Военный инженер товарища Сталина 3

Глава 19

1945 год. Январь.

На подступах к Имперской канцелярии.

Уже мысленно присутствуя при обмене пространств, я, как ни странно, стал немного грустить. Если через сорок восемь часов барокамера заберет мое тело в мой родной мир, то ни Гранина Павла Даниловича, ни Илью Федоровича, ни Власика Николая Сидоровича, ни самого Сталина и его сына Василия, я больше никогда не увижу. Но и не это самое главное. Я никогда больше не встречу своего лучшего друга, которого обрел здесь, на войне, в его собственном времени. Борька будет мне недоступен.

— Ну, ты, веселый интересный! Говорю тебе натуральным образом, Гранин нас не узнает, зуб даю, в натуре, — продолжал пялиться он на разбитые окна домов из машины майора, подмечая каждую деталь разрушений. — И Власик не вспомнит меня.

— Почему?

— Изменились мы с тобой, лишенец. Сколько скитались по трущобам с подземками? У меня вот, к примеру, зуб мудрости начал расти.

— А Власик причем к твоему зубу? Он же в рот заглядывать не будет, балбес.

— Хоть бы орден какой-нибудь дал, — мечтательно уставился тот в окно.

При упоминании личного охранника Вождя, майор контрразведки подозрительно покосился на нас через плечо. Вызвал по рации полковника Юрасова — того полковника, что дал нам сопроводительные документы, переговорив по рации моего образца с Ильей Федоровичем. Когда полковник Юрасов узнал, что с ним говорит член Военного Совета фронта, сразу отрядил нам охрану. Теперь майор особого отдела из кожи вон лез, желая доставить нас в штаб фронта без единой царапины.

— Гранин на связи, — донеслось из мембраны. — С кем говорю?

Майор передал рацию мне. Борька тут же заорал в микрофон:

— Данилыч! Ай да Гранин! Ай да сукин сын, как говаривал когда-то Пушкин. Вспомнил меня, ты, пожиратель документов?

Мы все трое взорвались от хохота: Павел Данилович там — в стенах КБ, я и Борька здесь — в салоне машины.

— Как не помнить, паршивец? — гудел наш милый сердцу майор. — Рану на жопе, небось, уже всему фронту показал? Геббельс еще не увидел?

— Надо будет, покажу и Геббельсу, — ржал довольный боец.

После взаимных приветствий и шуток, к связи подключился Илья Федорович:

— Где вы сейчас?

Я передал рацию особисту. Тот обрисовал ситуацию. Первые пригороды Берлина — вот они, перед нами. Громыхала артиллерия. Двигались танки. Шли колонны пехоты. В небе рвались взрывы воздушного боя. Косили очередями зенитки. Мы въезжали на окраины столицы рейха, в которой по-прежнему заседали нацистские бонзы.

— Хорошо. Вас встретят на пропускном пункте, когда будете въезжать в сам город. Там уже стоят наши оцепления. Немец отходит к центральной площади, выставляя эшелон защиты вокруг Имперской канцелярии. По слухам, Борман и Гиммлер уже скрылись из бункера. Остался Геббельс — он-то и руководит последним эшелоном защиты Берлина.

— А Гиммлер, собака, куда бежал? — крикнул Борька. — И Борман?

— По сведениям разведки союзников, один отправился в Южную Америку, второй… — Илья Федорович выдержал паузу, — второй… в Антарктиду.

При этих словах майор на переднем сиденье вскинул брови. Заморгал потрясенно глазами.

— Как будете проезжать КПП, представьтесь, — напутствовал Илья Федорович. — Пароль прежний: «Красная Заря». Капитан усиления будет предупрежден о вас. Снабдит общим на всех пропуском.

Услышав незнакомый ему позывной: «Красная Заря», контрразведчик выгнул брови еще выше.

— Понял, вашбродие! — хохотнул Борька, любовно поглаживая трофейный автомат. — Я капитану свою рану на заднице покажу, он вмиг нас пропустит.

— О твоей ране на жопе знает уже вся страна, боец! — пошутив, закончил связь Илья Федорович.

