Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 9

Я стоял на побитой стене Кашлыка, чувствуя, как мелкая морось просачивается сквозь казачий кафтан. Хмурое утро словно отражало мое настроение — тяжелое, серое, безрадостное. Внизу, где еще вчера кипела яростная битва, теперь царила мертвая тишина. Только ветер гонял клочья дыма от догоравших осадных башен.

…Когда я понял, что пуля настигла Кучума, а следом и мурзу Карачи, сердце екнуло. Не от жалости — от понимания того, что случилось. Смятение в татарском стане началось мгновенно. Татары ушли в степь, оставив после себя хаос разрушения.

Живы ли Кучум с Карачи? Вряд ли. Я видел, как Кучум схватился за грудь, как осел Карачи. При местной медицине, где лечат заговорами да травами, от таких огнестрельных ранений не выживают. Знахари их не знают, что делать с раздробленными костями и разорванными внутренностями. Да и кровопотеря… Я покачал головой. Даже если кто-то из них еще дышит, долго не протянет.

Взгляд скользнул по изуродованным стенам. В многих местах зияли бреши от таранов — еще чуть-чуть, и татары ворвались бы внутрь. Обгоревшие бревна частокола торчали как черные зубы. На восстановление уйдут недели, а то и месяцы. А ведь надо еще и усилить укрепления — следующая осада не заставит себя ждать.

Господи, какая же это была мясорубка. Три сгоревших тарана у самых стен все еще дымились — мы их подожгли, когда татары в панике отступили. Массивные бревна с железными наконечниками почернели, металл покрылся копотью. Вокруг них валялись брошенные щиты, потерянные сабли.

Виднелись остовы десятка осадных башен. Некоторые еще стояли, покосившись, другие рухнули. Запах гари до сих пор висел в воздухе, смешиваясь с запахом дождя и чего-то еще — того самого запаха, который преследует после любой битвы.

Чуть дальше татары сделали земляные валы. Теперь эти насыпи стояли брошенные, утыканные нашими стрелами. Ров вокруг городка они почти засыпали — землей и камнями. Местами в нем лежали и тела погибших. Не знаю, упали туда от выстрелов или их побросали в ров специально. Торчали руки и ноги, и дождь медленно смывал с них засохшую кровь.

Вдали, за земляными насыпями торчали сожженные обломки требушетов. Татары изрядно попортили ими нам жизнь, пока мы не сделали почти такие же и не победили в контрбатарейной войне. Теперь эти махины лежали поверженные, как скелеты допотопных чудовищ.

Обгоревшие скелеты. Пещерные люди, заколов динозавров копьями, пожарили их на костре.

Но хуже всего были человеческие тела. Десятки тел. Татары не забрали своих мертвых, когда в панике отступали. Они лежали повсюду — у стен, среди земляных насыпей, в полузасыпанном рву. Некоторые все еще сжимали оружие. Дождь смывал с них кровь и грязь, обнажая страшные раны. Почти из всех торчали стрелы.

Я отвернулся. Сколько их здесь? Сто? Двести? Триста? У каждого была своя жизнь, свои надежды. И все это кончилось здесь, под стенами Кашлыка, в этой сибирской грязи. Во время этого штурма погибло меньше кучумовцев, чем при первом. Тогда огнеметами мы сожгли их чуть ли не тысячу.

Кого выберут татары вместо Кучума? У него были сыновья. Им достанется титул? А может, кто-то из мурз возьмет власть? Или начнется междоусобица, и они передерутся между собой? Это было бы лучшим исходом для нас — пока они выясняют отношения, мы успеем восстановить укрепления и пополнить запасы оружия.

Но рассчитывать на это глупо. Скорее всего, найдется кто-то решительный, кто объединит племена. И тогда они придут снова. Может, новый предводитель окажется сговорчивее? Может, удастся заключить мир? Я усмехнулся собственной наивности. Какой мир? Мы захватили их город, убили их хана. Теперь это война до победного конца — либо мы, либо они.

