Военный инженер товарища Сталина 3

Глава 7

1945 год. 8 января.

В поезде на Берлин.

Под мерный перестук вагонных колес мы втроем сидели в купе. Охрана стояла снаружи. Поезд шел на Берлин. Постукивая пальцем по крышке портсигара, Скорцени пытливым взглядом оценивал своих собеседников. Борька, расправившись с курицей, закурил сигарету, пуская дым в вентиляцию. За окном проносились давно опустевшие поля. Я ждал вопросов от оберштурмбанфюрера, и вот первый последовал:

— Мне известно, что вы, герр Александр, лично бывали в узком окружении Сталина. Но позвольте спросить — чисто по-дружески, без всяких проформ — как вам удалось проникнуть к нему на Ближнюю дачу в Кунцево?

Что ж… — промелькнуло в мозгу, — начинает издалека. Главный вопрос будет позже. Кстати, откуда он знает про Кунцево? Там ведь собирались только самые близкие к Сталину люди. Чужих туда не пускали. Охрана со штатом обслуги была проверена тысячи раз. Кто мог слить немцам такую информацию? Если Скорцени знает о Ближней даче, то знает и все остальное. Просто сейчас проверяет меня. А ведь даже Борьки тогда со мной не было. И в бане с вождем мы парились наедине, не считая Власика с Валей Истоминой. Но они-то не в счет! Тогда кто? Кто мог донести верхушке рейха, что некий безвестный конструктор мог попасть прямо в святая святых — в самый засекреченный объект вождя?

— Да ничего особенного, — пришлось начать брехать, — тут как раз нет. Раз вы знаете о даче, то должны знать, по каким причинам я туда попал.

Скорцени молчал, пытливо ощупывая меня взглядом. Понимая, что нужно срочно спасать положение, Борька бесцеремонно встрял в разговор:

— Ты мне лучше скажи, германия, как ты мог напасть на наш след?

— Вы не ответили мне, — не обращая внимания на моего друга, вперил в меня взгляд опытный диверсант. При всей моей неприязни к нацизму, как источнику всех бед на планете, я невольно проникнулся уважением к его профессионализму: ни один мускул не дрогнул на лице, ни единым движением не выдал своей растерянности. Он даже не повернул голову к Борьке. Смотрел на меня, не мигая, отчего шрам на лице казался застывшим. — Причины я знаю. Но мне неизвестны предпосылки. Если ответите сейчас, то в будущем оградите себя от неприятных ощущений.

— Пыток, что ли? Вот ты и проговорился, хмырь немецкий! Значит, нас все же будут пытать?

Борька откинул окурок. Бросил взгляд на узкую щель приоткрытой двери. За ней был виден ствол автомата. Охранник не слушал, но был начеку. В такт движения поезда, автомат слегка подрагивал.

— А ведь мы можем тебя скрутить, нас же двое, — перешел на шепот мой младший помощник. Помахал кулаком. — Скрутим тебя в бараний рог, упакуем, и через окно — фьють! — присвистнул. — Там тебя и видали.

Скорцени, надо отдать ему должное, даже не взглянул в Борькину сторону. Вместо этого подался вперед, почти вплотную к моему лицу, загадочно понизив голос:

— Ответьте мне сейчас, и останетесь невредимыми.

Помедлил немного. Потом почти по слогам:

— Вы, правда… из будущего?

Наступила пауза. Последнюю фразу он произнес с ударением. Для меня стало ясно — вот он, тот самый главный вопрос! И если ответить — что будет дальше?

Вот тут-то все и случилось. Как бы знак во спасение мне, поезд внезапно дернуло. Послышался скрежет тормозов. Дернуло так, что меня бросило на немца. Не спас даже столик. Посыпались стаканы, продукты. Раздался пронзительный гудок паровоза. За окном полыхнуло сиянием. Шипение выпускаемого пара огласило округу. В сумраке ночи мелькнули огни.

— Что з-за х-хрень? — Борька машинально стал заикаться. Тут же взял себя в руки. Рванулся к двери. Со всего размаху всадил в нее ногой — прямо с лету. Створка больно ударила охранника, выбивая автомат из рук.

— Саня! Давай наружу! — заорал что есть мочи. Второго охранника огрел по затылку прикладом. Тот ухнул как филин в таежном лесу, тотчас повалившись на пол. Я хотел уже броситься на Скорцени, но профессионализм диверсанта оказался быстрее. Схватив мою руку, немец заломил ее за спину. Шикнул:

— Если это повстанцы, берите меня с собой. Я пригожусь.

И отпустил.

Моё дело — всадить ему в рожу со шрамом. Но, что дальше?

Все произошло настолько стремительно, что на разбор мыслей просто не было времени. Три секунды… Четыре… Пять.

