Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 11

Утренний туман еще стелился над Иртышом, когда мы грузились в струги. Я держал мешок со стекляшками — тяжелые, звенящие при каждом движении. Никому не доверю нести, вдруг побьют. Сам сделал — сам и уроню (шутка).

Со мной должен был отправиться Ермак, Матвей, и Иван Кольцо. Сейчас придет еще Алып.

Ермак стоял на берегу, отдавая последние распоряжения.

— Оружие особо не выставляем, идем с миром. Вогулов не уговариваем, не захотят — будем думать, что делать дальше, но не угрожать. Это мы всегда успеем. Вогулам наши подарки нужны, они заинтересованы в дружбе с нами. Священных мест у них много, а стекляшек на их женах — мало. Думаю, все будет хорошо. Вогулам главное, чтоб к ним уважительно отнеслись.

Отправились на двух стругах. На первом — я с Ермаком, на втором — сотники.

Алып сидел рядом со мной, нервно теребя рукав. Рядом устроился Ефим — переводчик.

— Не волнуйся, — сказал я Алыпу. — Все будет хорошо.

— Будет, — эхом отозвался он, но по лицу было видно — сомневается.

Оттолкнулись от берега. Весла мерно ударяли по воде, струги шли вниз по течению. Берега проплывали мимо — то обрывистые, глинистые, то пологие, поросшие ивняком.

К полудню добрались. Дым от очагов вогульского селения поднимался прямыми столбами в безветренный воздух. Когда мы причалили, на берегу уже собралась целая толпа. Интересно народу, с чем казаки приехали.

Первым вышел Торум-Пек — вождь. За ним стояли старейшины — пятеро стариков в похожих одеждах, только попроще. И шаманы — трое, увешанные амулетами, в странных головных уборах из перьев и меха. Еще дальше — толпа мрачных воинов с луками, а рядом — старики, женщины, ребятишки с любопытными глазенками.

Странные эти вогулы. Сколько с ними общались, даже вместе ловили их шамана-предателя, перешедшего на службу к татарам, но все равно встречают нас во всеоружии. Насколько проще с остяками. Те гораздо миролюбивей, хотя на войне не хуже.

Ермак выпрыгнул из струга первым. Я и сотники последовали за ним, стараясь держаться уверенно, но не вызывающе. Ефим с вечно хмурой физиономией встал рядом, готовый переводить.

— Здравствуй, Торум-Пек, — начал Ермак. Ефим тут же заговорил на певучем вогульском.

Вождь ответил длинной фразой, Ефим перевел:

— Говорит, здравствуй, но просит сказать, зачем пришли. Духи предупреждали, что сегодня появятся чужеземцы с тяжелым разговором.

Толпа вогулов замерла, ожидая слов Ермака.

— Нам нужно место для поселения. Там, где соединяются реки, — Ермак показал рукой в сторону Тобола. — Очень нужно.

Толпа вздрогнула. Шаманы нахмурились, воины взяли оружие поудобнее — то есть для схватки.

— Русский, ты предлагаешь нам уйти с нашей священной земли? — с каким-то недоумением спросил Торум-Пек, словно не веря своим ушам. — Я правильно тебя понял?

— Там лежит то, что поможет нам всем. Мы щедро отблагодарим и духов, и все племя.

Пока Ефим переводил, я кивнул казакам. Те начали выгружать мешки с дарами. Когда мешок с бусами открыли, по толпе пробежал вздох. Солнечные лучи играли в стеклянных шариках, создавая радужные блики.

Женщины подались вперед, их глаза горели. Одна из молодых девушек что-то быстро заговорила, тыча пальцем в бусы. Торум-Пек нахмурился, но я видел — он тоже впечатлен.

— Покажите остальное, — велел Ермак.

Мы выложили все — ножи блестели, недавно наточенные и смазанные. Раскрыли мешки с солью. Еще достали стеклянные подвески, которые я спешно наделал в последнюю момент — в форме медведей и птиц, прозрачные и цветные.

