Военный инженер товарища Сталина 3

Глава 1

1945 год. 6 января.

Штутгарт.

…Что-то больно врезалось в спину. Потемнело в глазах. Краем глаза я еще успевал замечать, как отстреливается Герхард. Тупой удар пронзил поясницу. Казалось, сейчас переломлюсь пополам. Последним мгновением, сквозь грохот разрывов и свист пуль, я на секунду заметил фигуру честного немца. Словно обложенный медведь при облаве волков, он отбивался врукопашную от четырех жандармов сразу. Поспевали со всех сторон остальные. Через секунду на Герхарде висело уже пять жандармов.

— За новую Германию! Получайте, гниды нацистские! — кричал по-немецки. Изрыгая ругательства, повалился на землю. Смешалось все.

БА-АЦ! — сзади удар. Глаза застлало кровавым туманом. На голову обрушилась мощь приклада. Рядом стрелявший Борька исчез под грудой навалившихся тел. Последним выстрелом Герхард разворотил себе сердце. Живым сдаваться он никак не желал: подпольщику предстояли бы пытки в гестапо. БА-АХХ! — и пуля разорвала его грудную клетку. Все это у меня запечатлелось в три последних секунды, пока я падал от удара прикладом.

Дальше всё. Пустота. Как нас с Борькой тащили к зданию комендатуры вокзала, я уже не помнил. Два тела так и остались лежать на щебне путей сообщения: свернувшаяся калачиком Катя, смотрящая застывшим взором в прозрачное небо, и развороченное выстрелом в грудь тело честного немца. Светлая память двум отважным подпольщикам. Аминь.

…А когда я открыл глаза спустя какое-то время, надо мной склонилось лицо со шрамом от уха до подбородка.

— Ну, вот, наконец, мы и встретились, герр Александр, — почти на чистом русском наречии произнес оберштурмбанфюрер Отто Скорцени.

…Так, собственно, началась новая одиссея моих приключений в ином для меня измерении.

Итак…

Год сорок пятый, январь-месяц. Город Штутгарт.

Погнали!

Что-то непонятное витало в комнате, куда меня принесли. Что-то за пределами человеческого понимания, странное, безысходное. Открыв с натугой глаза, я уставился мутным взглядом на шрам.

— Добро пожаловать в гости, герр Александр, — повторил с улыбкой Скорцени. О том, что это был именно он, сомнений не возникало. Кто еще мог с таким профессионализмом опытного диверсанта напасть на наш след? Недаром Герхард видел его на перроне вокзала.

Ох, Герхард! Честный патриот своей нации! Разворотил себе грудь последним патроном, не даваясь в руки жандармам. И бедная Кэт. Катерина. Славная милая девушка, так и не успевшая отдать свою чистую любовь нашему Борьке.

И тут меня шибануло током. Сознание после удара прикладом в затылок только начинало проясняться. Борька! Друг мой! А ты-то где?

Рвануло в груди. Непостижимо больно стало за верного товарища, прошедшего со мной все невзгоды, начиная с того памятного дня, когда нас взяли в плен.

Уже приходите в себя? — как бы с участием поинтересовался хозяин комнаты.

— Где мой помощник? — Я опустил вниз взгляд, находясь на какой-то кушетке. В глазах двоилось. Ломило затылок. Отчаянно мучила жажда. Вместо слов — хриплый выдох. Помещение освещалось лампой, свисающей с потолка. Стол, несколько стульев. За столом писарь в повязке СС. Дали напиться. Руки не связаны.

— Можете сесть, — предложил немец.

— Где мой помощник, — с хрипом, откашливаясь, повторил я. — Без него и слова не скажу. Один лишь вопрос — жив?

— Ваш Борис? Жив, не переживайте. Лежит в соседней комнате. К сожалению, ему досталось больше, чем вам. Вас только прикладом. А он оказывал горячее сопротивление. Вот мои ребята и перестарались мало-мало. Или как там у вас, по-русски? Правильно я сказал?

— Не мало-мало, а маленько, — ответил я машинально. И тотчас спохватился. — Он… без сознания?

— Яволь. Да. Без сознания. Но при нем врач. Скоро поставит на ноги.

— А Герхард… тот немец, что с нами был? И девушка?

— Девушку, к несчастью, скосила шальная пуля. Умерла сразу. Простите. А ваш патриот, к сожалению, застрелил сам себя. Последним патроном. Напрасно, бедолага, мы бы его просто взяли в плен.

— Ага, — с хрипом выдавил я. Затылок отдавался тупой нестерпимой болью. — Взяли в плен, а потом бы пытали.

