Военный инженер товарища Сталина 3

Глава 23

1945 год. 28 января.

Соприкосновение двух модуляций.

Пустота. Нирвана. Колодец тоннеля. Дыра.

И сквозящий в сознании автоматический отсчет:

До контакта двух модуляций пять часов тринадцать минут девять секунд…

Восемь секунд…

Семь секунд…

Шесть…

Хлопок! Самолет ушел фюзеляжем в воздушную яму.

— Нас потеряли с радаров! — крикнул из кабины командир экипажа.

— Что происходит? — слышался возбужденный крик второго пилота. — Башня! Не слышу вас!

Самолет тряхнуло, увлекая в провал воздушного тромба. Столб смерча крутанул фюзеляж, швырнул как скорлупку ореха в поток турбулентности. Корпус едва не треснул, сжимаясь под мощным напором давления.

Три секунды…

Две…

Одна…

И машину понесло в крутящемся штопоре прямо к земле.

— О-о, бляха-муха! Лишенец! — заорал Борька, тормоша меня как тряпичную куклу. По его словам, когда я пришел в себя, голова моя болталась из стороны в сторону, словно был неваляшкой. — Слышишь меня? Саня! Да очнись ты, к чертовой матери!

Открывая глаза, я еще продолжал парить в пустоте. Первым чувством было — самолет развернуло назад.

— Что с приборами? — донеслось из кабины, когда мозг стал генерировать информацию. — Мы потеряли управление, командир!

Гранин бросился к штурману. Я проводил его бестолковым взглядом, только сейчас возвращаясь в реальность.

— Что за хрень? — дергал Борька рукав, приводя меня в чувство. — Слышь, лишенец? Тебя опять садануло?

Подскочил к креслу Павел Данилович. Стал объяснять. Из его бурного потока взволнованных фраз я понял, что самолет изменил курс. Без пилотов. Управление вышло из-под контроля. Машина сама по себе развернулась и, не слушаясь рулей управления, повернула назад.

— Куда? — прохрипел я, тряся головой. Постепенно призрачный мир уступал место царящей вокруг суматохе. Перед глазами плыло, но мозг уже получал информацию. — Как так, машина сама повернула назад?

— А вот так! — вытаращил глаза Борька. — Не знаю, что там с твоей, как там ее… модуляцией, едрит ее в пень! Но нас тянет назад каким-то магнитом!

— Да куда назад-то? — в свою очередь выпучил я глаза.

— В Берлин! — заорал Борька в самое ухо. — Не врубился? Зуб даю, в натуре. Самолет повернул к Берлину! Сам, ё-моё! Сам! Без участия летчиков!

Гранин снова был у кабины. Кто-то что-то кричал. Ревели натужные двигатели. Корпус швыряло из стороны в сторону. За иллюминаторами вспыхивали зигзаги молний. Бушевали магнитные поля. Радист сорвал голос, пытаясь связаться с наземными службами. Башня диспетчеров перестала выходить в эфир. Самолет окутало плотное облако, словно обволокло непроницаемой внешней границей. Теперь машина неслась внутри какого-то кокона.

Дальше шло как в тумане. Турбулентные вихри подхватили фюзеляж, бросили между двумя пространствами, перенеся корпус самолета сразу на сотни и сотни километров вперед. Это было похоже на бешеную пляску двух измерений, вступивших в контакт. Салон на глазах расплывался, превращаясь в вытянутую каплю чего-то бесформенного. Время помчалось вскачь, обгоняя само себя как в ускоренной киносъемке. Пилоты не в состоянии были управлять приборной доской. Как потом мне сказали, машина пронзила пространство за долю секунды. БАЦ! — и мы уже в пределах Берлина. ЩЕЛЧОК! — и мы пролетели назад пол Европы. ХЛОПОК! — и самолет совершает посадку на автопилоте. Где? Ну, конечно, на той же взлетной полосе, с которой взлетали!