Поезд дернуло второй раз. За окнами грохнуло взрывом. Борька целился из автомата на немца. Скорцени и бровью не повел, отдавая мне свой пистолет.

— Помните, герр Александр, я вам пригожусь, если выберемся живыми.

Размышлять было некогда. Борька изумленно таращил глаза, как я с великим почтением пожал немцу руку.

— Эй, лишенец? Ты чё, мать тебя за ногу? Он же фашист!

— Не время спорить, боец! — осадил я младшего друга. — Слушай скорее, не перебивай.

Я лихорадочно заговорил:

— Если это повстанцы, нас смогут укрыть у себя. Скорцени они не знают в лицо. Пусть он будет нашим переводчиком. Мундира на нем нет, он в гражданской одежде и сойдет за инженера, скажем, путей сообщения.

Я быстро повернулся к нацисту:

— Документы у вас на кого?

— На архитектора из ведомства Шпеера.

— Отлично. Тогда вы — наш переводчик. А мы, сбежавшие из рук гестапо два русских. Сможете все это объяснить своим землякам?

Тот кивнул.

— Прыгай сюда! — крикнул я Борьке.

— А этих куда? — указал он дулом автомата на два тела охранников.

— Ими займутся. И спрячь автомат. Не хватало, чтоб свои же подбили.

За дверями купе уже доносился топот. В соседнем вагоне голосили женщины. Плакал ребенок. Слышались крики и ругань. Поезд, очевидно, остановился в чистом поле. Точнее, состав был остановлен принудительно. Может, рельсы взломали. Может, взрывчатку подсунули. Но то, что состав теперь не дойдет до Берлина — стало ясно.

Спустя минуту, в купе ворвалось сразу трое. Два оставшихся снаружи быстро разоружили очумелых охранников. Те только начинали приходить в себя, абсолютно не понимая, что происходит. Две секунды, и руки уже были связаны.

— Руки вверх! — ворвался первый повстанец в купе.

Мы с Борькой опешили. Русский! Шапка-ушанка со звездочкой. Тулуп. Автомат ППШ с круглым диском. Подсумок, портупея, две гранаты на поясе. За спиной второй — точно такой же. Внутрь протиснулся переводчик, кто-то из немцев. Стал лепетать что-то на своем птичьем языке, вероятно, приняв нас за своих земляков. Скорцени тут же перевел:

— Поезд захвачен доблестной советской армией. Всем сдаться в плен. Никто не пострадает.

Борька выкатил, как чайные блюдца, глаза. Два русских бойца, в свою очередь, непонимающе уставились на незнакомца со шрамом. Тот отчего-то переводил двум пассажирам с немецкого на русский язык. Потом первый боец опомнился:

— Русские, что ли?

Реакция Борьки была мгновенной.

— Братела-а! — завопил он, с распростертыми объятиями бросаясь вперед. — Мать моя старушка божий одуванчик, как я давно русских не видел! На-аши-и, Саня! — орал он от радости.

Два советских бойца замерли, совершенно сбитые с толку. За их спинами, в дверях купе, замаячили другие любопытные лица. Все были в тулупах, в шапках-ушанках. У самого первого, на портупее висела прикрепленная рация. И тут я едва не бросился целовать незнакомцев.

Рация… О, бог всемогущий! Рация… Она была… моего образца!

Именно я в нашем КБ впервые пустил ее в производство. Один из первых прототипов моей технологии будущего, что Илья Федорович стал внедрять по всем советским фронтам. Мое личное детище!

На глаза выступили слезы. Господи! Сколько же я вас не видел, эти коробочки! Помнится, мы с Павлом Даниловичем Граниным усовершенствовали приборы связи до того, что применили в их конструкциях сенсорные панели, как у моих современных смартфонов. Но этот прототип, что висел сейчас на портупее сержанта пехоты, был только первым мои образцом, поступившим в войска. На этой коробочке не было еще сенсорных контактов. Рация была кнопочной. Однако, этого хватило, чтобы тотчас же узнал творение своих рук.

Пока Борька лобызался с солдатами, опешившими от его нахальства, пока он тараторил им в уши слова благодарности, пока Скорцени покорно сидел за столом, я протянул руку к рации.

— Вы позволите?

Сержант еще больше уставился на меня оторопевшим взглядом.

— Чего-о? Ты что, русский?

— Русский-русский. Мне нужна ваша рация. Я хочу связаться со штабом советского фронта.

Тот опустил непонимающий взгляд на прибор. Перевел на меня. Снова на рацию. Опять на меня. Открыл рот, пока Борька орал от возбуждения, хлопая солдат по плечам.

