Военный инженер товарища Сталина 3

Глава 21

1945 год. 27 января.

Курс — на Москву.

Закрутилось! Понеслось! Время начало отсчет не на дни, а на часы. До соприкосновения двух модуляций оставалось менее суток.

Вчерашний праздничный ужин по случаю нашего возвращения в родные пенаты закончился связью Власика по стационарному приемнику:

— Отправляй их ко мне, Илья Федорович. В Кремль. Там они вам уже не нужны. Без них обходились? Разработки Александра уже давно внедрены в войска. Его консультации теперь без надобности. К тому же, Берлин уже сдан, и на днях вы займете Рейхстаг. Сегодня какое число? Двадцать шестое? Верховная Ставка полагает, что к тридцатому января Берлин полностью капитулирует. Считай, Германия проиграла войну.

— Я тоже согласен их отправить, Николай Сидорович. Борис с Сашей заслужили полноценный отдых.

— И орден, — жалобно пискнул в углу стола Борька.

— Будет тебе орден! — рассмеялся динамик голосом Власика. — И орден, и санаторий, и курорт с массажным салоном. Вчера как раз Вася Сталин передавал тебе привет. Не забыли — у него в марте день рождения? Приглашает на стадион.

За столом царило веселье. Никто не ушел спать до утра. На 30-е января было намечено взятие Рейхстага.

Проснувшись утром под первые грохоты модернизированных мною «катюш», я тотчас сверился с часами. 28 января наступило. Сегодня мне предстоял выбор: остаться здесь, поджидая контакт, который, к слову, я ни черта не знал, каким именно образом он произойдет — или лететь с Борькой в Москву? Всю ночь мы шептались с ним на смежных кроватях, боясь разбудить спящего рядом Павла Даниловича. Гранин, впрочем, храпел без задних ног, отведав в немалых количествах местного трофейного шнапса. В соседней комнате спал Илья Федорович; остальные сотрудники КБ разошлись по своим помещениям.

Борька, шепча тихо на ухо, горячился:

— Ну, ты даешь, веселый интересный! Конечно, в Москву, едрит тебя в жопу! Там мне орден дадут!

— А контакт с вектором неизвестного нам человека? Забыл, что мне внутренним голосом передал самописец барокамеры?

— Незнакомец твой подождет. А мой орден — нет.

— Дался тебе твой орден! — зашипел я ему в ухо. Гранин всхрапнул, перевернулся на бок. — Я два года уже в твоем времени, черт возьми! И два года барокамера ищет мою модуляцию по разным эпохам. И вот, наконец, обнаружив мой вектор в сорок пятом году под Берлином, она снова может меня потерять? Так выходит, по-твоему? Мы ведь не знаем с тобой, кто нас ищет! Что за пассажир в барокамере!

— Да кто бы ни был, мать его в задницу! Мне орден дороже.

— Ну, и черт с тобой! Лети в Москву сам, без меня. А я остаюсь. Сегодня должна перевернуться моя судьба, понимаешь? Я два года не видел дочку с женой. Бес с ней, с работой, с друзьями. Но дочурка, супруга! — вместо шепота вырвался всхлип. На глаза навернулись слезы. Борька приуныл. Долго думал — очевидно, так и заснули.

Разбудил гул канонады вместе с радостным голосом Ильи Федоровича:

— За Родину! За Сталина! Вперед — на Рейхстаг!

Борька первым ринулся к автомату спросонья. В дверях стоял уже выбритый дочиста майор Гранин, давясь от смеха:

— Орден отрабатываешь, боец?

Борька полез к нему с кулаками. Осадил перепалку Илья Федорович:

— Пока наши части окружают Имперскую канцелярию, вам на передовой делать нечего. Слыхали вчера приказ Николая Сидоровича? Собирайтесь в Москву. Самолет должен вылететь к обеду — покинуть Берлин. Курс на Варшаву, потом Минск — Смоленск — и…

— И столица! — заорал ликующий Борька.

Я выпрыгнул пружинисто с постели, да так и остался стоять. Гранин с удивлением взглянул в мою печальную физиономию.

— Ты чего, Саня? Не рад, что к сыну Сталина в гости заявишься? Там же театры вас ждут, бани, кино.

— И орден! — встрял Борька.

Пока Илья Федорович распоряжался насчет прощального завтрака, я быстро вкратце поведал Гранину о внутреннем голосе самописца.