Торум-Пек, продолжая сохранять суровое выражение на лице, подошел ближе, взял в руки нож, проверил остроту. Потом поднял одну из подвесок — медведя из зеленого стекла. Та заискрилась, засияла на солнце, и вождь заморгал, как ошеломленный ребенок в огромном игрушечном магазине.

Как говорят за тысячи километров от этого места — и хочется, и колется. Поступаться принципами нехорошо, но если казаки заберут все это богатство и уедут — депрессия в племени обеспечена надолго.

Он задумался на минуту, потом оглянулся, кивнул, и вся толпа вогулов, смешавшись, быстро подошла к нам, уставившись во все глаза на стекляшки. Ножи и соль — это было понятно, но переливающиеся светом драгоценности… Такое впечатление, что не получить их было выше человеческих сил. Даже шаманы неотрывно смотрели на подарки. Не на бусы, а на стеклянные фигурки. Похоже, очень захотели увидеть их в своих юртах.

Один из шаманов — самый старый, с белой бородой — подошел к вождю, что-то зашептал. Потом громко заговорил, обращаясь к толпе. Голос у него был хриплый, но сильный. Говорил он долго, размахивая руками. Толпа притихла, слушая.

Ефим переводил урывками:

— Говорит… духи сами решают, где жить… если они согласятся, то можно будет подыскать им другое место, еще лучше чем это…

Вот это правильно. Шаман дело говорит. Не просто уйти куда-то в обмен на стекляшки — а переехать на новую комфортабельную квартиру. Улучшить жилищные условия. Знает, черт побери, как надо преподнести новость, чтоб все оказались довольны!

Торум-Пек поднял руку.

— Совет держать будем, — сказал вождь. — Ждите.

Старейшины и шаманы удалились в большой чум. Мы остались ждать под присмотром воинов. Казаки расселись на земле. Вогульские дети, осмелев, подходили совсем близко, разглядывая стекляшки.

Я боялся, что могут утащить, но те дисциплинированно оставались в нескольких шагах от сокровищ.

Как нам повезло, что солнце выглянуло! Подарки блестят, переливаются, увеличивают желание местных попросить духов подвинуться.

Прошел час, может больше. Солнце уже клонилось к западу, когда из чума вышли старейшины. Торум-Пек выглядел усталым, но решительным.

— Духов уйдут на другое место, — объявил он. — Ближе к нам. Будут охранять нас здесь. Часть ваших подарков будет передана им.

Ермак, тоже сделал строгую рожу и не высказывая радости, ответил:

— Договорились.

Торум-Пек велел принести чашу с каким-то питьем. Пахло кисло и остро. Вождь отпил, передал Ермаку. Тот не дрогнул, сделал большой глоток. Потом чашу передали мне — пришлось пить. Обожгло горло, в глазах потемнело, но я выстоял. По молодости в студенческих общагах и не такое приходилось глотать.

— Завтра на рассвете выступаем, — сказал Торум-Пек. — Пойдем на место и проведем ритуал.

Ночевали мы в стороне от селения, выставив караул. Нас никто не потревожил, только собаки иногда лаяли. На рассвете уже были готовы. К нам присоединились три лодки вогулов — в них сидели шаманы, несколько старейшин и воинов для охраны.

Путь до места слияния рек был недолог. Когда причалили, шаманы первыми сошли на берег. Старший — тот самый белобородый — обошел место, что-то бормоча и разбрасывая какой-то порошок из кожаного мешочка.

Потом началось самое интересное. Шаманы расставили по кругу деревянные идолов, которые привезли с собой — грубо вырезанные фигуры с огромными глазами и ртами. Между идолами протянули веревки с привязанными перьями, костями, какими-то засушенными штуками, похожими на лапы животных.

Развели костер в центре круга. Белобородый шаман достал бубен и начал медленный ритм. Двое других подхватили — звук был низкий, вибрирующий, проникающий куда-то под кожу. Потом запели — горловое пение, в котором слышались то завывание ветра, то плеск воды, то крики птиц, то вообще невесть что.