Казаки уже начали приходить под стены — надо было хоронить вражеские тела, пока не началась зараза. Работы предстояло немерено. Разобрать завалы, починить стены, восстановить частокол, расчистить ров…

Дождь усилился, превращая землю вокруг Кашлыка в месиво грязи и крови. Я поежился от холода и сырости. Как же тоскливо на душе. Победа, которая не приносит радости, потому что знаешь — это только начало. Впереди еще долгие месяцы, а может, и годы войны в этом суровом краю.

Я посмотрел на восток, туда, куда ушли татары. Где-то там, в бескрайних степях, они зализывают раны и готовятся к новому походу. А мы будем ждать их здесь, за этими побитыми стенами, среди грязи и разрухи. И так до тех пор, пока одна из сторон не победит окончательно.

Но пока жизнь продолжалась, несмотря на всю эту смерть вокруг. Несмотря на дождь, грязь и тоску. Несмотря ни на что.

…Я тих сидел в углу избы для собраний. Дым от смолистых лучин щипал глаза, но после стольких дней осады обращать на это внимание немного глупо. В помещении собрались все старшие — атаман восседал во главе грубо сколоченного стола, по бокам расположились сотники. Матвей Мещеряк теребил бороду, Иван Кольцо хмурился, разглядывая свои кулаки, Черкас Александров нервно постукивал пальцами по столешнице, а Савва Болдырев молча сидел, скрестив руки и устремив закрытые глаза в потолок. Прохор Лиходеев прислонился к стене у двери. Староста Тихон Родионович стоял чуть поодаль, сложив руки на животе. Другие люди из руководства отрядом были здесь же.

— Братья, — начал Ермак, и все притихли. — Отбились мы от басурман, слава Господу. Но радоваться рано.

— Хорошо попали по Кучуму и Карачи, — проговорил Мещеряк. — Я все видел.

— Видеть-то мы все видели, — откликнулся Иван Кольцо, — да только не факт, что насмерть. Может, пуля навылет прошла, не задев сердца.

— Даже если навылет, — вмешался Прохор Лиходеев, — рана в груди — дело серьёзное. Не думаю что от такой кто-то выживет. Кровь потеряют, да и кровь от пули испортится и загниет.

— На то надеяться — последнее дело, — отрезал Ермак. — Будем исходить из худшего. Кучум жив, Карачи тоже. И вернутся они. С ещё большим войском.

Тихон Родионович тяжело вздохнул и заговорил:

— Может, снова к царю-батюшке послать? Или к Строгановым? Попросить нужного… Пороха, припасов…

— Забыл, как в прошлом году ходили? — перебил его Савва Болдырев. — Спроси у Черкаса, как он побывал там. И что? Ничего. Сказали — помощи нет, но вы держитесь.

— То правда, — кивнул Черкас. — Что у Строгановых, что в Москве… свои заботы. Поляки, шведы, артели, политика, деньги. Не до Сибири им.

— Хватит! — стукнул кулаком по столу Ермак. — Не будем унижаться еще раз. Коль Русь не хочет помогать, обойдёмся. У нас есть гордость казачья, и её никто не отнимет.

Все закивали, соглашаясь. Я понял, что настал мой черёд говорить. Встал, прокашлялся и начал:

— Братья, порох нужен. Любой ценой. Без него следующую осаду не выдержим. А для пороха нужна сера. Селитра и угорь у нас есть.

— Это мы и сами знаем, Максим, — буркнул Иван Кольцо. — Да где ж ее взять?

— Искать надо, — продолжил я. — Татары вернутся, это точно. И не просто вернутся. Видели вы их тараны? Если бы не выстрелы по Кучуму и Карачи, если бы не паника в их стане, они бы проломили стены окончательно. Ещё немного, и Кашлык бы пал.

— Огнемёты наши хорошо против мостиков и лестниц работали, — заметил Матвей Мещеряк.

— Работали, — согласился я. — Но что будет, когда у татар порох появится? А он появится, не сомневайтесь. Из Бухары привезут. Торговые пути у них налажены. Или своё месторождение серы найдут.

— Откуда им знать, как порох делать? — спросил кто-то.

Лиходеев мрачно хмыкнул:

— У них есть перебежчик русский, который в немецких землях обучался. Инженер военный. Он и тараны им строил, и катапульты. Порох сделать сумеет, не сомневайтесь. И пушки, пусть простые, но сделает. А против пушек ни одна стена не выстоит.