Объяснение случившемуся придет позже, когда ученые-аналитики разберут этот феномен по полочкам. Как выяснится спустя несколько дней, машина исчезнет с радаров наземных служб Минска, и затем тут же появится на радарах башни диспетчеров под Берлином. На прокол пространства уйдут секунды, а расстояние между двумя точками будет исчисляться тысячами километров. «Прокол измерений» — так назовут впоследствии этот необъяснимый феномен. А пока, приземлившись, все мы, в том числе экипаж самолета, были полностью сбиты с толку. Шасси коснулись земли сами собой. Впавшие в ступор пилоты лишь беспомощно следили за манипуляциями крылатой машины. Завернув на запасную дорожку, самолет остановился. Двигатели заглохли. Плотный кокон, окутывающий самолет во время посадки, растворился в морозном воздухе. Часы показали, что с момент прошлого взлета не прошло и пяти секунд. Напуганные, ошеломленные, мы провожали взглядом штабную машину, доставившую нас на аэродром больше суток назад. Помнится, высадив нас, водитель спешил в тот момент к стенам Рейхстага.

Как лунатики, один за другим, мы ступили на землю. Я, Гранин, Борька. Остальные остались внутри салона, выяснять причину выхода из строя приборной доски. Как лунатики, как безвольные манекены, мы прошли назад, к башне диспетчеров. Навстречу уже выбегали ничего непонимающие операторы. Далеко, в черте города, по-прежнему грохотало взрывами: наши войска штурмовали Рейхстаг.

— Вот те нате, болт в томате! — просипел Борька, натужно выдавливая из себя скопившийся ужас беспилотной посадки. — Сколько на твоих, Данилыч? — указал рукой на часы.

— А? — майор только начинал приходить в себя. Бросил взгляд на стрелки. Потряс рукой. Поднес к глазам:

— Ты знаешь, а мне показалось, они шли в обратном направлении.

— Не тебе одному, — бросив взгляд на меня, констатировал младший боец. — Когда самолет повернул назад и нас начало всасывать каким-то магнитом, мои часы тоже сдурели. Секундная стрелка вращалась назад.

— А сейчас?

— А сейчас стоят.

— Мои тоже.

К нам уже подбегали. Что случилось дальше — совершенно не помню. Замелькали какие-то лица. Накрыли плечи одеялом. Куда-то повели, взяв под руки. Снова пустота. Провалы в памяти. Нирвана. Ноль в квадрате. Потом мелькнуло какое-то лицо, показавшееся до боли знакомым. Снова Борька, что-то орущий в ухо. Головная боль. Кружение. Тошнота. Свистопляска. Радужные круги внутри черепной коробки. Организм пытался навести порядок в воспаленном разуме, но все чередовалось с такой лихорадочной скоростью, что мысль не успевала улавливать информацию.

Занавес.

А незадолго до этого…

Игорь, пилот авиации, проснувшись утром 28 января от первых взрывов штурма Рейхстага, сразу почувствовал, что его тянет наружу, во двор, какая-то неумолимая сила. Спавшие рядом солдаты уже покинули руины домов, вливаясь в сплошные потоки наступающих войск. Танки, орудия, пехота, саперы, артиллерийские части — вся масса сразу трех армий была брошена на приступ Имперской канцелярии. Казалось бы, и ему, отставшему от своей части летчику, прежде всего, необходимо туда. Но старшего лейтенанта влекло назад непонятным магнитом. В сознании пульсировал внутренний голос:

Запасной аэродром под Берлином. Время контакта 23 часа 50 минут.

Интересно, — мелькнуло в мозгу. — Как поведет себя барокамера при соприкосновении двух световых маркеров? И как вообще поведут себя два противоположных измерения, вступая в контакт?

Бросил взгляд на часы. Доложил командиру пехоты, что отправляется на запасную взлетную полосу. Мол, там должны находиться его сослуживцы.

Вся плотная масса трех армий двигалась по руинам Берлина в одном направлении. К стенам Рейхстага. Летчик пробирался в противоположную сторону. Два раза его накрывала непонятная нега. Сознание, будто проваливалось. Иногда он терялся, иногда уплывал разумом куда-то в чужие миры. К исходу вечера, под громогласные крики «Ура!», когда войска взяли рейхсканцелярию, Игорю удалось добраться до пригородов. Наведя справки у советских солдат и жителей города, минуя заставы и развалины освобожденных кварталов, он вышел к окраине. Дальше доехал полуторкой.

— Вон, твой аэродром, командир! — крикнул водитель из кабины. — Дальше пешком, уж прости. Меня ждут под Рейхстагом.

