие на дипломатических представителей. Пару раз даже забавно выходило, когда монахов на порогах или лесных стоянках пытались пощупать за мешки и лица группы неизвестных. Ставшие известными и внёсшие собой ощутимый вклад в дело борьбы с преступностью на русских землях.

Рысь тогда мялся, как девка на выданье, но всё же честно признался, что нападение на место стоянки торговцев, с которыми шла в Константинополь и Гаврилова тайная грамотка, было пресечено негласным конвоем из десятка сопровождавших нетопырей. Десятник принял решение разбоя не допустить в целях сохранения нейтралитета между державами и ибо потому что. Да, поговорка прижилась крепко и в докладах фигурировала частенько. Воевода и его сотрудники выразили неискреннее раскаяние и готовность принять наказание по заслугам. Приняли княжий смех и поощрение за доблестную службу. Которую и продолжили нести дальше так же честно и исправно. И с Гавриилом после тех случаев разговоры пошли более открытые. Ну, в понятных пределах, конечно. Полностью и безоговорочно доверять шпиону никто не собирался. Как и всегда в вопросах, затрагивающих безопасность государств, было много, очень много нюансов, подводных камней, несколько уровней двойного и тройного дна, учитывать которые было задачей невообразимо сложной. Особенно от того, что решали её стороны по-разному, пытаясь прийти к разным ответам.

Внешняя политика, куда скромно и деликатно, по-Чародейски, влез князь-оборотень, едва выбравшись из подземной темницы, трещала по швам. На глазах меняясь и перекраиваясь, становясь более похожей на рубаху, чем на тогу или хитон. Хотя, скорее даже на кольчугу, звенья которой цепко держались одно за другое, останавливая сабли, копья, мечи и стрелы. И кольчужка та становилась всё больше. Что никак не могло порадовать привыкших к шёлку и бархату, к тонким винам, к богатым подношениям из подконтрольных диких краёв. Которых тоже становилось всё меньше. Ясно было, что прежние хозяева этого ателье так этого не оставят.

Мне тогда пришёл на память старый анекдот про закройщика, когда к известному портному ввалился главный в городе бандит, жалуясь на работу:

— Ты гляди, чего твои убогие сделали! Это чего, штаны⁈ Ремень считай подмышками!

Старый еврей посмотрел на оригинальное решение сквозь круглые очки, тяжело вздохнул, и крикнул в сумрак ателье высоким надтреснутым голосом:

— Зовите Крутых! Будем опускать!

Бандит вырвал из кобуры ТТ и заорал, размахивая им:

— Ты охренел, пархатый⁈ В этом городе круче меня и моей братвы нет никого!

Старик поморщился печально, отодвигая ствол от длинного носа:

— Молодой человек, не делайте себе нервы. Соломон Израилевич Крутых — наш лучший закройщик. Опускать будем талию.

Всеслав хмыкнул, привычно моментально найдя в моих воспоминаниях картины и описания неизвестных слов. И очень внимательно посмотрел тогда на Абрама, что говорил о чем-то неслышно с вновь прибывшим Моисеем. Мы стояли, облокотясь на перила гульбища, а иудеи сидели на лавочке возле лазарета, куда зашла Фира, жена старого торговца. Антоний через Феодосия снабжал её и ещё пару десятков болящих каплями от сердца. Мойша слушал его внимательно, только что рот не разинув, иногда кивая.

— Ладно, — помолчав, положил ладони на стол великий князь, дослушав всё, что сумели нарыть Гнатовы, Ставровы и Шарукановы люди. А ещё их коллеги из Югославии и из Венгрии. — Пока будем считать, что задумка изловить или погубить Глеба и впрямь шла не от ромеев. Сделаем вид, что поверили тому, что это норманны осердились шибко на то, что Вильгельм отвоевался.

— Так спустим? — сузил глаза Рысь.