Торум-Пек и старейшины стояли за кругом, мы с казаками — еще дальше. Никто не разговаривал, даже обычно болтливый Ефим молчал, мрачно глядя на происходящее.

Шаманы начали танцевать вокруг костра. Движения были медленные, тягучие, будто они двигались под водой. Белобородый что-то бросил в огонь — взметнулся столб зеленого дыма, запахло чем-то сладковатым и дурманящим.

Танец ускорялся. Теперь шаманы прыгали, кружились, их одежды развевались. Бубны гремели все громче. Один из шаманов — самый молодой — вдруг упал на землю и начал корчиться, выкрикивая что-то на незнакомом языке. Не на вогульском — Ефим покачал головой, показывая, что не понимает.

Белобородый подошел к упавшему, положил руку ему на лоб. Тот затих, потом медленно встал. Глаза у него были пустые, будто смотрел куда-то сквозь мир.

— Духи говорят, — прошептал Алып рядом со мной. — Соглашаются уйти.

Шаманы достали специальные мешки из белой кожи. Каждый набрал земли с разных мест священного участка — из-под старой лиственницы, с берега, где вода подмывала корни, из ложбины, где весной скапливалась талая вода. Землю ссыпали в котел, туда же добавили воды из места слияния рек.

Белобородый размешал все это посохом, что-то нашептывая. Потом накрыл котел расписной тканью и поднял над головой.

— Теперь новое место, — объявил Торум-Пек.

Мы сели в лодки и поплыли обратно, пока не остановились у небольшой рощи недалеко от поселения вогулов. Место было красивое — березы и лиственницы росли полукругом, создавая естественную защиту от ветра.

Здесь ритуал повторился, но в обратном порядке. Сначала расставили идолов, потом шаманы обошли место, разбрызгивая воду из котла. Землю разделили на три части — одну зарыли под большой березой, другую высыпали в воду, третью развеяли по ветру.

Белобородый воткнул свой посох в землю и громко выкрикнул что-то. Остальные шаманы ударили в бубны три раза, и все стихло.

— Готово, — сказал Торум-Пек. — Духи переселены. Старое место больше не священное.

Ермак кивнул:

— Отлично.

На обратном пути все молчали. Только когда вогулы вернулись к своему селению, а мы продолжили путь к Кашлыку, языки развязались.

— Странные они, эти вогулы, — проворчал Кольцо, севший с нами в первый струг.

— Странные или нет, — философски заметил Ермак, — главное, что теперь порох свой будет. И свинец!

Я молчал, глядя на темнеющую воду. Дело сделано. Почувствовал, как меня немного отпускает напряжение. Наверное, не все понимали, что означает находка серы. А она означала то, что у нас появился шанс выжить.

Кашлык показался на закате — черные стены на фоне краснеющего неба. Стража на воротах обрадованно замахала руками, увидев нас.

Сразу в большой избе собрался уже наш «совет старейшин». Ермак рассказал о договоре с вогулами, и о том, что мы теперь и с порохом, и со свинцом, и даже с большими запасами соли.

— Завтра же начнем добывать, — решил Ермак. — Максим, возьмешь побольше людей — и туда. Сейчас это самое главное.

Я кивнул.

За окном уже совсем стемнело. Где-то ухала сова. Обычная ночь в Кашлыке, но я знал — после сегодняшнего дня многое изменится.

…Ранним утром мы отчалили от пристани Кашлыка на трех стругах. Я стоял на носу первого судна, вглядываясь в туманную дымку над Иртышом. Весенняя вода несла нас быстро, и гребцам приходилось лишь подправлять курс длинными веслами. Впереди ждала работа, от которой зависела судьба всей Сибири.

Солнце поднялось выше, когда мы причалили к пологому берегу. Четыре десятка казаков спрыгнули со стругов, неся в руках кирки, лопаты, ломы и плетеные корзины.

— Вот! — указал я на желтоватые камни. — Складывайте отдельно крупные куски и мелкую крошку. Все пойдет в дело.