— Вот именно, — подхватил я. — Поэтому сера нужна нам больше всего. Хоть за тысячу вёрст придется идти, но найдём. Иного пути нет.

Ермак задумчиво погладил бороду:

— Дело говоришь, Максим. Но где взаправду-то искать-то будем?

— Будем думать, — сказал я. — Снова спросим у остяков и вогулов, не встречали ли где пирит. Он тут есть, иначе не может быть.

Ермак встал, давая понять, что решение принято:

— Так и сделаем. Все силы — на поиск этого камня пирита, черт бы его побрал. Разговаривайте с местными, пусть бегают и ищут. Пообещайте им, что бусами завалим так, что шеи согнутся. Матвей, займись этим вместе с Максимом.

Потом атаман повернулся к старосте:

— Тихон Родионович, а ты займись уборкой вокруг крепости. Тела убитых татар надо захоронить, пока зараза не пошла. С муллой, как полагается. Пусть татары видят. Может, к власти после Кучума придет тот, с кем можно миром договориться. Надо показать, что мы уважаем их традиции. Хотя я в успех этого мало верю…

— Сделаю, атаман, — кивнул староста. — Все сделаем. Уже начали.

— И стены надо чинить, где тараны пробили. Заделать бреши, пока новая беда не пришла. Если у нас не найдется больших бревен, идти за ними в лес, — добавил Ермак.

— Будет сделано, — снова кивнул Тихон Родионович.

— Ещё что сказать хотите? — обвёл взглядом присутствующих атаман.

Черкас Александров поднялся:

— Атаман, а если Кучум всё же помер? Кто ханом станет? Сыновья? Может, между мурзами драка за власть начнётся?

— На то и надеемся, — усмехнулся Ермак. — Пока они между собой грызутся, мы отдохнем и силы соберём. Но сильно рассчитывать на это нельзя. Готовимся к худшему. То есть к тому, что было.

— А если Карачи выжил? — спросил Иван Кольцо. — Он хитёр, как лиса, и жесток. Объединит татар вокруг себя.

— Тогда точно воевать будем, — просто ответил Ермак. — Как воевали до этого. Только теперь умнее. Максим прав — без пушек и пищалей нам не выстоять. Все силы бросим на поиски камня для пороха.

На этом разговор был окончен. Все вышли из избы и пошли по своим делам.

….Я сидел на толстом бревне возле костра и меланхолично чертил палкой на земле круги, обозначающие уже обследованные нами места.

— Опять ничего, — буркнул подошедший Семка, один из моих помощников в поисках. — Прошли вдоль Иртыша, глядели и по берегам, и в оврагах. Камней разных полно, а того, что надобно — нету.

Я кивнул, продолжая смотреть на свою примитивную карту. Без пирита не будет серы, без серы — пороха. А без пороха против Кучума долго не продержимся, сколько бы Ермак ни храбрился. Свинец можно заменить железом, селитру через селитряницы добываем — дело хлопотное, вонючее, но налажено. Угля нажжём из ивы — она даёт самый лучший для пороха. Но сера…

— Максим, — Семка присел рядом, — может, не там ищем?

— Может, и не там, — вздохнул я. — А что делать-то?

Я обвёл взглядом нанесённые на землю метки. Север, юг, восток — везде побывали наши поисковые отряды за последние недели. Оставалось только одно место, которое мы обходили стороной. И какое-то предчувствие затаилось в моей душе.

— А что ежели у слияния рек поглядеть? — предложил я, хотя знал, какой получу ответ. — Там, где Тобол в Иртыш впадает. Всего-то две десятка вёрст.

Семка поморщился:

— Так вогулы просили туда не ходить. Помнишь, как встретили нас, когда мы туда сунулись? Там их священное место.

Помнил я, конечно. В прошлом году было. Пришли туда — и вогулы, как из-под земли. Не напали, но попросили по их священной земле не ходить. Пришлось уйти — не хватало нам еще и с вогулами войны, впридачу ко всем бедам.