— Ещё чего не хватало. Сам же знаешь, как оно бывает. Только начни спуску давать, только намекни на слабину́ — враз на загривок сядут да погонять начнут, — покачал головой Чародей. — Поэтому погонять будем сами. Сообрази завтра сбор здесь. Чтоб Ставр с отцами был непременно. С ними пусть Абрам с Моисеем придут. Не сразу, обождут чуть, позовём в свой черёд, но чтоб были тоже. И Звона с Шилом. В городе они?

— Шило от Ильменя возвращается, завтрева поутру должен быть как раз. Звон тут, хромает себе помаленьку.

— А чего Шило в Новгороде позабыл? — удивился Всеслав.

— Так там давеча, как ты говоришь, активы бесхозными оказались. Много. Хозяева-то их птичками возомнили себя: сперва каркать взялись гадости на тебя да Полоцк. А потом летать учились, за ногу привязанные не стене, — хмыкнул Гнат.

— Выучились? — уточнил с недоброй улыбкой великий князь.

— Да где там! И людишки-то, правду сказать, дерьмовые были, а птицы из них и вовсе не вышли, — отмахнулся воевода.

— Новгород теперь, если Звонову долю за нашу принять, наполовину Полоцкий, поди?

— На три четверти. Это если без злодейской доли. С ней — на семь осьмушек, — Рысь улыбнулся, как сытый кот. Огромный и смертельно опасный.

— Не иначе, Глеб пошарил там?

— Они с Третьяком да с парой знатных новгородцев товарищами стали, сложились. С нас — заказы и пути, да твоя добрая воля. С них — лодьи, люди, склады, товары и ещё чего-то там, у Глеба грамотка с перечислением не в его ли собственный рост вышла. До последней телеги всё сосчитали.

— Свой глазок — смотро́к, — ухмыльнулся и Всеслав, не скрывая гордости за коммерческие успехи второго сына. И за то, что в общий план семейный они вписывались идеально. А в отдельных местах и сам план тот вокруг них строился.

— А то. Зрячий сынок вырос, на радость батьке. И прищур у вас одинаковый, волчий, — подтвердил Рысь.

— Про Звона ты сказал, хромает, мол. Надо будет ещё раз дар Святовитов спробовать. Рана хоть и старая, а, глядишь, сладим ему свою ногу заместо деревянной-то, как у Шила. Передай тихонько, дескать, личный разговор будет с ним. И про Заслава между делом расскажи.

— Сделаю, Слав. Ты сказал: ещё раз. Кого ещё смотреть станешь? — от Гната пробовать утаить хоть что-нибудь давным-давно было дурацкой затеей.

— Да есть мыслишка одна… Чем обернётся только, ума не приложу, — задумался опять Всеслав.

— А ты не держи в себе-то. Ты на волю ты задумку выпусти, глядишь, в две-то головы ловчее ума приложим. В три, точнее, — со значением предложил друг.

— Домна как тебе? — огорошил его вдруг неожиданным вопросом Чародей.

— Однако, и мыслишки у тебя, княже, — опешил Гнатка, вытаращившись на него. — Ты если какое баловство затеял, так я тебе в том не помощник, так и знай! Никак с Дарёной поругался? Так давай я помирю! А я-то, дурень, думал, что после седины в бороду тебе ни один бес больше в ребро не сунется, занято там!

— Да уймись ты, мирильщик, — отмахнулся Всеслав, успокаивая всё расходившегося друга. — По делу отвечай!

— Буривоева правнучка баба справная, ладная да складная. Цену себе знает, блюдёт честь, что свою, что княжью. Начни она подолом махать — сраму на весь терем нанесло бы. А так многие её в дом хозяйкой позвали бы за радость. Кабы… — смутился вдруг воевода.

— Кабы? — поторопил его князь.

— Так пустоцвет же она, — тихо, с заметной грустью, как об увечьи близкого друга, проговорил Гнат. — После того, как дитё скинула в тот раз, так яловой и ходит. Были пару раз мужики у неё, да не шушера какая, родовитые. Но до свадьбы не дошло дело, одним сеновалом и закончилось.