Машина петляла по улицам. В освобожденных от немца кварталах уже стояли миловидные девушки-регулировщицы, направляя потоки машин в огромный разрушенный город. Иногда приходилось останавливаться в пробках. При раскатах артиллерии мимо нас проезжали колонны грузовиков, Чадили походные кухни. Шли санитарные части с обозами обеспечения. Громыхали танки и минометы. Местные жители с белыми флагами кидались русским солдатам навстречу, припадая к ногам. Иные плакали от счастья, иные от радости. Сотни стариков и юных ребятишек кидались к русским иванам, как они называли солдат, с распростертыми объятиями. Впереди застопорили улицы пять или шесть баррикад. У их завалов шел бой. Фанатики эсэсовцы не желали сдаваться. Кое-где в репродукторах еще гремел голос Геббельса, записанный на пленку, очевидно, дней десять назад:

Великая германская нация! — вещал репродуктор, когда мы были вынуждены застрять на перекрестке, пропуская вперед артиллерию. — Наш фюрер с нами! Он не покинул столицу. Это заявляю вам я — доктор Йозеф Геббельс. Фюрер уполномочил меня руководить защитой Берлина. К нам на помощь идет армия Венка! Оглашаю приказ: не сдавать ни метра земли! Защищать до последней капли крови. Русские звери и их союзники истребят ваши семьи, дома, заберут ваших женщин! Все на защиту родного нам города! Да здравствует Германия! Хайль Гитлер!

Нечто подобное неслось из других источников. Один танк навел орудие на столб с репродуктором. Грохнул взрывом — столб разлетелся в клубах дыма. Странно, что здесь еще местами работало электричество.

Снова пробки, снова столкновения противников. Взрывы. Гул минометов. Из каждой щели баррикад нас поливали автоматными очередями. Фаустпатроны ухали один за другим. Дверцы машины едва держались, прошитые очередями. Хорошо, что не задело ни нас, ни майора с помощником. Водитель лихорадочно выкручивал руль. Борька высовывал автомат в окно, отвечая выстрелами по завалам домов, если видел в них немецкую каску. Меня всю дорогу до КПП не покидало чувство, что где-то со мной, вот здесь, прямо рядом, на сиденье сидит кто-то еще. Незримый. Невидимый. Чужой, но до боли знакомый. Кругом все тряслось, грохотало, швыряло машину в сторону, а я, привалившись плечом к стрелявшему Борьке, подспудно ощущал чужое присутствие. Раздвоение личности? — мелькнуло в мозгу. Или что-то уж чисто больное с моим отупевшим рассудком? Кто-то, а возможно, и что-то — настойчиво, неуклонно пыталось ворваться в меня. Требовательно, будто стучалось в сознание. И шелестящий как ветер голос непривычно нашептывал:

…Мы скоро встретимся. Ты и я — две разные сущности. Только дождись. Не потеряй. Не ускользни.

В гуле разрывов я потряс головой, отгоняя видение. Что-то неотвратимо прорывалось в сознание. Что-то неведомое, до конца не осмысленное. Словно, какая-то потусторонняя сила влекла и влекла куда-то в нирвану. Вспомнился сразу приступ рвоты, когда чуть не лишился сознания.

Борька, расстреляв магазин, с восторгом обернулся ко мне, вставляя следующую обойму. Уставился, хохотнув:

— Ну, и харя у тебя, лишенец! Чё? Опять потянуло блевать?

Майор обернулся, сжимая в руке пистолет. Сидящий рядом на заднем сиденье помощник, очевидно из числа писарей штаба, помогал Борьке вставлять магазин. Тот не на шутку встревожился:

— Рожа у тебя, Саня, как над дырой параши в колонии узников. Тужись — не тужись, а пробздеться не можешь.

Я и сам чувствовал подступившую вдруг тошноту. Кругом гудело, взрывалось, рушились здания, а в моей голове все шумел и шумел загадочный призрачный голос.

Потом он внезапно сменился. Когда машина вильнула в один из переулков, огибая баррикаду, во мне вдруг проскрежетало металлическим голосом:

Модуляция обнаружена. Вектор двадцать восемь ноль один дробь сорок пять вступит в контакт через тридцать шесть часов восемнадцать минут двенадцать секунд…

Одиннадцать секунд…

Десять секунд…

Девять…

Потом оборвался. В этот миг я все понял. Это была автоматика самописца. Она извещала время соприкосновения двух измерений. Но кто? Кто войдет в контакт с моим маркером? Ведь, если разобраться, по сути, я до сих пор и по-прежнему не знал, что меня по всем фронтам ищет какой-то мимолетный знакомый, встреченный мной на Курской дуге в сентябре сорок третьего года. О том, что он летчик, и что именно тот самый Игорь Мурманской авиации — я тоже не знал. Ни я, ни Борька, никто другой в этом времени.

Вектор двадцать восемь ноль один дробь сорок пять… — что могла означать эта фраза цифрового алгоритма? Что скрывалось за дробью и цифрами?

И тут меня осенило! Ну, конечно! Эх, болван ты, Саня! Двадцать восемь ноль один — день и месяц. Дробь сорок пять — год. Сложить два и два, получится: 28 января сорок пятого года.

Я округлил глаза, ставшие размером с чайные блюдца. Черт-черт-черт! Едрит его в пень! — как признался бы Борька. — Это ведь дата контакта! Двадцать восемь ноль один дробь сорок пять — число, месяц и год, когда два сопредельных пространства войдут в соприкосновение между собой! Двадцать восьмого января! Послезавтра!