— Н-не понял… — икнув, ничего не понимая, ответил сержант. — А откуда ты з-знаешь, как ею пользоваться?

— Знаю, — хитро прищурился я. — Дадите? Я быстро.

Недоверчиво отстегивая трансивер от портупеи, сержант продолжал на меня пялиться. Нажал на режим передачи:

— «Кедр»? Говорит Соколов. Костя, как меня слышишь?

— Слышу, «Сокол»! — донеслось сквозь помехи. — Что там у вас? Поезд захвачен?

— Захвачен. В вагонах гражданские лица. Мамки с детьми, пара немецких чиновников.

— Добро! Второй состав тоже захвачен. Тот, что шел на Франкфурт. Что доложить полковнику?

— Погоди. Тут такая петрушка. В последнем вагоне мы нашли двух автоматчиков, оглушенных у дверей купе.

Обернулся к застывшему на миг Борьке:

— Это ты их так саданул по башке?

Борька довольно кивнул. Открыл было рот, огласить свой геройский поступок, но сержант поднял руку, показывая, не перебивать:

— А внутри трое в гражданских одеждах. Два русских и немец.

— Русских? Давай их сюда!

— Вы пленники? — покосился на меня.

— Так точно, — кивнул я.

— Мы бежали из Берлина! — вторично открыл Борька рот. — В Штутгарте нас поймали, везли назад в Берлин.

— А этот с нами, — поспешил вставить я, махнув рукой на Скорцени, — у нас переводчиком.

Сержант передал наши слова по ту сторону связи. Покосился на меня недоверчиво:

— Один тип, тот, что из русских, просит дать ему рацию. Говорит, что умеет ею пользоваться.

— Это как? — хмыкнул на той стороне неизвестный мне Костя. — Как может бежавший пленный уметь пользоваться, если такие приборы, считай, только вчера ввели в войска?

— Дайте мне, пожалуйста, — протянул я руку. — Сейчас все объясню.

По-прежнему косясь на меня недоверчивым взглядом, сержант с опаской протянул мне трансивер. Любовно погладив свое детище, созданное мной здесь, в чужом для меня времени сорок пятого года, я с волнением выдавил из себя:

— Мне полковника вашего. Если можно, быстрее.

Вероятно, на том конце связи пришли в полное недоумение. Секунду было молчание. Потом изумленным голосом:

— Кто говорит? Назовитесь. Пароль?

— Пароля не знаю. Мы давно уже за линией фронта. Были похищены в плен. Скрывались у повстанцев в Берлине. О нас знают в верховном командовании. Пусть ваш полковник свяжется со штабом фронта и передаст всего одну фразу.

— Какую?

Я набрался духу, подмигнув изумленному сержанту:

— Пусть передаст штабу фронта… — я выждал паузу. — Вот эту закодированную фразу: «Красная Заря».

— «Красная Заря», — подтвердил незримый мне Костя по ту сторону связи. — Принял. Ждите ответа.

— Вот и все, — передал я трансивер сержанту. — Теперь мы полностью в вашем распоряжении.

Устало свалившись на сиденье, я бессильно опустил руки. Разом все схлынуло. Тревога последних напряжений постепенно очищала организм. Навалилась слабость. Захотелось заорать во все горло: «Я здесь у вас застрял уже два года! Я потерял свою дочь, жену, свою жизнь и работу! Два года я в вашем времени, а не в своем!».

Скорцени через столик с интересом рассматривал мой душевный надлом. Казалось, сейчас я безвольно рухну на пол как цементный мешок. Столько всего было пережито за это время, что не каждый смог бы сохранить самообладание. А я сохранил. Как удалось? — да черт его знает!

— Эй, русский! — позвал сержант. — Пока ищут моего командира, может расскажешь, как вы тут оказались?

— Пусть мой напарник расскажет, — отрешенно махнул я рукой на Бориса. — Уж он-то вам сейчас разукрасит все до мельчайших деталей.

А Борька и рад был стараться. Втянул за рукав столпившихся в дверях солдат — одного за другим. Принялся расписывать все наши дни пребывания в руках немцев, сгущая краски, делая акцент на себе. Геройски описывал все приключения: вспомнил даже рояль белого цвета, под которым мы ночевали в руинах Берлина. Вспомнил и Герхарда с Катей. И двух русских бежавших с концлагеря. Умолчал только о записке в мусорном баке, перехватив мой отрицательный взгляд. Я еще не решил, открыться ли советскому сержанту, что мы из Конструкторского Бюро штаба фронта? Пожалуй, это я расскажу только полковнику. А Скорцени продолжал наблюдать за мной. Перегнувшись через столик, пока сержант вел переговоры по рации, а Борька взахлеб хвалился своими похождениями, тихо спросил:

— Если доставите меня к вашему начальству, я могу быть им крайне полезен.