Казаки принялись за работу споро. Били киркой по породе, выковыривали ломами целые пласты, просеивали осыпь через решета. Солнце палило немилосердно, пот заливал глаза, но никто не жаловался.

Некоторые куски были величиной с кулак, сплошь состоящие из сросшихся кубиков пирита. Такие особенно ценились.

— Максим, глянь-ка! — позвал меня молодой казак. Он держал в руках кусок породы размером с небольшой арбуз, весь пронизанный золотистыми жилами.

— Добро! Клади в отдельную корзину. Из такого чистого камня выход серы будет знатный.

Скоро первая партия корзин была полна. Я прикинул вес — каждая потянет на два пуда, не меньше.

Сам я присел в тени и принялся считать.

Если из пуда пирита получить хотя бы четверть пуда серы — а должно выйти и больше при правильном обжиге — то из сотни пудов породы будет двадцать пять пудов чистой серы. А для пороха на пуд серы нужно шесть пудов селитры и пуд угля. Значит, из двадцати пяти пудов серы можно намешать около двухсот пудов доброго пороха.

На зарядку пищали идет золотник (чуть больше четырех грамм) пороха, на выстрел из пушки — фунт, а то и два, смотря какая пушка. Двести пудов — это восемь тысяч фунтов. Если половину пустить на пушечные заряды, а половину — на ружейные, то хватит на две тысячи пушечных выстрелов и десятки тысяч ружейных.

Вот оно, счастье!

…Солнце уже клонилось к западу. Берег выглядел так, словно его изрыли гигантские кроты — повсюду ямы, кучи отвалов, разбросанные камни. Казаки работали не покладая рук, понимая важность дела.

— Сколько набрали? — спросил я сам себя.

— Сорок семь полных корзин, Максим. Да еще пять неполных, — ответил один из казаков. — Я считал.

Я прикинул в уме. Каждая корзина — два пуда с гаком. Значит, около сотни пудов набрали. Превосходно! За один день добыли столько, что хватит ну очень надолго.

— Грузите на струги! — скомандовал я. — Хватит на сегодня!

Казаки цепочкой потянулись к судам. Корзины передавали из рук в руки, укладывали в трюмы, накрывали рогожей от влаги. Я следил, чтобы груз распределили равномерно по всем стругам.

Когда последняя корзина была погружена, солнце уже касалось верхушек прибрежных сосен. Казаки, усталые, но довольные, расселись по стругам. Многие тут же задремали, привалившись к бортам.

Струги медленно отошли от берега. Я стоял на корме, смотрел на удаляющийся берег, где мы сегодня трудились. Завтра надо будет отправить другую партию. Запас, как говорится, карман не тянет.

В голове уже складывался план дальнейших действий. Сначала построить печи для обжига пирита — благо, глины и дров в округе предостаточно, и добывать серу. Селитра в селитряницах накапливается хорошо, а уголь добыть проще всего — березовый или ольховый вполне сойдет.

Кашлык показался на повороте реки, когда небо уже окрасилось в багровые тона заката Ермак лично вышел на берег нас встречать…

— Ну как? — спросил он.

— Добыли сотню пудов, атаман. Сделаем пороха столько, что на целую войну хватит.

Ермак просиял и хлопнул меня по плечу.

— Вот это дело!

Казаки выгружали корзины, складывали под навесом у кузницы. Завтра с утра начнем строить печи для обжига. Нужно торопиться.

…На рассвете следующего дня я уже стоял, размечая колышками место для печей. Ночью почти не спал — все обдумывал, как лучше организовать обжиг пирита. Нужны были особые печи, не такие, как для кузниц.

Скоро ко мне пришел Тихон Родионович, наш староста, и с ним — два десятка человек. Наших рабочих — тех, кто строил кузни, сушилки и прочее.

— Показывай, где что и как делать надо, — сказал он.

— Глину будем копать где всегда, — сказал я. — Все почти как обычно, но с небольшими изменениями. Лепим кирпичи и делаем.