Машина скрылась из виду. И тут…

Началось…

Летчика окутал прозрачный туман. Впереди маячили ангары взлетной полосы. За деревьями возвышалась башня диспетчеров. Несколько боевых самолетов со звездами на фюзеляжах ждали команды на вылет. Чья-то неотвратимая сила влекла его вперед и вперед. Уже потемнело, загорелись огни рядом стоящих строений, когда он в небе увидел едва различимую точку. Сердце бешено заколотилось, помутился рассудок. Точка приближалась. Это был самолет. Игоря всеми фибрами души потянуло навстречу. Приземлившись, машина зарулила на запасную дорожку. Из башни выбежали несколько человек. Что-то жестикулировали, что-то кричали в недоумении. Бросились к самолету. Оттуда спустились на землю три человека. Рвануло напором горячей струи. Игоря словно подбросило. Третьего он видел впервые, а тех двоих уже встречал на Курской дуге. Помнится, одного звали Борькой. Все время хвастался раной на заднице. Потом, после ночевки, во время налета «юнкерсов», его ранили второй раз. Игорь с Алексеем провожали его в санитарном обозе. А вот Александр…

— О-ох! — выдохнул летчик. — Вот и привет тебе, Саня…

И, подобно слепому, управляемому кем-то манекену, шагнул навстречу.

Как и предсказывал руководитель Института технических разработок, два световых маркера нашли наконец-то друг друга.

— Лишенец…

Из пустоты доносились обрывки фраз. Склонилось знакомое где-то когда-то лицо.

— Приходит в себя!

— Ну, ты! Веселый интересный!

Через время:

— Данилыч, глянь — веки уже задрожали. Как думаешь, слышит нас?

И снова знакомое когда-то лицо. Погоны старшего лейтенанта авиации. Голоса, голоса, голоса…

— Так ты тот Игорь? Я помню, как ты давал нам смотреть фотографию с дочкой! — голос Борьки, возникающий и пропадающий эхом. — А Саня ждал твоего появления. Все минуты считал, когда ты объявишься…

Пустота. Нирвана. Черная бездна.

Опять голос Борьки:

— И я стал ждать вместе с ним. Правда, мы — вот, на, зуб даю — ни хрена не знали, кто это будет. Саня перебрал в уме всех возможных кандидатов. Я так понял, вас поменяла местами какая-то хрень, что лишенец называет ее барокамерой?

Обрыв. Пустота. Голос Павла Даниловича:

— Вспоминали и тебя в качестве переселенца в его эпоху. Но как-то на тебе он не остановился. А ты, значит, вон оно как. Вас просто поменяло местами…

— Я был в его двадцать первом веке. Потом барокамера швыряла меня по другим измерениям…

Обрывки фраз заставляли генерировать мой мозг. Иногда урывками слышалось:

— И к Наполеону выбрасывало. И в Ледниковом периоде бывал. И динозавров успел повидать.

Потом в пробелах сознания голос Борьки:

— А как там у них, в двадцать первом веке? Мне поставили памятник? Сколько орденов на груди?

Я открыл глаза. Чистый потолок. Белые стены. Повернул голову. Отчаянно мучила жажда.

— Пить… — вырвался хрип. Тут же закашлялся. — Дайте пить…

Склонилось озабоченное рыжее лицо Борьки. В дрожащую руку сунул стакан с мутной жидкостью. Глаза серые, как зимнее небо, уставились с озорным блеском.

— Пришел в себя, веселый интересный? А мне орден дали. Вот, погляди…

— Да погоди ты! — отпихнул майор Гранин. — Он еще ни черта не соображает, а ты со своим орденом лезешь.

Выпив какую-то настойку, отдающую больничным запахом хлорки, я обвел комнату. В глазах прояснилось. Глянул на себя как бы с высоты птичьего полета. Скосил взгляд на койку. Чисто, опрятно, как в медицинской палате. Будто прочитав мои мысли, Павел Данилович подсказал:

— Ты в лазарете, Саша.

— Давно? Кхххры-ы… — вырвался кашель.

— Три дня.

— О-ох…

— Ага, ё-моё! Три дня без сознания, — потряс руку Борька. — Я уже и орден успел получить…

— Да отстань ты со своим орденом! — врезал по уху Павел Данилович. — Придет в чувство, потом покрасуешься.