«Э-э… нет уж, дружище! — тотчас пронеслось у меня в мозгу. — Ты же нацист, член рейха в самом его основании. Уж больно быстро ты показываешь вид, что переметнулся на нашу сторону. Школа диверсантов? Хочешь проникнуть в наше КБ?»

Потом быстро решил: «Что ж… мы устроим тебе экскурсию по нашим техническим разработкам. Только экскурсия эта будет под нашим контролем. Играть будем по моим правилам».

— Мне хотелось бы встретиться с вашим командованием, — продолжал увещевать оберштурмбанфюрер СС. — Я бы мог рассказать столько всего секретного, что им и во сне не видать.

— Одно то, что вы так отлично говорите по-русски, уже должно их заинтересовать до крайности, — подмигнул я нацисту.

Он тут же схватился за ниточку:

— И вы мне расскажете о плане «Красная Заря»? В обмен на мою информацию?

'А вот это уж дудки, — поздравил я себя мысленно. Немец клюнул на мою наживку. Разумеется, он начнет торговаться в штабе русского фронта, вымаливая себе свободу. Если судить источникам интернета, в каких я копался, прежде чем попасть в это чужое для меня время, то формально Скорцени никогда не убил ни одного русского. Формально, я имею в виду — своими руками. В глобальном масштабе он не воевал против Советской страны, а лишь выполнял тайные поручения Гиммлера, Бормана, Гитлера. Так что исключительной вины против страны Советов у него, по сути, не было. Мог быть помилован не Нюрнбергским процессом, так нашим высшим командованием. Или, скажем, если бы его информация представляла грандиозную ценность для Власика. Поэтому, подавив во взгляде лукавость, я ответил:

— Если обмен информацией будет равнозначным, мое командование рассмотрит вопрос о вашем освобождении.

Поезд стоял уже десять минут. В соседних вагонах, судя по тишине, паника улеглась. Советские войска, очевидно, прорвали на этом участке фронта узкую брешь, и первым делом взяли в кольцо пути сообщения. Из разговоров между солдатами, по их отрывочным фразам я понял, что они успели захватить две железнодорожные ветки. Вокруг шли бои, вдалеке гремела канонада, но в этом участке железнодорожного полотна было относительно тихо. Овладеть двумя составами нашим солдатам помогли подпольщики. Борька продолжал всеми красками описывать наши приключения в Берлине, когда сержант протянул мне трансивер:

— На связи мой командир, полковник Юрасов.

— Имя есть у него? — спросил я, беря рацию.

Сержант откровенно вытаращился на больного придурка. Откуда ему знать имя начальника штаба полка? Уж не тронулся ли пленный русский умом?

— Говорит полковник Юрасов, — донеслось из мембраны. — Мне передали ваш код. Продублируйте.

— Александр и Борис. План «Красная Заря», — отчеканил я по буквам.

— Принято.

На той стороне, по всей видимости, пошла проверка по разным секретным каналам. Прошла минута, прежде чем полковник Юрасов ответил:

— Мне предписано встретить вас лично. С командой охраны вас доставят на замаскированный аэродром и переправят через линию фронта.

— Куда?

— В расположение сосредоточения трех армий. Почти под стены Берлина. О вас уже знают — там встретят.

— Кто знает?

— Со мной связался член Военного Совета фронта. Назвался, м-мм… — очевидно, сверился с записью, — назвался Ильей Федоровичем. Алло! Слышно меня?

Вот тут уж у меня точно все поплыло. Разом свалила усталость. Безразличность. Апатия. Имя Ильи Федоровича подкосило расшатавшиеся нервы. Казалось, я уплыл куда-то в глубокую пропасть. Помню, ко мне бросился Борька. Тормошил, дергал, орал радостно. Сквозь обрушившуюся пустоту я слышал его восторженный крик:

— Илья Федорович! Нашел нас! Я скоро увижу Гранина!

Помню серьезное лицо со шрамом. Меня, безвольного и обессиленного поднимали на руках, а лицо со шрамом шептало:

— Не забудьте, герр Александр — я вам еще пригожусь.

— Борька, — слабо прохрипел я, теряя последние остатки сил. — Позаботься, чтобы нашего немца не отлучали от нас.

— Ясен песен! — загыгыкал младший помощник. — Нихт капитулирен! Мать моя бесценная старушка — зуб даю, хрен куда его отпущу!

Потом его радостный хохот, дерганье паровоза — состав тронулся. Спустя час или два, сквозь прорехи сознания, я услышал бой церковных часов.

Мы въехали в какой-то населенный пункт. Дальше только черная бездна. Я провалился в небытие.