Работа закипела. Одни копали глину, другие месили ее с водой и соломой, третьи формовали кирпичи в деревянных формах. Печей мы наделали в Кашлыке уже множество, поэтому работа была знакомая. Я тем временем на бумаге углем чертил схему печи. Нужна была камера для пирита, под ней — топка, а сбоку — отводная труба для серных паров. Самое сложное — пары надо охладить, чтобы сера осела, а не улетела дымом.

— Макар, — позвал я нашего кузнеца. — Нужны железные листы. Сколько есть в кузне?

— Да с десяток наберется! — почесав затылок, ответил он.

— Неси все. Из них желоба сделаем для охлаждения паров.

К полудню первая партия кирпичей подсохла на солнце. Начали класть печь. Я сам встал к раствору, показывая, как выводить свод камеры, чтобы жар равномерно обтекал камни. Многие удивлялись необычной конструкции — две камеры друг над другом, косой дымоход, уходящий не вверх, а вбок.

— Зачем так хитро? — спросил один из казаков.

— Сера — она в парах будет выходить. Если прямо вверх пустить — улетит вся. А так пары по длинной трубе пойдут, остынут, и сера осядет. Соберем ее потом.

Ермак заглянул после обеда, посмотрел на растущие печи. Их уже было три — мы работали очень быстро.

— Когда порох будет? — спросил атаман прямо.

— Серу через несколько дней получим первую. Но еще селитра нужна и уголь. Селитра есть тоже, насобирали с селитряниц, а уголь начнем жечь со дня на день.

— Правильно, — согласился Ермак. — Надо спешить.

Вечером первая печь была готова. Кирпичи еще сырые, но я решил не ждать — обмазал все щели глиной снаружи и велел разжигать малый огонь для просушки. Опыт в таком деле у нас уже появился большой, его надо использовать для экономии времени.

Дым пошел через все щели, казаки кашляли, отходили в сторону.

— Ничего, просохнет — дымить перестанет, — успокоил я их. — Но несколько дней ждать придется.

За эти дни мы привезли еще пирита с месторождения и сложили три новых печи. Вроде нападения в ближайшее время не предвидится, но лучше торопиться.

Потом начали загрузку. Пирит дробили молотами на куски с грецкий орех — так равномернее прогреется. Я сам укладывал первые слои в камеру, показывая, как оставлять промежутки для прохода жара.

— Не набивайте плотно! Воздух должен проходить, иначе сера не выгорит.

Загрузили полных три пуда отборного пирита в первую печь. Нижнюю топку забили сухими березовыми дровами. Я взял головню от костра, полез в топку.

— С Богом, — перекрестился и поджег дрова.

Пламя занялось быстро. Дым сначала валил черный, едкий — это выгорала сажа и остатки влаги. Казаки стояли полукругом, смотрели с любопытством и опаской.

Через час жар усилился. Я приказал подкидывать дрова мелкими порциями, держать ровное пламя. В отводной трубе появился желтоватый дым — пошла сера!

— Воду! — крикнул я. — Лейте на желоба!

Казаки стали поливать железные листы, по которым шел серный пар. От холодного железа пар сгущался, на стенках оседал желтый налет.

— Глядите! — восхитился кто-то.

Но я знал — это только начало. Главное выделение серы начнется, когда печь раскалится докрасна. Потом так и случилось. Из трубы валил густой желтый дым, на желобах нарастали сосульки чистой серы. Казаки соскребали их деревянными лопатками в горшки.

— Не руками! — предупредил я. — Обожжетесь!

Всю ночь дежурили у печи посменно. Я сам не отходил, следил за температурой. Если перегреть — пирит спекется в камень и серу из него уже не выжжешь. Если недогреть — выход будет малый.

На рассвете третьего дня загрузили остальные печи. Первая все еще давала серу, хотя уже меньше. К полудню из отводной трубы пошел почти прозрачный дым — знак, что сера выгорела.

— Гасите огонь, пусть остывает, — распорядился я.