— Ну, зачем так сразу, любезный герр Александр? Я не гестапо. Вероятно, вы наслышаны уже обо мне. Грязными пытками не занимаюсь. Я из другого ведомства Гиммлера. А ваш Борис, кстати, в бреду выкрикивал какого-то майора Гранина. Позвольте узнать, кто такой? Очевидно, из вашего Конструкторского Бюро, как и Королёв с Ильюшиным?

У меня похолодело внутри. Потянулся рукой к ковшику. Залил горло водой. Нестерпимо пылало внутри грудной клетки. Видимо, отбиваясь, я получи еще удар в ребра — оттого и саднило.

— Позвольте сначала узнать, — передразнил я его, — откуда вы знаете меня и Бориса? Откуда известны вам наши имена?

— Ну-у, любезный герр Александр, — протянул он нахально. — Если уж мы знаем состав вашего Конструкторского Бюро, и даже предполагаем имя куратора вашего проекта «Красная Заря», то отчего бы мне не знать ваше имя? Хотите начистоту? — Скорцени приблизил лицо так, что мне отчетливо стал виден давно зашитый шов на его подбородке. — Моему шефу Гиммлеру известно даже, что ваш план «Красная Заря» под контролем самого товарища Сталина!

Он победоносно отклонился назад. Я сидел на кушетке с ковшом воды в руках, совершенно сбитый с толку.

— Мало того, — довольный произведенным эффектом, продолжил он, — мало того, мне известно также и имя вашего непосредственного начальника. Илья Федорович. Не так ли? А курирует ваш проект — личный охранник вождя, некий Власик. Он же Николай Сидорович. И кроме Королёва и Ильюшина, ваше КБ насчитывает еще с десяток ведущих конструкторов. Я прав? Есть генерал Костиков, создатель «Катюш». Есть авиаконструктор Яковлев. Вот майор Гранин мне пока неизвестен. Ваш Борис метался в бреду и часто его вспоминал. Надеюсь, вы меня проясните.

Я сидел, абсолютно не зная, что отвечать. Он знает ВСЁ! Точнее, не все, но почти сто процентов.

— Мне еще пока неизвестна цель вашего проекта «Красная Заря».

— Откуда вы узнали название?

— Откуда? — хохотнул он. — Да все из тех же для вас сообщений по радио. Потом была записка, доставленная в мусорный бак вашим связным из подполья.

Я действительно сидел удрученным. То, что Скорцени, положим, знал из сообщения по передатчику — это ладно. Но… но, позвольте? — спросил сам себя. — Откуда, к чертям собачьим, он имеет информацию о нашем КБ? Знает об Илье Федоровиче, о Власике…

Тут уж точно было, над чем призадуматься. Чтобы хоть как-то протянуть время, спросил наугад:

— Откуда так хорошо знаком русский язык? Вы говорите на нем почти без акцента.

Он хитро прищурился. Предложил закурить, протянув портсигар с гербом Аненербе на крышке:

— Работа диверсанта предполагает как раз владение языком той страны, с которой воюешь.

— Это понятно. А все-таки, в каком институте учили? Вас же Отто зовут?

— Яволь. Отто. Институтов не заканчивал. Курс ускоренной подготовки. Плюс, если вам интересно, мои предки из Российской империи. Корни мои идут с Тульской губернии. Прапрадед был ямщиком.

А вот этого из Гугла и Википедии я не знал. Была информация, что он потомственный ариец-германец-австриец, или кто там еще. Но, чтобы из Тульской губернии? Чудеса!

На столе звякнул телефон — очевидно, внутренней связи. Писарь взял трубку.

— Вас, господин оберштурмбанфюрер!

— Кто?

— Герр Вольф.

Разговор происходил по-немецки, но смысл я уловил. Бросив взгляд на меня, Скорцени ответил. Послушал. Снова что-то сказал. Нахмурил брови — шрам стал уродливым. Испытывающим взглядом смерил меня с головы до ног. Хмыкнул. Отдал распоряжения. Повесил трубку. Изобразил на лице добродушное участие:

— А вот и друг ваш пришел в себя.

— Что с ним? — я резко подался вперед. Ковшик из рук выскользнул на пол, разливая лужу воды.

— Не суетитесь. Через полчаса придет в норму.

Закралось сомнение, что тут-то все для нас и начнется. Вроде бы обер-диверсант показывал свое благодушие, однако, мне уже были знакомы их нацистские уловки. Застенки гестапо еще никто не отменял.

И как бы в подтверждение этому, из коридора раздались вопли.

— Хальт! — кто-то орал по-немецки. Дальше шла череда непереводимых междометий.

БА-АММ! — грохнуло взрывом. С потолка полетели куски штукатурки.

— Са-аня! Я здесь! В коридоре! — раздался крик Борьки.

Скорцени метнулся вперед. Я было подался следом, вскочив с топчана, но писарь, на удивление, оказался прытким, собака. Рванув из-за стола, навел пистолет.

