Военный инженер товарища Сталина 3

Глава 4

1945 год. 7 января.

Берлин.

Скорцени направился к выходу, объявив нам с Борисом:

— Вам снова предстоит встреча с моим шефом. Гиммлером, если быть точным. Готовьтесь к отправке. Завтра на поезд в Берлин.

И вышел в коридор. Подозвал адъютанта. Что-то приказал. Шаги удалились. В комнате остались два автоматчика с писарем.

— Вот же иуда фашистская, — прошипел Борька вслед. — И стоило нам тащиться в этот долбанный Штутгарт, чтобы снова вернуться в Берлин? Только друзей потеряли, — опечалился он, вспомнив Катю с подпольщиком Герхардом.

— О парне молодом не забыл? И Олеге? И Юргане?

— Не забыл. Всех помню. Даже твоего Семена, первого помощника. Того, что погиб при налете «юнкерса». Еще до Павла Даниловича.

Я вскинул брови. Семен действительно был у меня в качестве помощника, прежде чем появился майор Гранин. Я тогда только начинал свою деятельность на русских фронтах, и наш куратор проекта «Красная Заря» Илья Федорович, любезно приставил ко мне добродушного тихого писаря. Потом он погиб под руинами исковерканной машины, в которую угодила авиабомба. Я сам держал его голову у себя на коленях, когда Семен испустил последний вздох. Но Борька? Он-то откуда помнил столь давние события?

— Ты же с ним не встречался. Как можешь помнить? В партизанах же тогда воевал.

— В партизанах, все верно. И тебя как раз с Граниным из плена у немцев вытаскивал. А Семена твоего помню, потому что ты, лишенец, все уши мне тогда прожужжал.

Бросив взгляд на писаря, сидящего у телефона, склонился к уху:

— Зуб даю в натуре! Тот паршивец со шрамом не довезет нас до Берлина. Грохнет по дороге. Может, ну его к едреной фене? Двинем через окно? Город-то в руках повстанцев. Глядишь, и упрячут как в катакомбах подземки. А там и через фронт переправят.

— Ты в своем уме? — шикнул я. — На нас автоматы направлены.

Борька скосил глаза на двух жандармов с характерными бляхами на мундирах. Те невозмутимо держали нас под прицелом. Но перешептываться позволяли.

— Я одному в челюсть, ты другому. Мне бы только гранату в руки. Шарахнем, пока этого Шрама нет, и в окно.

— А писарь? — кивнул я на немца за столом. — Пока ты на охрану навалишься, он выхватит свой парабеллум.

Борька лихорадочно что-то прикидывал. В такие минуты он не был бывшим трактористом колхоза, и чем-то напоминал нашего погибшего Лешку. Очевидно, у него созревал уже план побега. Но сейчас было бессмысленно кидаться на автоматчиков. Весь коридор, да и все здание вокзала кишело нацистами. Перроны густо облеплены уезжающими пассажирами. Сквозь окно слышны свистки, гудение составов, крики солдат и офицеров. Куда бежать?

— Давай, подождем хода событий, — пресек я стремление друга. — Время покажет. А то и нас могут зацепить шальные пули, как твою Катерину.

Борька сник головой:

— Я этому гаду со шрамом еще припомню Катюшу. Бедная девчонка. Влюбилась в меня, а я не смог уберечь.

— Стрелял-то не он. Шальная пуля зацепила, когда ты напал на охрану. Вот и тут при перестрелке может такое случиться. Скажи спасибо, что этот Скорцени не отдал приказ тебя разорвать на части, когда ты грохнул гранатой под лестницей. А мог бы. Что его остановило, как думаешь?

— Да я-то ему нахрена нужен? Им, там в Берлине, нужен ты. А я так — сбоку припеку. Секретный конструктор-то ты.

— А ты у меня в помощниках. Тоже многое знаешь. Поэтому и держат нас в живых.