Пока печь стыла, подсчитал добычу. В горшках и коробах скопилось почти семь килограмм чистой желтой серы. Из нескольких пудов пирита — семь кило! Неплохо для первого раза!

— Дальше загружать будем? — спросили меня.

— Дай остыть до вечера. А пока давайте третью печь на полную силу разгоним.

К исходу третьего дня у нас было уже полпуда серы. Казаки не могли нарадоваться — своими глазами видели, как из камня получается составная часть пороха.

На четвертый день пришла беда. Четвертая печь, которую сложили слишком быстро, треснула посередине. Горячие серные пары вырвались наружу, обожгли двух казаков. Хорошо, не сильно — промыли холодной водой и отправили в лекарню.

— Тише едешь — дальше будешь, — сказал я казакам. — Новые печи класть будем медленнее, но надежнее.

Исправили трещину, обмазали глиной, поставили сохнуть. Пока эта печь пусть отдыхает.

К концу недели у нас работало шесть печей. Режим отладили: загрузка утром, розжиг, сутки горения, сутки остывания, выгрузка и новая загрузка. Каждая печь давала несколько килограмм серы с загрузки.

Серу я велел очищать дополнительно. Растапливали в котлах с водой, процеживали через ткань — отделяли от золы и недогоревшего камня. Чистая сера застывала желтыми слитками.

— Максим, а почему она желтая? — спросил один молоденький казачок.

— Такова ее природа. В камне она связана с железом, а когда выгорает — становится чистой и совсем желтой.

Уголь жгли в ямах за острогом. Березовые поленья складывали плотно, засыпали землей, оставляя только маленькие отдушины. Дрова тлели без доступа воздуха, превращаясь в черный, звонкий уголь.

На десятый день я решил — пора мешать первую партию пороха. Собрал все составы в амбаре, велел никого не пускать.

— Шесть частей селитры, часть серы, часть угля, — приговаривал я, отмеряя деревянным ковшом. — И все в тончайший порошок истолочь надо.

Толкли в больших ступах, просеивали через шелковое сито. Потом смешивали, добавляя по капле воду с уксусом — так порох лучше схватывается.

Первую мешку в полпуда готового пороха я высыпал на холст, разровнял. Черный, с серым отливом порошок выглядел скромной пылью. Но…

— Давайте испытаем, — предложил я.

На стрельбище мы не пошли, отправились к пристани. Я отмерил заряд, засыпал, забил пыж, положил пулю. Казаки отошли на всякий случай.

— Ну, с Богом!

Поднес фитиль к запальному отверстию. Грохнуло так, что вокруг все вздрогнули. Пуля пробила толстую сосновую доску насквозь.

— Работает! — радостно закричали казаки.

Ермак прибежал на выстрел, посмотрел на дыру в доске. За ним примчались и сотники. Интересно стало!

— Стреляет! — довольно констатировал Ермак.

— Именно так! — ответил я.

Работа закипела с новой силой. К концу второй недели у нас было десять печей для обжига пирита. Казаки освоились с делом, работали споро, почти без моего присмотра. Серы получали по два пуда в день.

Я организовал три артели: одна, самая большая, добывала пирит на далеком берегу и привозила в Кашлык, вторая обжигала и очищала серу, третья мешала порох. Сам ходил между ними, проверял качество, давал указания.

Особенно тщательно следил за порохом. Малейшая неточность в пропорциях — и он либо не загорится, либо взорвется не вовремя. Каждую партию испытывал — сжигал щепотку на железном листе. Хороший порох сгорает быстро, с белым дымом, не оставляя нагара.

К исходу третьей недели в пороховом погребе лежало тридцать пудов готового пороха. Еще столько же серы ждало своей очереди. Селитры наварили пудов пятьдесят — хватит надолго.

Все в отряде воспрянули духом. Теперь есть, чем воевать. Арбалеты — хорошо, но, как показал недавний штурм Кашлыка, в новых условиях их недостаточно. Отказываться от метательного оружия мы не собираемся, но оно теперь будет лишь дополнять огнестрельное.

Наступила, черт побери, новая эра!