— Понимаешь, Павел Данилович? — закончил я скороговоркой. — Меня ищет чей-то вектор. Ищет два года. Барокамера отыскала мою модуляцию. Гонялась за мной по всем фронтам, начиная с Курской дуги, и вот, наконец, обнаружила. Один бог знает, по каким эпохам ее носило с этим загадочным пассажиром. И что? Теперь, когда она меня обнаружила, мне снова скрыться от ее автоматики? Лететь в Москву в гости к Василию Сталину? А если она меня вновь потеряет?

Эти фразы я выпалил ему, глотая слова. Лихорадочно. Быстро. Пока не услышал руководитель проекта. За окном громыхала артиллерия. Части союзников и русские колонны пошли на штурм Рейхстага. Я, разумеется, знал из своей реальной истории, каким образом произойдет водружение красного флага в мае сорок пятого года. Мог бы даже назвать Илье Федоровичу имена Егорова с Кантарией. Но как это произойдет в этом измерении, как это случится в январе — мне было неведомо. Пусть уж этот альтернативный виток эволюции идет своим ходом, без моего участия. Каков он будет, этот виток инородного пространства? А черт его знает. Главное сейчас для меня — предстоящий контакт с незнакомцем. Кто он? Откуда? Где его носило в порталах иных измерений? Куда швыряла его барокамера, когда он был ее пассажиром? Из моего ли он времени? Или червоточина поменяла нас местами еще там — на Курской дуге, два года назад?

— До сих пор не знаешь, кто есть тот пассажир, что тебя ищет? А чего ты не скажешь Илье Федоровичу? — прервал мои мысли Павел Данилович. — Уж кто-кто, а он поможет тебе сделать выбор: лететь в Москву, или остаться здесь, ждать контакт с незнакомцем.

— Хм-м… — усмехнулся я, бросая взгляд на моего ангела-хранителя в лице члена Военного Совета фронта. — То-то и оно, Данилович. Как раз Илья Федорович, и в первую очередь Власик — они оба заинтересованы, чтобы я остался в вашем измерении. Понимаешь? Речь ведь идет о будущем нашей страны. Война закончится со дня на день, и я им понадоблюсь… — я замялся. — Ну, скажем, как консультант. На карту поставлена безопасность страны после войны. Впереди еще Хиросима с Нагасаки. Я тебе рассказывал раньше. Там американцы сбросят первые в мире атомные бомбы. Впереди раздел сфер влияний на территории побежденной Германии. Затем «Холодная война», прорыв в космос, освоение Луны. Во всех этих событиях должен присутствовать я. Понимаешь? Они меня попросту не захотят отпускать. Я нужен им и стране, чтобы утереть нос американцам. Засунуть за пояс англичан и японцев. Кто отпустит меня?

— Но у тебя же в твоем измерении жена с дочкой!

— Подумаешь? — пожал я обреченно плечами. — Им-то что до этого? На карту, повторяю, поставлена безопасность всего государства. И только я один, инженер из будущего, могу повлиять на весь ход истории. Какими бы гуманными не были Илья Федорович с Власиком — хоть в сотни раз гуманнее — просто найдут мне здесь, в вашем времени другую жену.

— Ну-у, ты уж как-то совсем их в зверей записал.

— А что мне мешает жениться у вас здесь повторно, с их точки зрения?

Майор слегка призадумался. Мои веские доводы стали сбивать его с толку. Илья Федорович, наскоро перекусив, уже вызвал машину. Берлин содрогался от мощного гула канонады. За окнами все грохотало, дрожало, ухало взрывами. Громогласное «Ура-а» катилось по городу. Залпы артиллерийских расчетов оглашали небо, в котором уже не было ни одного немецкого самолета. Два последних дирижабля воздушной защиты столицы были сбиты нашими истребителями. Илья Федорович быстро подошел попрощаться. Обнял Борьку. Меня.

— Хочу успеть, как будут брать Рейхстаг, — пожал руки. — А вы перекусите, и сразу на аэродром. Вещи собраны, машина доставит вас к самолету. Пролетите половину Европы, а завтра к вечеру уже приземлитесь в Москве. Там встретит Николай Сидорович. После сдачи Берлина Жукову, я тоже прилечу к вам. Там и отдохнем в санатории.

Борька разрывался между двух огней: лететь в Москву для получения вожделенного ордена, или рвануть к стенам Рейхстага. С умилением осклабился просящей улыбкой:

— Можно мне с вами, вашбродие? Зуб даю, пару фрицев покалечу, в натуре!

— Перебьешься, — отшутился Илья Федорович. — Хочешь еще одну рану на задницу? Чтобы второй орден затем получить?

И, хлопнув напоследок меня по плечу, поспешил к машине:

— Увидимся у Васи Сталина!

Машина рванула вперед, смешавшись с другими колоннами техники.