— Священное у них там место, — повторил Семка. — Оттого и стерегут.

Я поднялся. Священное или нет, но интересное и до сих пор непроверенное.

— Пойду к Алыпу поговорю, — сказал я Семке. — Может, растолкует, что к чему попонятней. И скажет, что придумать с этой священностью.

Алыпа я нашел быстро, у коновязи. Он увидев меня, кивнул.

— Алып, — начал я без предисловий, — что за место у слияния Тобола с Иртышом? Почему твои сородичи не пускают туда никого?

Он выпрямился, и лицо его стало серьёзным, почти суровым. Помолчал, словно подбирая слова.

— Место это… как сказать… — он нахмурился, соображая. — Богами отмеченное. Очень хорошее место. Упавшее с небес на землю. Благословенное. Духи там. Никто чужой туда не ходит. Даже Кучум своим запрещал.

— Кучум тоже не пускает туда своих людей?

— Да, — подтвердил Алып. — Он умный. Знает — тронь священное место вогулов, все племена против него встанут. А ему это не надо. Татары там не появляются. Приказ хана.

Я задумался. Если даже Кучум, со всей своей силой, не лезет туда, значит, вогулы действительно будут биться насмерть.

— Алып, — я посмотрел ему в глаза, — а что, если мне очень нужно туда попасть? Не грабить, не разорять. Просто… камни посмотреть.

Он резко покачал головой.

— Нельзя, Максим. Нельзя! Ты хороший человек, я вижу. Но туда нельзя.

— А если очень надо? — настаивал я. — Чувствую, там что-то есть. Прям, как наваждение у меня какое-то.

Алып отвернулся, долго смотрел куда-то вдаль, за частокол. Потом заговорил тихо, так что мне чуть ли пришлось наклониться, чтобы расслышать:

— Максим, не ходи туда. Прошу. Я стал казаком, потому мне с вами нравится. Но то место — не трогай. Найдёшь свои камни где-то еще. Тайга большая.

— А если не найду? — спросил я прямо.

— Тогда… — он пожал плечами, — тогда без камней воевать будем. Но в священное место не ходи. Я тебя предупредил. Больше ничего сказать не могу.

Он ушел, давая понять, что разговор окончен. Я остался стоять, размышляя. Два десятка вёрст — рукой подать.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона. Где-то вдали выл волк, и ему отвечали собаки в остроге. Я медленно пошёл обратно к мастерской. Решение ещё не созрело окончательно, но я чувствовал — выбора у меня почти не осталось.

Диванхана бухарского дворца погружалась в сумерки. Тяжелые шелковые занавеси колыхались от вечернего ветра, проникавшего через решетчатые окна. На полу, устланном драгоценными хивинскими коврами, расставлены низкие столики с серебряными кувшинами и чашами. Свет десятков свечей в массивных подсвечниках отбрасывал причудливые тени на расписные стены, где арабская вязь переплеталась с растительным орнаментом.

Абдулла-хан II ибн Искандар восседал на возвышении, укрытом парчовым покрывалом. На вид ему было около пятидесяти лет. Большой и сильный потомок великого Шибана, внука Чингисхана унаследовал не только кровь степных завоевателей, но и их железную волю и взгляд, который будто мог заглянуть в душу человеку и увидеть то, что он пытался скрыть. Его глаза скользили по собравшимся сановникам, каждый из которых занимал отведенное протоколом место.

Великий визирь Мир Аслан-бек ибн Дост-Мухаммад поднялся и его богато расшитый халат зашуршал в тишине зала. Лицо визиря, обычно непроницаемое, выражало нескрываемую озабоченность.

— С великой скорбью и тревогой скажу, — начал он, обводя взглядом присутствующих, — Кучум при смерти — ранен казаками при осаде Кашлыка; мурза Карачи, на которого мы делали ставку, также мёртв. Ситуация изменилась. Но, при всей скорби и тревоге, скажу, что это возможность для нас. И надо решать быстро.

По залу пронесся едва слышный шепот. Кадий Шамс ад-Дин аль-Бухари погладил седую бороду, его глаза сузились в размышлении. Главный судья Бухары понимал о чем идет речь. Кучум был независим. Союзник, но он делал то, что считал нужным. А сейчас можно поставить на его место того, кто будет прямо подчиняться бухарскому хану.