Три дня! Точно что, ё-моё! Как так меня угораздило?

— А… голоса эти? — обводил я взглядом палату. — Они были откуда?

— Ты бредил, лишенец. Все время метался в постели. Сходил под себя. Врач ставил тебе, как их там… процедуры.

И заржал. Гранин сунул кулак прямо под нос.

— Я слышал вас и еще кого-то, — мой собственный голос, казалось, доносился из глухого тоннеля.

— Наверное, мой.

Голова сама собой повернулась на звук. Сидящий на табурете старший лейтенант в форме летчика, приветливо махнул рукой:

— Привет, Александр. Я Игорь. Помнишь меня?

Постепенно все выстраивалось в логическую цепочку. Упадок давления, воздушная яма, крен самолета. Круговерть вокруг. Молнии на фюзеляже. Крики пилотов, что самолет повернуло назад. Посадка. Ночь над Берлином. Голоса-голоса-голоса…

— Так вот, кого мне надо было ждать в качестве пассажира барокамеры, — улыбка сама скользнула по лицу. Я протянул руку. — Приятно видеть тебя, Игорь. Помню, конечно! — Слова полились сами собой. Привстав, я облокотился на спинку кровати. Гранин поправил подушку. Борька плеснул в стакан глоток коньяка. — Помню, как ты показывал фотографию у костра. Потом мы уснули. А утром налет. Немцы бомбили колонну. На Курской дуге это было.

— Меня в жопу ранило! — вставил Борька. — Вот! — блеснул новым орденом на гимнастерке, — кто не верит, тому в харю заеду при всем уважении.

Все рассмеялись. Ко мне постепенно возвращалось чувство юмора. Хлебнул коньяка. Теперь слова вылетали сами собой:

— Помню, как проводили этого бойца, — кивнул на Борьку, — к санитарной машине. Еще был жив Алексей.

— Я тоже помню его, — погрустнел лейтенант. — Славный был парень. Геройский. Это же он вместе с Борисом вытащил тебя из воронки?

— Он.

— Потом был замучен в гестапо, — поддержал разговор Павел Данилович. — Власик помог разыскать сведения о зверски замученных двух советских солдат.

Помолчали, воздавая память геройскому другу. Выпили по глотку. Теперь я мог свободнее рассмотреть палату. Окна выходили на зимний парк. Тишина снаружи говорила о том, что пока я был без сознания три долгих дня, Германия полностью капитулировала. Слышалась далекая музыка. Кое-где пели и кричали «Ура!». Жизнь бурлила полным ходом. Палату два раза заглядывала медсестра, но, видя, что у меня посетители, с улыбкой скрывалась за дверью. Говорили долго. Вспоминали разные события. Как меня почти отнесли на руках к машине, когда к самолету приблизился летчик. Сошлись на мнении, что меня посетил приступ побочного эффекта при контакте двух маркеров.

Игорь рассказывал, как вектор саркофага искал меня по различным эпохам планеты. Как червоточина занесла его в Ледниковый период. Как он был в гостях у Екатерины Великой. Как побывал в девственных лесах мезозоя. Все это было мне не в диковинку — я-то знал, на что способны переброски во времени. А вот Гранину с Борькой такое было слышать впервые. Младший боец даже о награде на время забыл. Сидел с открытым ртом, комментируя по ходу рассказа:

— Ух ты ж, бля…

— Ва-аще чётко!

— Зуб даю, я бы этого птеродактиля…

— А чё ты не вмазал тому неандертальцу?

И так далее, пока у нас не свело скулы от смеха. Когда Игорь закончил тем, что два раза был в гостях у Степана Сергеевича в моем двадцать первом веке, я перебил:

— Прости. Так Степан Сергеевич точно был уверен, что наши две модуляции пересекутся между собой? Почти два года искали мой маркер.

— Это здесь два года, — пояснил лейтенант. — В этом времени. А в том, реальном для тебя мире, прошло не более месяца.

Я вывалил челюсть.

— Ёптыть… — почесал добросовестно затылок Борька, сидящий напротив койки. — Как это, месяц?

— Так объяснили в твоем институте, — подмигнул летчик мне. — Так что, твое исчезновение всего лишь на месяц, не приведет к семейной катастрофе. Вернувшись домой, супруге с дочкой скажешь, что отбывал командировку.