Мы остались втроем. Остальные инженеры, техники и конструкторы были уже на передовой. Там сейчас происходили последние события Великой Отечественной войны. Их присутствие там, как никогда, было просто необходимо. Королёв, Яковлев, Лавочкин, Ильюшин — все были у стен Рейхстага. Хозяйка дома, пожилая немка, собирала со стола, когда мы, наскоро перекусив, стали прощаться.

— Я останусь рядом, лишенец, — решительно заявил мой младший товарищ. — Жди свою модуляцию. Черт с тобой. Орден могу получить и позднее.

Гранин похлопал отважного бойца по плечу. Голос самописца внутри моей черепной коробки молчал. Я отчаянно посылал мысли в мозг: «Ответь! Ответь, незнакомец! Кто ты? Откуда? Где тебя ждать, в какой точке?»

Цифровой алгоритм безнадежно молчал. Делать было нечего. Ослушаться приказа Власика я не посмел. За окном уже два раза раздавались гудки машины. Шофер торопил, вероятно, желая как можно скорее доставить нас к аэродрому. Потом он развернет ленд-лизовский джип и помчится к стенам Рейхстага.

— Ладно! — наконец, я решился. — Двигаем на взлетную полосу.

— Ур-ра-а!!! — заорал радостно Борька.

— А как же контакт? — усомнился Павел Данилович.

— Черт с ним, с контактом, — огорченно махнул я рукой. — Искала два года, поищет еще. — Я имел в виду барокамеру. — Раз сканер нащупал мой вектор, теперь автоматика саркофага меня не отпустит.

— Пожалуй, ты прав, — спустя секунду раздумий, согласился майор. — Я не физик, ты знаешь. Но тут и ежу понятно: если в твоей черепушке раздавался механический голос какого-то там твоего самописца, то ты уже в зоне их досягаемости.

— Кого их? — непонятливо спросил Борька, пакуя рюкзак. Третий гудок нетерпеливого шофера заставлял нас спешить. — Кого их, академик ходячий?

— Их — это незнакомого нам пассажира, с кем Саня должен вступить в контакт, и…

— И?

— И, собственно, самой барокамеры. Хотя, если признаться, ни ты, ни я, ее никогда и в глаза не видали. Какая она хоть собой? А, Саня?

— Барокамера?

— Да.

— Я же описывал вам.

— Ты упоминал саму суть перемещений и выбросок. А агрегат, способный швырять в другие эпохи, ты не описывал.

— Ну, как вам объяснить, — наскоро завязывая узел вещмешка, попытался обрисовать я барокамеру, источник всех моих приключений. — Такая себе герметичная капсула, снабженная сканерами, циркуляцией воздуха, прочими приборами. Имеет возможность перебросок во времени. Обладает мощным импульсом гравитации. Анабиозная жидкость. Экраны, дисплеи, саркофаг…

— А в харю не хочешь? — набросился на майора младший боец. — Какого хрена нам нужна твоя физика? Саня, не слушай его! Погнали на взлетную полосу.

Окинув последним взглядом здание Штаба фронта, мы уселись в машину. Взревев американским мотором, «Виллис» помчался по разрушенным кварталам в противоположный от Рейхстага район. Кругом рдели красные и белые флаги. Со стороны Имперской канцелярии раздавался грохот всеобщего гула артиллерий союзников. К центру Берлина мимо нас спешным шагом, обгоняя друг друга, двигались колонны наступавшей пехоты. Воздух был плотно пропитан громогласными криками:

— Ур-ра-а!

— На Рейхстаг!

— Берлин, братцы, наш!

Шли танки. Застревали в разрушенных улицах грузовики с санитарными обозами. Чадили походные кухни. Репродукторы перестали передавать воззвания уже мертвого Геббельса. Последние горстки фанатичных эсэсовцев сдавались без боя. Местные жители бросались к нашей машине, едва не осыпая ее поцелуями. Борька орал, высунувшись в окно миловидной немке:

— О, моя фройляйн! Не желаешь ли поваляться в постельке?

Та лишь кивала, ничего не понимая по-русски. Обернулся ко мне с восторгом:

— Слышь, лишенец? Может, возьмем ее в самолет, а? Я ей там чачу зафигачу! — и ржал во весь голос.

Минуя разруху кварталов, удаляясь от всеобщего гула и суматохи, машина сделала последний рывок. Развернулась. Застыла. Дверцы раскрылись. Мы ступили на взлетную полосу.

— Прибыли! — попрощался с нами водитель. — Вон, ваш самолет.