— Ага. Чтобы пытать в гестапо. Я тебе не Гранин — жевать и глотать документы не буду.

— А есть они, документы? Вся информация у меня в голове.

Перешептываясь и бросая взгляды на охрану, мы ждали, когда вернется Скорцени. Раздался телефонный звонок внутренней связи. Писарь взял трубку. Послушал. Коротко что-то ответил. Кивнул автоматчикам. Нас рывком подняли, не развязав рук.

— Но-но! Па-апрашу! — угрожающе боднул головой Борька в грудь автоматчику. — Не лапать! Я те не девка подзаборная. Хошь по яйцам врежу? Развяжи только руки…

Тот, разумеется, ничего не понял. Выходя в коридор, толкнул прикладом в спину:

— Шнелле!

Спустились на первый этаж. Оказывается, нас держали в правом крыле вокзала. Выходы на пути сообщений оставались в левом крыле. Проводя под прицелом сквозь толпу немцев, охрана рисковала, что кто-нибудь кинется к нам на помощь: не все ведь тут были нацистами. Туда и сюда сновали обычные пассажиры с чемоданами, тюками, узлами домашнего скарба. Можно было, конечно, броситься в толчею обывателей города Штутгарта, но… Что мы, собственно, бы выиграли от этой нелепой затеи? Полегло бы немало людей, если бы по нам открыли огонь. Я видел, что и Борька понимал это. Поэтому оба шли под прицелом, покорно понурив головы.

Встретил Скорцени. Усадили в машину. Вероятно, он успел договориться с властями, и нас повезли на аэродром. Значит, поезд в качестве средства передвижения отпадал. Полетим в Берлин самолетом.

Ровно пятьдесят две минуты спустя, нас уже грузили в салон самолета. О том, что это был вспомогательный аэродром, я не знал. Как не знал и того, что Скорцени уже побывал на одной взлетной полосе, едва не погибнув от рук подпольщиков.

— Приятного полета! — поздравил он, когда нас, как мешки с цементом, кинули на сиденья.

Однако, как выяснилось, и в этот раз оберштурмбанфюреру не суждено было улететь самолетом. Как только загудели пропеллеры и к нам подсели по бокам два автоматчика, снаружи грохнуло взрывом. В кабине пилотов послышался сдавленный крик. Пулеметная очередь резанула по обшивке фюзеляжа. Р-РА-АЗ! — и стекло кабины разлетелось в куски. Мы с Борькой повалились под сиденья, прямо так, со связанными руками. Скорцени мигом оценил обстановку.

— Сидеть! — рявкнул по-русски. Бросился к открывшемуся люку — самолет только набирал обороты пропеллеров. Секунда, две, три — и повторная пулеметная очередь прошила корпус. Разлетелся вдребезги иллюминатор. Один из охранников схватился за плечо, отчаянно ругаясь по-немецки.

— На выход! — рванул на себя Борьку Скорцени. — И вы, — это уже мне, — быстро! За мной!

Кувыркаясь в полете, я едва не врезался затылком в люк. Скатился по трапу. Кругом громыхало, свистело, взрывалось. Повстанцы и тут нанесли удар по вспомогательному аэродрому. Навряд ли это касалось нас лично. Просто подполье города Штутгарта стремилось завоевать все больше территорий — наши особы тут были лишними. Никто не знал, где находится в данный момент секретный советский конструктор с его ближайшим помощником.

Как втолкнули в машину, как, визжа тормозами, она рванулась вперед, я не помню. Близким разрывом гранаты мне заложило уши. БА-ААМ! Застлало глаза. Помутилось в рассудке. Помню, что Борька радостно орал на заднем сиденье, когда машина, виляя, уносилась прочь с взлетной полосы. Сидящий на переднем сиденье Скорцени, пару раз выстрелил в окно. По бокам от нас втиснулись как всегда автоматчики. Вылет самолетом в Берлин потерпел полный крах. Нас снова возвращали на железнодорожный вокзал.