Всеслав удивлённо поднял бровь, давая понять, что степенью осведомлённости друга восхищён. Гнат только пожал плечами, дескать: а что ты хотел? Работа такая.

— Вот её-то и буду смотреть вперёд Звона. Глядишь, выйдет помочь бабе. Не хочу гадать до срока, глянуть надо сперва. Но может и выйти, — объяснил Всеслав.

— Если выйдет — ты не одного хорошего человека счастливым сделаешь, — чуть помолчав, проговорил Гнат. Тихо. Весомо.

— Ясное дело, что не она одна радоваться станет, если получится. Буривой, думаю, тоже доволен будет, — согласился князь.

— Не только Буривой, — воевода продолжал ещё тише и еще медленнее. Будто одной мыслью лишней боялся спугнуть со сбывшееся ещё чудо. И очень волновался.

— Ты, что ли? — удивился Всеслав. Зная друга и его увлечения светленькими, он в последнюю очередь ожидал такого признания в отношении зав столовой. Нет, она, конечно, ладная-складная, но чтоб прям вот настолько?

— Ждан, — буркнул Рысь, блеснув глазами. И явно нехотя, будто чужую тайну под пыткой выдавал. Хотя, зная его, можно было бы уверенно утверждать: пыток, под которыми он выдал бы тайну, не существовало.

— Наш Ждан? — ахнул Чародей.

Старшину копейщиков, молчаливого громадного мужика, умевшего при необходимости лаяться так, что портовые грузчики, лямщики-бурлаки и лихие разбойники замолкали в робком смущении, запоминая слова, заподозрить в увлечении Домной можно было бы в предпоследнюю очередь. В последнюю — самого́ Всеслава.

— Нет, чужой какой-то! Я тут только и думаю, как про какого-нибудь Ждана словечко ввернуть при случае! — вспылил Гнат. Будто злясь на себя за то, что выдал-таки чужой секрет.

— Эва как, — князь даже в затылке почесал. — И давно у них?

— С нова́, почитай. С той самой бани пресловутой, когда ты грудь себе заштопал, как рубаху, — буркнул Рысь. — Вы тогда ушли, она провожать тебя отправилась, место указывать. А он и говорит мне: «Ежели княже не прибьёт её нынче — моей будет!». Я аж икнул, помню. Говорили они в тот вечер, да и потом не раз. Думаю, сладилось бы у них. А так и ей мУка сплошная, и ему радости никакой. Хотя, я и напутать могу. Я по бабам ходо́к больше, чем знаток, — самокритика в устах его была ещё более удивительной, чем вся история в целом.

— Спасибо, что не утаил, друже. Клянусь, от меня Жданову тайну никто не узнает. А вот за то, как бы вышло всё так, чтоб удалось Врачу задуманное, я теперь и сам переживать стану, — сказал Всеслав. Давая понять каждому из участников дискуссии то, что им следовало знать. Гнату — что признание его оценил. Мне — что изначально моя задумка помочь бедной бабе трогала его значительно меньше, чем теперь. И, в принципе, его можно было понять. Одно дело — раде́ть за какую-то обычную буфетчицу, пусть и ладную-складную. И совсем другое — за невесту друга.

Я до самого вечера был как на иголках. Не в смысле акупунктуры и прочих восточных премудростей, которые, как давали понять записи покойницы-Мирославы, изученные мной почти полностью, а от того, что до моей работы дела доходить не хотели будто нарочно.