Амир Кутлуг-Мирза ибн Хусейн, закаленный в боях сардар, чья рука привычно лежала на рукояти сабли даже во время заседания дивана, наклонился вперед:

— Повелитель, если позволите высказаться… Казаки Ермака показали, что они способны на большее, чем все предполагали. Если Кучум действительно при смерти, в Сибири начнется смута. Татарские роды станут биться за власть. Мы должны не допустить этого.

Мирза Фахруддин Самарканди, тучный начальник казначейства, поправил тюрбан и заговорил своим мягким, вкрадчивым голосом:

— Сибирская пушнина приносит огромные барыши. Соболя, куницы, черные лисы… Купцы из Москвы, Персии, даже из далекого Китая готовы платить золотом. Если мы установим власть над торговыми путями…

— Верно, но не только о золоте следует думать! — продолжил его слова его кадий. — Речь идет о судьбе правоверных в северных землях. Кучум был оплотом ислама против неверных.

Сайид Юсуф аль-Каффали, начальник тайной службы, человек с острым взглядом и тонкими чертами лица, поднял руку, прося слова:

— Мои люди доносят: мурзы растеряны. Они готовы принять власть того, кто придет. Сыновья Кучума не пользуются большим авторитетом. Один из них попытался захватить ханскую печать еще при живом отце, убил в схватке своего брата, но ничего не добился.

Али-Рахман ибн Маджид, старшина купцов, чье богатство соперничало с ханской казной, кивнул:

— Караванные пути через Сибирь сейчас опасны как никогда. Купцы боятся отправлять товары. Но если Бухара возьмет эти земли под свою защиту, торговля расцветет.

Шейх Абд ар-Рахим аль-Кутуби, старейший из советников, чья мудрость ценилась при дворе не меньше, чем его познания в священных текстах, медленно произнес:

— Сибирское ханство всегда было само по себе. Кучум взял власть, свергнув Едигера. Он принял ислам, но остался степным волком, не признающим хозяина. Если мы хотим удержать эти земли, нужен не просто новый хан, а наш человек, желательно воспитанный в Бухаре, преданный нашему дому.

Абдулла-хан, до этого момента хранивший молчание, медленно поднялся. Все присутствующие склонили головы в почтительном поклоне. Голос повелителя Бухары прозвучал жестко и решительно:

— Кучум при смерти; мурза Карачи мертв. Значит — нужен новый хан. Тот, кто будет выполнять нашу волю. Сибирь должна подчиняться нам. А кто из мурз будет выступать против, тот пожалеет.

Хан сделал паузу и мрачно улыбнулся:

— А Кучум… пусть он не выживет после ранения, — произнес он тихо, но так, что каждый в зале услышал эти слова. — Такова воля Всевышнего.

Визирь Мир Аслан-бек понимающе кивнул:

— Повелитель мудр. Я прикажу подготовить послов к татарским мурзам. Обещаем им защиту и привилегии в обмен на верность. Тех, кто откажется…

— Тех ждет участь мятежников, — закончил за него сардар Кутлуг-Мирза.

Начальник тайной службы добавил:

— Мои эмиссары тоже готовы идти. Они принесут обещания золота тем, кто готов служить Бухаре.

Кадий аль-Бухари воздел руки к небу:

— Да благословит Аллах это начинание! Мы несем истинную веру в земли, где она под угрозой.

Абдулла-хан обвел взглядом собравшихся:

— Каждый знает свою задачу. Действуйте быстро и решительно. Сибирь станет нашей. По-настоящему нашей. Новый хан будет говорить то, что я ему скажу. Купцы Али-Рахмана будут собирать пушнину, войска Кутлуг-Мирзы охранять границы, а кадий Шамс ад-Дин следить за чистотой веры.

Визирь поклонился:

— Будет исполнено, повелитель.

Свечи догорали, отбрасывая длинные тени на ковры. Совещание подходило к концу, но каждый из присутствующих понимал — начинается новая глава в истории Великой Степи. Бухара бросала вызов многовековому порядку.