— Хрена вам в жопу! — орал радостно Борька под грохоты взрывов, когда машина покидала поле боя. — Получайте, собаки! Скоро ваш Штутгарт возьмут наши войска!

Как потом оказалось, эта запасная взлетная полоса тоже перешла в руки подполья. И вот черт! Если б я знал тогда, что именно в этой группе повстанцев есть стационарный передатчик, через который можно было связаться со штабом армии русского фронта. Если бы знал! Именно в этой группе был когда-то Скорцени, беседуя с их главарем, когда обер-диверсанта взяли в плен вместе с погибшим затем пилотом. По сути, он и сам не узнал, кто атаковал их аэродром.

И вот, таким образом, нас снова вернули к перронам вокзала. Я отделался глухотой и встряской. Борька, как ни в чем не бывало, продолжал скалиться в физиономии жандармов. Как только прибыли, Скорцени послал адъютанта к начальнику станции. Приказ был решительным: срочно подать на рельсы состав до Берлина. По всем репродукторам шла информация, что уже половина города в руках подполья. Скоро сюда войдут союзные войска. Вещала пропаганда честных жителей Германии:

«Вступайте в наши ряды! Дадим отпор нацистской власти! Кто патриот великой нации, беритесь за оружие! Гоните фашистскую сволочь прочь с наших земель. Штутгарт в наших руках!», и так далее.

— Хана немчурам, срать не будут! — склабился мой помощник прямо в физиономии автоматчикам. — Хари ваши ужасные, в натуре! Что? Обделались? Погодите, скоро и наши войска надерут вам задницы!

На вокзале царил полный хаос. Жены нацистских чиновников, толкаясь и вереща, спешно занимали места в соседних вагонах. Гудок-второй паровоза, и состав уже тронулся. За ним следующий. И еще. И еще. Все поезда отправлялись в режиме аврала только в одном направлении — подальше от Штутгарта. Сюда не прибывал ни один — все стремились покинуть. В неразберихе шипения пара, гула и криков, среди вещающих репродукторов и плача детей, среди лая домашних собак и криков солдат, угадывалась настоящая паника.

Что потом?

А потом нас заперли в одном из купе. У дверей застыла охрана. Сам оберштурмбаннфюрер постоянно куда-то отлучался. Ему приготовили купе рядом с нашим.

— Поедем с комфортом! — вытянулся на нижней полке мой друг. — Слушай, Саня, ты можешь зубами развязать мне узел? Руки онемели, мать их в жопу, этих жандармов!

— У меня тоже самое, — печально констатировал я.

С момента бегства с аэродрома, нам ни разу не предложили их развязать. Дали только напиться.

— Прибудет эта наглая харя со шрамом, непременно плюну ему в рожу! — мечтательно покосился Борька в окно.

За стеклом продолжалась крайняя суматоха. Тащили узлы. Катили тележки. Гудки локомотивов довершали всю неразбериху, царившую на вокзале. Группа эсэсовцев оцепила какой-то вагон.

— Глянь-ка, лишенец, — указал Борька подбородком в сторону загадочного состава. Указал бы рукой, да они были связаны. Я уже пытался зубами развязать узел: как и у него, ничего путного из этой затеи не вышло. Веревки были намертво закручены особым способом, известным только в гестапо. — Глянь, говорю! Неужели такой ценный груз в этом вагоне — столько эсэсовцев его охраняют?

Я глянул в окно. Действительно странно. В этот состав можно было впихнуть человек пятьдесят пассажиров. Они-то, впрочем, и наседали всем скопом на группу охраны, особенно женщины. Но оцепление не пропускало голосящих дам.

— Золото? Картины? Бриллианты? — начал перечислять Борька. — С этих нацистов станется. Как только тикать без задних ног, сразу норовят вывезти все сокровища.