В обед, до которого мы, как оказалось, засиделись с Гнатом в Ставке, пришлось разбираться с докладами Глеба, которые тот притащил, склонив смиренно голову и попросив отца не щадить его, наказать по всей строгости за упущения и промахи. Так, видимо, принято было в этом времени, нельзя было сразу начать хвастаться. Сперва нужно было, чтоб твои успехи на́ людях подтвердил кто-то старший, опытный, более весомый. В случае с Глебом это был, понятное дело, сам Всеслав Брячиславич. Который, отставив еду и напитки, к которым едва притронулся, изучил полученные донесения. Которые процентов на девяносто полностью совпадали с уже слышанными и виденными, а на оставшиеся десять касались сугубо торговых дел, к каким воевода никакого интереса не имел и не скрывал этого никогда. После великий князь прилюдно похвалил сына, сказав, что и сам бы лучше не сладил похода. И что всему честно́му народу об этом надо будет узнать из первых уст, чтоб патриарх с волхвом, как уж повелось, донесли до граждан новости о том, что сыновья-Всеславичи не лаптем щи хлебают, и не сидели сложа руки, батьку дожидавшись. А растили наделы и угодья русские всеми силами, за что им почёт всяческий и уважение.

После обеда насе́ли научные и практические деятели, едва душу не вынув. Обе души. И, главное, не прогнать никого — все хвалиться успехами пришли, а тут никак нельзя без похвалы оставить. Научники — народ творческий: плохо похвалил — всё равно, что отругал. И если, к примеру, Свен-кузнец ругань любую пережил бы, не моргнув и не почесавшись, то тот же Ферапонт, к примеру, или молчалники наши подземные, громовых дел мастера, были с более тонкой душевной организацией. Вот и играл Всеслав ещё часа два-три кряду на их струнах гУсельных, заряжая на новые свершения. Они вышли, едва ли не на крыльях летя. Чародей же, кажется, начинал потихоньку свирепеть. И жалеть о том, что не всё в жизни можно решить мечом, стрелой, бочкой громовика. Что часто приходится думать, планировать, а потом рядить получившиеся думки в слова, да с узором-кружевом, хитрО. И я с ним тут был полностью согласен. Сам никогда не любил всех этих премудростей-коммуникаций. Потому, наверное, и встретил смерть на дальней пустой дороге, спасая жертв автомобильной аварии. А не в какой-нибудь ведомственной клинике из самых первых и самых закрытых, в кольце из учеников и коллег. И членов семьи, что за грустными лицами думали бы только о том, как поделится богатое наследство.

И лишь к самому вечеру удалось добраться до моей работы.

— А ну вон все пошли отсюда! Насели на князя-батюшку, как тати полночные, ни вздохнуть ему, соколу ясному! С самой обеденной поры росинки маковой во рту не было у него, а уж Солнце красное к закату клонится!

Появление матушки-княгини с Юркой наперевес врезало по собеседникам, как вожжой вдоль спин. Они вытаращились на всегда спокойную и рассудительную красавицу так, будто она не вошла в зал, а верхом на визжащей свинье въехала. Вся в смоле и перьях.

— Я тихо говорю, что ли⁈ А ну все во-о-он!!! — это было больше похоже на рычание, чем на бабий крик или визг. Хотя и на них тоже вполне походило. Мастеров как метлой вымело в коридор. Ухмылявшийся Вар пропустил Лесю с Рогволдом за руку и прикрыл бесшумно дверь.

— Ты чего это, мать? — изумлённо спросил Всеслав у жены.

— Да тебя ждать, муж дорогой — от старости помрёшь, — совершенно спокойным голосом ответила Дарёна, усаживаясь рядом, поправляя одеяльце на сыне мирным, привычным жестом, вовсе не вязавшимся с только что звучавшими командами. — Дело ты просил сладить к вечеру. Мы с Лесей к обеду уж управились, а ты всё заседаешь, не щадя себя. Мозоль-то ещё не назаседал ли?

— Вечером проверишь, — улыбнулся Чародей, отметив, как разом залились румянцем и она, и названая дочь. Но надо было напомнить для порядку, кто тут великий князь. Получилось вполне.

— Прости, Славушка, увлеклась чуток. Иногда аж подмывает побыть немножко сварливой бабой. А за мастеров не переживай. Они все люди семейные, знают, что у баб после роди́н бывает такое, — повинилась жена.

— Ловко у тебя вышло. Никак тоже бабушка Ефимия научила?

— Да много где нахваталась, мало ли дур-то шумных на миру́? — от лёгкого и честного ответа Дарёны улыбка Всеслава стала ещё шире. — Лесь, поведай батьке, что сделали мы.