«Борька! — мелькнуло в мозгу. — И взрыв этот. Неужто, раздобыл где-то гранату? Напал? Обезвредил охранника?»

Полоснула автоматная очередь.

— Получайте, паскуды! — узнал я крик Борьки. Теперь точно, это его автоматная очередь. Значит, что? Автомат у него?

— Саня-я! Лишенец! Если слышишь меня, прыгай в окно! Я их, собак, отвлеку!

И снова свист пуль. Меня пригвоздил к месту браунинг писаря. Скорцени тем временем уже выскакивал в дверь.

— Нихт! — орал он. Потом еще что-то.

«Не стрелять!» — перевел я для себя. — «Оставить живым!»

Дальше все, как во сне. Закрутилось. Понеслось!

Две подряд очереди выбили щепки в проеме двери. Откололся кусок стояка. С грохотом, роняя оружие, повалился один из охранников. Горлом хлынула кровь. Мне были видны его ноги в проеме. Конвульсивно дергаясь, они, словно бежали куда-то: семенили по полу. Крики, ругань, дым от разрыва гранаты, одиночные выстрелы — все смешалось в мозгу. Проклиная себя, что не могу дать отпор, я лишь смотрел на возникший хаос вокруг. Борька засел за пролетом лестницы. Судя по веткам за окном, мы находились на втором этаже. Засел, укрываясь за перилами — и палил, палил.

— Саня! Ты жив?

Наконец, отметая чувство позорного страха, я дико протяжно заорал:

— Боря-я! Я зде-есь!

— А-а, значит, жив! — откликнулся он. — Тогда вот вам, падаль немецкая! — стал поливать огнем мой напарник. — Держись, лишенец! Я скоро!

Очередь за очередью, выстрел за выстрелом. Пять-шесть подряд. Еще и еще. И снова еще. Пока не иссякли патроны. Последний раз автомат выплюнул пулю, издал холостой щелчок и затих.

— Пусто! — услышал я разочарованный голос. — Пусто, мать вашу в задницу!

Все длилось секунды. Буквально секунды! Я еще не успел броситься на писаря, выбив из рук пистолет, а Скорцени уже кричал в коридор. Кричал, паршивец, на русском:

— Сдавайся! Вам отсюда не выбраться.

— Это кто там вякает? — ответил голос напарника. — Русский, что ли? Продался фашисту?

— Я немец. И твой товарищ у меня в руках.

— Ну, так покажись, если ты немец. Я те ща чачу захерячу! — и хохотнул. Даже в таких обстоятельствах мой Борька был Борькой: отважным и смелым бойцом.

— Это не ты тот урод со шрамом, о котором нам рассказывал Герхард? Если ты, о у меня припасен для тебя последний патрон.

Двое автоматчиков скрытно придвинулись к лестнице. Мне было видно, как Скорцени покачал головой: мол, не надо. Сам скоро сдастся.

— Я оберштурмбанфюрер Отто Скорцени. Тебе говорит что-то мое имя?

— А-а… так это ты все время за нами бегаешь по всем фронтам? Это из-за тебя мы почти не попали в лапы гестапо? Хочешь, паскуда, сделаю еще один шрам на щеке? Высуни харю — я мигом устрою.

Немец, похоже, оценил бравый настрой противника. Бросил взгляд на меня:

— Хорош ваш напарник. Чертовски хорош! Мне б таких в мой отряд диверсантов.

— Саня! — выкрикнул из-за ступеней лестницы Борька. — Не слушай его. Нас все равно потом запытают до смерти. А эта падаль фашистская еще и мою Катерину убил.

Скорцени вмиг обернулся к двери:

— Не я убил. Сама виновата, что бросилась под пули. Мои ребята бы ее не тронули.

— Да? А Герхард? Он же твой земляк, ёптыть!

— А ты сам не видел?

— Когда? Я на Саню смотрел. А потом твои волкодавы навалились всем скопом.

Так они пререкались с минуту. Немцу, видимо, наконец, надоело.

— Я бы мог сейчас приказать, и мои волкодавы, как ты говоришь, разнесут тебя в клочья.

— Так чего ждешь?

— Хочу оставить вас обоих в живых. Тебя и твоего Александра.

За ступенями лестницы воцарилось молчание. Потом Борькин крик:

— Саня! Ты как? Мне сдаваться? А то у меня еще граната в руках. Могу захерячить в этого Шрама.

А что было делать? Их тут пара десятков. Куда нам бежать? Да и где мы, по сути? Все еще на вокзале города Штутгарта? Сколько я пролежал без сознания? Пожалуй, можно хоть как-то протянуть время, а там дальше посмотрим.

— Борь, это я! Придется сдаваться.