Я едва не сполз с сиденья. Увидев мой ошалевший взгляд, Борька сунул в руку флягу со спиртом:

— На! Держи! А то опять у тебя вид, будто тужишься в туалете, а пробздеться не можешь.

Сглотнув и закашлявшись, я заорал в восторге:

— Ты понимаешь, боец?

— Нет, трактор мне в жопу. Правда, там уже шрам от ранения…

— Да погоди ты со своим ранением! Мне только что внутренним голосом доложил алгоритм дату контакта! Нет? Не въехал?

Майор покосился через плечо на двух больных идиотов: один что-то орет с ошалевшими глазами, второй притворяется, что понимает.

— Самописец, дурья башка! — тряс я Борьку за плечи. — Так и не понял? Помнишь, я тебе говорил, когда меня стошнило первый раз?

— Ты говорил, что слышал механический голос.

— И сейчас я его слышал тоже! Алгоритм передал мне дату контакта! Понимаешь? Дату соприкосновения двух измерений!

Я еще что-то кричал взахлеб, глотая слова, что-то доказывал, потрясал кулаками, а машина уже подъезжала к контрольному пункту. За этим последним КПП начиналась подконтрольная эсэсовцам зона. Где-то там, за руинами, возвышался Рейхстаг, Принц Альбрехтштрассе и, собственно, сама Имперская канцелярия.

— Прибыли! — выдохнул с одышкой майор, вытирая вспотевший лоб рукавом. Покрутил у виска, обращаясь ко мне. — Ни черта я не понял в вашей секретной беседу, но главное, доставил вас невредимыми.

— Получите орден, вашбродие! — с восторгом выпалил Борька. — Даже в жопу не ранило!

Впереди была натянута колючая проволока. По всей вероятности, бойцы оградили себя от ночных вылазок фанатичных эсэсовцев. День клонился к вечеру. Почти восемь часов мы петляли машиной по кварталам и разрушенным улицам, застревая в потоках колонн, в заторах и развалах домов. Уже вечерело, когда из будки КПП, огороженной мешками с песком, к нам вышел капитан с орденами на груди. Борька присвистнул, увидев звезду Героя Советского Союза. Капитан выслушал что-то по связи. Отдал честь майору. С любопытством глянул на нас.

— Пароль!

— Красная Заря! — выпятил Борька грудь. — Меня тоже скоро к Герою приставят. Не верите? Я вот в задницу ранен…

— Проезжайте! — махнул капитан, пресекая фонтан красноречия.

Майор в кабине разразился неистовым хохотом. Меня тоже прошибло на слезу. А Борька все возмущался:

— Ишь ты, герой! Даже слушать не стал. Я, может, тоже завтра получу орден.

Мы смеялись, а машина уже подъехала к Югенд Штрассе. Здесь, в одном из трехэтажных домов, размещался Генеральный штаб с отделом нашего Конструкторского Бюро.

…Таким образом, мы и оказались в объятиях наших соратников.

Павел Данилович Гранин. Милый друг и майор, проглотивший когда-то документы моих секретных разработок на глазах у эсэсовцев, когда те окружили нас после крушения самолета, обнимал сейчас Борьку, вытирая глаза:

— Аж всплакнулось, чертяка! Сколько месяцев тебя не видел, шельмец!

— Рану показать на седалищном нерве, Данилыч? Как думаешь, дадут мне орден Героя?

Оба смеялись в восторге от встречи. Оба трясли, лобызали друг друга. Настала и моя очередь, когда Павел Данилович сгреб руками к себе:

— Саня! Как же мы тут все боялись за вас! Как искали хоть каким-то чудом выйти на связь! Помнишь, в эфире даже огласили наш позывной: «Красная Заря», когда узнали, что вы скрываетесь в катакомбах Берлина?

Майора с помощником проводили в один из кабинетов штаба. Окружили вниманием. Водителю показали столовую. Машину отогнали на ремонт в мастерскую. Вышедший к нам Илья Федорович, скептически оглядел трассы пуль на дверцах машины. С глубоким чувством любви обнял Борьку, погрозив кулаком:

— Только заикнись о своей ране! Вмиг загремишь на наряды вне очереди.

Борька открыл, было, рот…

— Молчи, идиот! — толкнул я локтем.

Рассмеявшись, руководитель проекта и член Военного Совета фронта, сгреб меня в охапку:

— Ох, Саша-Саня-Александр! Заставили вы нас попотеть, чтобы найти среди всей этой катавасии. Записку в мусорном баке помнишь?