Ни я, ни, тем более он, тогда мы не знали, что в этом вагоне везли золотые слитки Имперского банка. Как потом станет известно, весь золотой запас этого состава попадет в руки союзников. Но это будет тогда, когда советские войска уже войдут в город. А пока…

Пока наш состав, дернувшись, издав гудок отправления, стал под стук колес набирать скорость. Мы тронулись.

— Куда едем, как примут, сколько дадут по зубам — черт его знает. А если к Гиммлеру? Тот сразу сдаст нас в подвалы. Припомнит побег, когда мы скрывались в подземке. — Борька вздохнул, ерзая на сиденье, пытаясь освободиться от пут. — Эх! Гранату бы мне, я бы им показал, как советский солдат может драть задницы фашистскому рейху!

— Давай дождемся, когда поезд выйдет из черты города. Куда-нибудь в чистое поле.

— И что? Руки-то связаны, едрит их в душу!

Дверь купе была приоткрыта, мы видели дула автоматов, но сами охранники были вне поля зрения.

— Рвануть автомат на себя? — прикидывал Борька.

— Чем? Зубами?

— Вот черт! Забываю о руках.

Как бы в ответ его стенаньям внутрь вошел Скорцени. Поезд стал набирать ход. За окнами промелькнули последние склады пакгаузов. Через полчаса состав выйдет на прямой маршрут к Берлину.

— Ну, как? Обустроились?

Сел напротив, закинул ногу на ногу. Уже успел дочиста выбриться, сменить гражданскую одежду на мундир с железным крестом.

— Сейчас поужинаем. Принесут сюда.

— Вы бы руки нам развязали, — скосил я взгляд на его парабеллум в кобуре. — Все равно весь поезд напичкан эсэсовцами.

— Вы правы, — закурил сигарету, щелкнув портсигаром. — Бежать вам некуда. Тамбуры закрыты. Вокруг поля да снега. И территория, заметьте, наша, не повстанцев.

— Так развяжи руки, ирод! — вспылил мой неугомонный напарник.

— Я еще не забыл, как ты взорвал гранату под лестницей, — напомнил хозяин вагона. — Если дашь честное слово советского солдата, что не будешь бросаться на охранников, так и быть, развяжу.

— А вот хрен тебе в жопу, ублюдок со шрамом! Советский солдат никогда не даст честного слова какому-то лизоблюду Гитлера.

— Борь! Прекрати! — осадил я его. — Что будет плохого, если нам развяжут узлы? Руки-то затекли… — и незаметно от Скорцени мигнул глазом.

Напарник все понял. Принял к сведению. Притворился обиженным. Повернулся спиной к оберштурмбанфюреру.

— Ладно. Валяй. Даю честное слово.

Сам Скорцени не стал возиться с узлами. Приказал автоматчику разрезать ножом. Спустя пять минут долгих усилий, мы сидели за столом, потирая онемевшие руки. Внесли три подноса. Поезд покачивало. Уютный перестук колес уносил нас прочь от города Штутгарта. Но тем самым, неуклонно и неумолимо приближал к столице третьего рейха.

Потерев запястья, Борька накинулся на еду.

— Ох, бля-я… етит тебя в душу, как же я проголодался! Наседай, Саня, наедимся от пуза. А то потом в Берлине будут кормить баландой.

Принесшие подносы члены обслуги поезда, застыли в дверях. Русская речь показалась им как гром среди ясного неба. Скорцени отпустил их взглядом, как бы говоря: «Все в порядке. Это русские пленники».

Откупорил бутылку трофейного коньяка. Разлил по стаканам с подставками. Поезд качало. На столе вареная курица, запеченный картофель, сыр, сардины в банке. И наши родные русские огурцы. Борька первым делом саданул полстакана, закусив огурцом.

— С прошлого года не пил. А ты, хрен со шрамом, умеешь завязывать знакомства.