Голос вышел сухим, но решительным.

— Ну, ты веселый интересный. Ладно. Как скажешь…

Из-за ступеней выкатилась граната с длинной рукояткой — немецкая. Солдаты отпрянули. Послышался хохот:

— Не бойся, фашистская морда. Она не на взводе. Получайте трофей.

Послышалась возня в коридоре. Дым от взрыва уже растворился. Я по-прежнему сидел под прицелом. Скорцени выступил вперед. Перехватил из рук охранников Борьку. И тот, сияющий, будто только из ванной, предстал передо мной во всей грандиозной отваге.

— Здорово, лишенец! Живой?

Рот до ушей. Правда, с фингалом под глазом.

— А? Как я их, ублюдков фашистских?

Я бросился к другу. Встряхнул. Обнял, едва не пуская слезу. А он мне прошипел в ухо:

— Понимаешь? Прихожу в себя. Надо мной харя немецкая. В руках автомат, гранаты за поясом. Ну, я и врезал ему меж зубов. Потом вспомнил Катюшу. И нашего немца-подпольщика. Вот, хрен собачий, и не сдержался. Не знал, жив ли ты…

— Нас приволокли сюда в беспамятстве. Тебя в соседнюю комнату, меня — вот в эту. И когда ты взорвал гранату, я уже был под прицелом, — скосил взгляд на писаря. Тот продолжал держать пистолет. Еще трое автоматчиков встали по бокам от двери, не сводя с нас оружия. Скорцени, закурив сигарету, протянул портсигар.

— Угощайтесь. Всегда ценю бесстрашных солдат.

Кивнул охране. Те связали нам руки.

— На всякий случай, — ухмыльнулся хозяин. Сунул в рот по одной сигарете. Табак был египетским. Поднес зажигалку. Мы закурили. Отошел к телефону. Эсэсовцы не спускали с нас глаз. Что-то распорядился. На минуту стал слушать. Воспользовавшись паузой, я прошептал:

— Ты в бреду выкрикивал имя Павла Даниловича.

— Гранина? — прошипел он в ответ, округлив глаза. — Вот же суки собачьи, как меня приложили ударом. Нихрена не помню.

— Мало того, ты бредил в беспамятстве еще и нашим проектом.

— Как это? — обомлел мой помощник. — Не мог я так сплоховать.

— В пылу жара ты выкрикивал «Красная Заря».

Борька обмер.

— А еще кричал: «Катюша, Герхард!..»

— Вот едрит. Прости, Саня! Совсем лишился рассудка. — Скосил взгляд на Скорцени. — А этот придурок со шрамом, он что… все слышал?

— И слышал. И записал. У них магнитофон тут подключен.

— Магнито… чего? Тьфу ты! Опять ты со своими заморочками!

— Магнитофонные ленты уже есть в вашем времени. Просто ты не встречал их.

Он помолчал. Скорцени еще что-то говорил в трубку. Распоряжался, чтобы прибрали поле боя, вынесли раненых, отправили в морг убитого Борькой охранника.

— А ты видел, как упала убитая Катя?

— Видел.

— Я тоже успел. Потом эти сволочи навалились целым взводом. И тебя потерял из виду, и нашего немца. Что с ним?

— Последним патроном выстрелил себе в грудь, — вздохнул я.

— Ну, ясен песен. Зуб даю, не хотел оказаться в гестапо. Его б там замучили. Он же подпольщик.

Мы помолчали, воздав должную память нашим погибшим товарищам. Борька поморгал глазами, отгоняя слезу. Я его понимал. Он успел влюбиться в Катюшу. И та сейчас где-то лежала бездыханным телом.

Когда Скорцени отдал распоряжения, повесив трубку, я спросил:

— И что будет с нами?

— Где мы сейчас? — ввернул реплику Борька.

Хозяин плена кивнул писарю. Тот вынул у нас изо рта дотлевшие окурки.

— Что будет с вами, — уже серьезно ответил Скорцени, — я решу через двадцать минут. Можете пока посидеть тут. Под охраной. Мне необходимо выйти по делам.

— Валяй! Катись отсюда, поганец, — как всегда хохотнул мой напарник. — Так где мы находимся, бес тебе в душу?

— А находитесь вы все в том же вокзале города Штутгарта. И я скоро отправлюсь с вами в Берлин.

— Что? — взвыл отважный боец. — Опять? То есть, снова? В Берлин? Но мы ведь недавно оттуда!

— Я знаю. Слышал обращение к вам по радиостанции. И записка мне ваша известна.

Он направился к выходу.

— Так что, вам снова предстоит предстать перед моим шефом. Гиммлером, если быть точным. Готовьтесь к отправке. Завтра на поезд в Берлин.

…И вышел.