— С Домной говорили. Обещаний никаких не давали, намекнули только, что можешь ты глянуть её хворобу, и, коли Боги милостивы окажутся, помочь попробуешь, — начала бывшая сирота, а ныне княжна великая. — Она с лица спа́ла враз, молчала долго, я уж думала, родимчик хватил. Но отдышалась, проморгалась и согласилась. Просила только чуть времени дать, чтоб успеть своим всем наказы раздать.

— На что? — нахмурился Чародей.

— Ну, после того, как ты животы режешь, седмицу-другую в лёжку люди лежат. А у ней тут всё работать должно исправно да чётко, как тАли на Двине, как дружина твоя. Совестно ей, стыдно будет, коли подведёт тебя. А коли, говорит, не выйдет дело, не посмотрят Боги в мою сторону, то пусть Маланью на мое место ставит матушка-княгиня.

В глазах Леси стояли слёзы. Как и у Дарёны, но у той, в силу опыта и другого, воеводиного воспитания, их видел только Всеслав. Неловко стало и ему самомУ. Женщина согласилась на операцию, готова была умереть, и переживала только об одном: чтоб не подвести его.

«Верно говорил, друже. Награждают тебя Боги за ношу тяжкую и труд непосильный. Хорошими людьми вокруг награждают. На диво хорошими, редко такие встречаются», — не выдержал я.

«Нас. Нас, друже, награждают», — только и смог подумать в ответ великий князь.

— Так. Помирать рано пока. И ей, и вам, и всем. Потому — прекратить сырость разводить! Я скажу, когда надо будет. Пока не надо, — чуть громче, чем требовалось, сказал Всеслав. Выдав и свои чувства.

— Лазарет к операции готовить. Леся, петь ты будешь. Готова ли?

— И я, и лазарет, и ученики твои — все готовы, к обеду уж были, — кивнула дочь, предварительно спешно вытерев лицо рукавами.

— Добро. Скажи-ка мне, а ведомы ли тебе травки, что по бабьим делам хорошИ? Ну, чтоб болело меньше, когда крОви идут, чтоб легче становилось, когда в возраст баба входит, когда не родЯт уже? — князь «отступил назад», дав говорить на такие щекотливые для мужчин темы мне.

— Да, батюшка-князь. Клевер хорошо помогает, если правильно приготовить отвар. Солодка да шалфей-трава. Тысячелистника вытяжка, да её делать долго. Я у Антония спрошу, да у Агафьи. А к чему они? Она ж… — Леся смутилась, не сумев выговорить ни слова про бесплодие.

— В лекарском деле, дочка, редко бывает, чтоб можно было сразу всё предусмотреть и высчитать. Как и в воинском, но там чаще можно силой решить. Здесь же силой не поможешь никак. Значит, умением надо. Если выйдет так, что получится внутри у неё наладить всё, нужно будет телу, про свою работу позабывшему, подсказать, напомнить. Для того и нужны будут снадобья те. Отряди кого-нибудь до Антония. А лучше у Яра спроси, да у Буривоя. Глядишь, и сыщут поближе где потребное нам, — объяснил Всеслав.

— Сделаю. А… когда? — про «резать» ей явно было ещё тяжелее говорить.

— На рассвете, думаю. Как Солнце покажется, так и начнём. А к тому времени надо будет ещё раз поговорить мне с ней. Да руками пощупать, Дарён. Без того никак, — чуть ли не виновато обратился я к великой княгине.

— Ох, чую, не доведёт меня до добра щедрость моя, — притворно вздохнула она. — Ну что ж поделать-то с вами? Коли не единой бабы нещупанной оставить не можете. То королеву хватали за срам, то вон Домну теперь. Надо, так надо, Славушка. Не думай худого сам и мне не позволяй, — закончила она совершенно нормальным голосом, уверенно и твёрдо.

Нет, определённо редкой удачей была та встреча на во́локе под Витебском, небывалой удачей.