И, газанув, помчался в сторону центра. Там рейхсканцелярия. Там Рейхстаг. Он хотел там присутствовать. Как, впрочем, и Борька.

…Потом мы взлетели.

Оглядываясь мысленно назад, сейчас, пролетая над Европой, я вспоминал, как под днищем фюзеляжа под нами раскинулся побежденный Берлин. С высоты птичьего полета он представлял собой сплошную разруху. Такие картины я видел еще в своем времени в сетях интернета. Смотрел старую хронику. Со школьной скамьи мне была известна почти каждая мелочь мая-месяца сорок пятого года. Но сейчас-то был январь! И колесо фортуны изменило ход всей истории. Виток альтернативной эволюции Земли шел своим собственным ходом. Поэтому я не меньше Борьки и Гранина с любопытством взирал с высоты на поверженный город.

Когда подлетали к Варшаве, у меня в голове прозвенел тревожный звоночек. По отсчету самописца, когда он внутренним голосом указал время контакта, до соприкосновения двух модуляций оставалось восемь часов. Следовательно, контакт должен состояться за десять минут до полуночи. Сегодня. 28 января.

Заправившись, самолет взял курс на Минск. Можно немного поспать. После Минска — Москва.

Борька с майором резались в карты. Где он их раздобыл — одному богу известно. Все сокрушался, что не прихватил с собой ту миловидную фройляйн. Зато мысли о будущем ордене приводили его в полный восторг.

По подсчетам Гранина, контакт двух векторов — моего и незнакомца — должен произойти, когда наш самолет как раз приземлится на запасной полосе военного аэродрома Москвы.

23:50

Эти цифры на стрелках часов теперь засели в моей памяти до самой точки прибытия.

…Миновали границу. Потом была кратковременная посадка в Минске. Взяли на борт двух пассажиров, военных. Один в чине полковника, второй — капитан ВВС. Оба смотрели на нас, как на диковинку. Как только взлетели, первым спросил капитан:

— Судя по курсу самолета, вы из Берлина?

— Так точно! — отчитался Павел Данилович, хоть и был в гражданской одежде. Сменив военный мундир на нее, он чувствовал себя неудобно.

— Как голый павлин в зоопарке, — прокомментировал Борька, впервые увидев старшего друга не в форме, когда еще не взлетели в Берлине. — Кому теперь честь отдавать, гражданин?

Спустя девять часов полета, стал постепенно привыкать. Поэтому удивленно вперился взглядом в майора, когда тот отчитался по-военному. Потом смекнул, что мы летим здесь инкогнито.

— Берлин уже наш? — поинтересовался полковник.

— Мы вылетали, когда наши части шли на приступ рейхсканцелярии.

— Верно. Судя по сводкам, вечером немцы сдадут и Рейхстаг, — поделился новостями полковник.

Дальше я не слышал. Какая-то странная слабость обволокла организм. Тело постепенно обмякло. Голоса разговаривающих соседей по креслам все дальше и дальше удалялись, как бы в тумане. Перед глазами поплыли круги. Разум стал проваливаться в блаженную нирвану. Похожее чувство я испытал лишь однажды — когда в первый раз услышал цифровой алгоритм. И тут — БАЦ! — нахлынул поток тошноты. Салон самолета провалился куда-то в черную пропасть. Онемели конечности. К горлу подступил комок величиной с футбольный мяч. Затруднилось дыхание. Казалось, по спине промчались миллионы мурашек. Не в силах открыть рот, я выдавил из себя только мычание. Кресла с Борькой и капитаном ВВС расплывались прямо на глазах. Весь салон самолета приобрел форму «расплавленной капли ртути». Взял мысленно это обозначение в кавычки, поскольку совершенно не имел представления, может ли капля ртути быть «расплавленной»? Но в этот миг мне показалось именно такое сравнение. А как еще обрисовать то, что расплывалось у меня в моем разуме? Как и в прошлый раз — сразу запахло озоном. Сейчас рванет извержением рвоты, — пронеслось в мозгу. Пронеслось и… куда-то обрушилось. Последнее, что услышал — голос Борьки:

— Черт! Данилыч, глянь, нашему лишенцу снова плохо!

Склонившиеся озабоченные лица. Два милых и до боли знакомых силуэта. Потом…

Потом пустота. Нирвана. Колодец тоннеля. Дыра.

И сквозящий в сознании автоматический отсчет:

До контакта двух модуляций пять часов тринадцать минут девять секунд…

Восемь секунд…

Семь секунд…

Шесть…

Хлопок! Все! Я уплыл в бесконечность.

Самолет ушел фюзеляжем в воздушную яму. Там и сгинул куда-то с наземных радаров…