— Помню, — благодарно посмотрел я на своего покровителя. Благодаря Илье Федоровичу я первый раз оказался в Штабе дивизии. Потом в Штабе армии. Потом в Штабе фронта. Именно он вез меня в Москву на первую встречу со Сталиным. Позднее он меня познакомил с Николаем Сидоровичем Власиком, который и стал вторым после него покровителем. Соединив свои силы и связи, эти два могущественных человека своего времени создали проект «Красная Заря», где я смог разработать и внедрить в войска свои технологии двадцать первого века. Сейчас он, Илья Федорович, мой ангел-хранитель сжимал в объятиях Борьку.

— Паршивец! Как мог не уберечь Саню от плена? Ты же у нас в качестве его телохранителя.

— Да? А кто рану получил из-за него? Показать? Только дайте штаны снять.

Все смеялись, хлопали друг друга по плечам. Казалось, за окнами штаба прозвучал даже салют в нашу честь.

— «Катюши» работают, — пояснил Павел Данилович Гранин. — Твоих новых, между прочим, разработок, — толкнул меня дружески в бок.

Пока размещались в одной из комнат штаба, на город опустились сумерки. До Рейхстага оставалось пара-тройка километров. Их предстояло преодолеть всеми армиями наших войск. Зарево над столицей и гул громыхающих орудий давали понять, что немец не сдается без боя. Всю ночь просидели мы за общим столом, в свете коптилок, лучин и керосиновых ламп. Поминутно входили и выходили знакомые сотрудники КБ. Первым поздравить с возвращением ворвался Сергей Павлович Королев. По случаю нашего благополучного прибытия накрыли праздничный стол. В комнату продолжали входить соратники, бросаясь в объятия с сияющими лицами. Инженеры-конструкторы Яковлев, Ильюшин, Лавочкин, прочие специалисты-техники, приобщенные к проекту «Красная Заря». Вскоре стол ломился от яств. Кто-то по такому случаю выставил две бутылки коньяка. Кто-то раздобыл несколько бутылок немецкого шнапса из тайных погребов. Гадость редкостная, но за возвращение и Победу выпить было с руки. Илья Федорович произнес торжественный тост. Как полагалось, сначала за Сталина, второй — за Победу, третий — за нас.

— Благополучное возвращение Александра с Борисом, дает нам возможность приступить с новыми силами к захвату Рейхстага, товарищи! — начал он, смахнув добродушную слезу. — Вы все знаете, какими усилиями мы пытались вернуть их в наше родное КБ. Выражаю глубокую благодарность Борису за то, что сумел защитить Александра в трудные минуты! Ура-а, друзья! За Победу! За Сталина!

— А орден мне? — жалобно, почти по-мальчишески, всхлипнул Борька. — Рану могу показать…

Все взорвались дружным хохотом. Аплодисменты. Объятия. Кружки с коньяком. Присутствовали человек десять, самых близких и посвященных в проект. Когда выпили, Илья Федорович вышел на связь с Москвой.

— Власик у аппарата! — донеслось из динамика новой рации, разработанной под моим руководством.

— Прибыли, Николай Сидорович, — отчитался член Военного Совета фронта.

— Встретили?

— Уже закусываем. Передают вам привет.

— Как рана Бориса?

— Требует орден.

По ту сторону связи раздались раскаты смеха. Борька подскочил к аппарату:

— Николай Сидорович, готовьте медицинскую комиссию. Сниму штаны — покажу светилам наук.

Личный охранник вождя хохотал еще долго. Перекинулся парой слов и со мной. Под конец связи, завершая сеанс, предложил моему руководителю:

— Отправляй их ко мне, Илья Федорович. В Кремль. Там они вам уже не нужны. Без них обходились? Разработки Александра уже давно внедрены в войска. Его консультации теперь без надобности. К тому же, Берлин уже сдан, и на днях вы займете Рейхстаг. Сегодня какое число? Двадцать шестое? Верховная Ставка полагает, что к тридцатому января Берлин полностью капитулирует. Считай, Германия проиграла войну.

— Я тоже согласен их отправить, Николай Сидорович. Теперь Александр нам тут без надобности. Все разработки и новейшее оружие работает без его участия. Берлин будет взят тридцатого, через четыре дня. А их обоих отправляю завтра к вам самолетом. Борис с Сашей заслужили полноценный отдых.

— И орден, — жалобно пискнул в углу стола Борька.

— Будет тебе орден! — рассмеялся динамик голосом Власика. — И орден, и санаторий, и курорт с массажным салоном.

— О! — только и смог вымолвить младший боец, партизан и отважный солдат, бывший тракторист колхоза.

За столом царило веселье. Никто не ушел спать до утра. На 30-е января было намечено взятие Рейхстага.

А еще…

А еще мне предстояло двадцать восьмого января вступить в контакт с модуляцией.

И вот как это произойдет…