Скорцени ничуть не обиделся. Протянул портсигар. А я прикинул в уме: сегодня седьмое января. Уже, считай, на исходе. Последний раз алкоголь мы пили первого — на Новый год, еще там, в катакомбах подземки. Господи! — пронеслось в мозгу, — как давно это было! Всего неделя прошла, а сколько событий промчалось. Побег из госпиталя. Берлин, Штутгарт, и теперь снова Берлин. Погони, укрытия, связь по приемнику. Записка в мусорном баке. Слежка. Атака жандармов в подземке. Смерть товарищей. Бегство в поезде. Столкновение на вокзале, где остались убитыми Герхард и Катя. И вот, опять поезд.

— Закусывайте, Александр, — прервал мои мысли Скорцени. — Всю ночь коротать нам в этом вагоне. По душам побеседуем. А там уж простите — передам вас в руки моего шефа.

— Гиммлера, что ли? — переспросил с набитым ртом мой товарищ, уплетая горячую курицу.

— Может, и Бормана.

— А Гитлер ваш где? Утек, мать его? В Антарктиду?

Скорцени вскинул брови. Нахмурился.

— Откуда такая информация?

Надо было воздать ему честь: по-русски диверсант говорил безупречно. Лучше нас с Борькой. Можно было подумать при первом знакомстве, что этот незнакомец со шрамом имеет русские корни в пяти поколениях.

Я бросил быстрый взгляд на своего откровенного друга. Борька осекся, поняв, что сморозил глупость. Проговорился, черт побери! Тут же собрался, проглотил мясо, запил минералкой. Поправил себя:

— А куда ему еще бежать? Везде поймают. Только во льдах Антарктиды и прятаться.

Я краем глаза наблюдал за нацистом. Поверил? Навряд ли. Но принял за шутку.

— Я не о том, где он может быть. А о том, что тебе вообще каким-то образом известно, что фюрер покинул Берлин.

— Не покинул, а позорно бежал, бросив свой рейх. Чего тут удивительного?

Теперь Борька вынужден был врать напропалую:

— В подземке у нас был приемник. «Телефункен» — я даже название запомнил. Так вот, по нему, мы слушали радиоэфиры союзников. Там сплошь и рядом о твоем Гитлере.

— И что? Вся информация сводилась, что он в Антарктиде?

— Да кто как говорил, — отмахнулся Борька, умеющий врать с три короба. Теперь он сел на свой любимый конек. — Англичане, к примеру, полагают, что твой хозяин в Аргентине. Американцы, что где-то в Африке. Французы — те называют какой-то м-мм… Сенегал, что ли? — при этом он бросил взгляд на меня. Дескать, правильно ли все говорит? Я прикрыл глаза, отпивая глоток коньяка. Борька воодушевился. — А Антарктиду я сам придумал. Рассудил так: если твой фюрер с усиками и челкой появится где-то в известном всем месте, его тут же узнают. Сколько он евреев погубил в лагерях? Помяни мое слово, германец, за ним будут охотиться разведки всего мира.

Борька бросил взгляд на меня, как бы ожидая подтверждения. Я молчал. Ведь именно от меня он узнал, что будет происходить после Победы. Ему и майору Гранину, а также всему Конструкторскому Бюро в лице Ильи Федоровича, Королева, Яковлева, Ильюшина, я рассказывал, например, о том же Нюрнбергском процессе. Делился по вечерам после работы всем тем, что сам знал из интернета. Вот Борька и вспомнил, как я ему рассказывал, что за верхушкой нацистов после войны будут охотиться разведки МИ-5, Интерпол, Моссад, ЦРУ, КГБ…

От Скорцени не скрылось, как Борька бросил взгляд на меня. Он уже давно уяснил для себя, что я и есть тот секретный конструктор, что внедряет на русских фронтах разработки новейших технологий. Технологий из будущего.

Что делать? Я приготовился к худшему. Сейчас все вопросы будут обращены ко мне.

Что, собственно, и последовало. Прищурив взгляд, отчего шрам стал еще отвратительней, Скорцени задал первый вопрос…