Из глаз у меня брызнули слезы. Два года! Почти два года носило меня здесь, по всем фронтам! Почти два года прошло с момента, когда меня вытащили из воронки на Курском направлении под Прохоровкой. Сейчас, в этом, альтернативном для меня измерении — январь сорок пятого. А в моем реальном мире прошел только месяц!

— О, господи! — застонал я, прикрывая рукой мокрые от слез глаза. Откинулся на подушку. Игорь улыбался и деликатно молчал. Гранин плеснул еще коньяку. В дверь заглянул врач, но ретировался, увидев, что я уже в норме. Один Борька ерзал на стуле. Все хотел рассказать, как ему вручал орден Илья Федорович. Как потом я узнал, генерал Власик позвонил из Москвы. Орден Красной Звезды был доставлен самолетом. Позавчера состоялось награждение войск, в том числе награду вручили и Борьке. Примечательно, что он стоял в ряду награжденных героев вместе с Кантарией и Егоровым, водрузившими флаг над Рейхстагом. Этот забавный и славный факт я узнал позже. А пока, со слезами в глазах переспросил Игоря:

— Так… так я могу вернуться д-домой?

— Можешь! — кивнул с улыбкой летчик. — Теперь барокамера нашла твой маркер. Я не физик, но, как мне объяснял твой руководитель Степан Сергеевич, саркофаг заберет тебя в твое время, а меня оставит в моем.

Защемило сердце. К горлу подступил комок. Обвел печальным взглядом своих лучших друзей. С дрожью в голосе уточнил:

— И что… я могу прямо сейчас вызвать автоматику саркофага?

— А вот тут я не знаю, — сокрушенно пожал плечами пилот. — Сколько раз меня не выбрасывало в разных эпохах, червоточина потом возвращалась назад ниоткуда. Внезапно. Сама собой. Вызвать саркофаг я никак не мог. К примеру, она возникала в совсем недоступных местах. В Ледниковом периоде она вернулась за мной в пещере. В мезозойской эре возникла внутри джунглей. В подвале немецкого бюргера, когда меня арестовал майор СМЕРШа, портал черной дыры появился прямо в стене.

— Ты хочешь сказать, — подал голос Павел Данилович, — что она сама собой возникает?

— Так точно. Когда ей приспичит, или когда ей захочется, — он улыбнулся, — я бы так сказал о ее поведении. Не по желанию пассажира. Не по какому-то вызову. Самописец как-то там по-своему отсчитывает время, и потом, когда наступает срок переброски, портал барокамеры всасывает тебя внутрь. Дальше дело техники. Ты проваливаешься в пустоту, а когда тебя выплевывает в ином измерении, сразу приходится сознавать: тебя куда-то швырнуло.

— Но… — я запнулся, — но сейчас-то меня точно перебросит назад, в мое время?

— Так уверял Степан Сергеевич, твой руководитель Института технических разработок.

У меня не было слов. Накатила волна нежности к моим друзьям и соратникам. Спустя несколько минут в палату вошли почти все члены нашего Бюро. Королёв, Ильюшин, генерал артиллерии Костиков. Инженеры-конструкторы Яковлев, Лавочкин, и, собственно, сам Илья Федорович. Все уже знали, что Игорь является тем контактом из двадцать первого века, при котором меня заберет червоточина.

Потом меня выписали. Доктор напоследок посоветовал пить микстуру. Борька всем хвастался орденом:

— Ва-аще чётко получил по заслугам. Зуб даю, в натуре, товарищи!

Все смеялись. Грустил только я. Был праздничный ужин по поводу капитуляции Германии. Был смех, веселье, и немного печально. Каждый, посвященный в тайну моего пребывания здесь, в их альтернативном мире, вот-вот ожидал, что барокамера материализуется из пустоты прямо сейчас, в этот миг.

Ждал и я.

Гремел патефон. Играли за окнами гармони. Пели песни. В небе раздавались громы салютов. Весь Берлин светился от фейерверков и разноцветных ракет как в Новогоднюю ночь. Борька подошел под шумок, пока все чокались за победу. Толкнул в бок:

— При всем уважении, дать тебе в харю, лишенец? Покинешь меня, кому я орден буду показывать?

Смеясь, мы обнялись. Потом…

…Потом была червоточина.