Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 2

Я стоял на почерневшей от копоти стене Кашлыка и смотрел на город. Обстрел почти прекратился — после той адской ночи, когда горящая смола лилась на нас непрерывным потоком, сейчас раз в несколько часов прилетал одинокий снаряд. Очевидно, чтоб не расслаблялись. Я поднял обугленную щепку, отколовшуюся от бревна, растер между пальцами. Сажа въелась в кожу так, что руки я, наверное, не отмою.

Огонь после падения зажигательной бомбы теперь распространялся не так быстро, как ночью. Я присмотрелся к глиняным осколкам последнего снаряда — в горшках скорее всего была уже чистая древесная смола, без животного жира. Она меньше растекалась, хуже горела. Видно, запасы жира у Кучума подошли к концу. Живицу-то можно собирать с деревьев сколько угодно, а вот жир… Откуда его взять в таком количестве? Он заставляет смолу растечься, стать не такой густой. Но теперь татары наверняка разжигали костры и топили в котлах смолу перед тем, как залить в горшки. Опасное занятие — одна искра, и сам сгоришь заживо.

Я прошелся вдоль стены. Бревна почернели, местами обуглились на половину ладони в глубину. Запах гари стоял такой, что першило в горле. Внизу, перед стенами, валялись десятки трупов — татары, которые ночью пытались подобраться и поджечь частокол напрямую. Стрелы казаков не давали промаха в упор. Тела так и останутся лежать до конца осады — никто не придет их собирать. Вороны уже слетались.

Но меня больше беспокоило то, что произойдет дальше. Всю ночь, пока мы тушили пожары, татары работали как муравьи. Теперь перед Кашлыком высился земляной вал в рост человека, а то и выше. Я видел, как они таскали землю в корзинах, как утрамбовывали насыпь. За валом образовались глубокие рвы — землю-то брать приходилось оттуда. Получилось двойная защита. Теперь наши стрелы не доставали до татарских лучников, и те могли спокойно стоять за насыпью… если, конечно, не пытались высунуться. Тогда шансы получить из арбалета прямо в лоб были очень велики.

Кучум превратил своих воинов в землекопов. Никто никогда раньше не видел, чтобы татары так окапывались. Обычно они полагались на быстроту и натиск, а тут… Кто-то явно подсказал хану новые приемы ведения осады.

Я спустился со стены и прошел к тому месту, где мы вбили в землю ряд колышков с зарубками. Проверил каждый — пока все стояли ровно, метки на месте. Подкопа не было. Я знал, что это одна из опасностей. Если враг пророет туннель под стеной, он может либо пробраться внутрь, либо обрушить часть укреплений. Правда, наши стены из толстых бревен, скрепленных между собой, так просто не завалишь. Даже если выбить опору из-под части стены, бревна могут повиснуть, держась за соседние. Но как бы лучше не рисковать!

Меня настораживало еще и то, что татары натащили к своим позициям множество досок. Вроде бы делали из них переносные щиты, усиливали габионы — плетеные корзины с землей. Но досок было слишком много. Не готовят ли они крепления для подземных ходов?

У нас были заготовлены «подарки» для незваных подземных гостей. Небольшие корзинки, наполненные смесью трутовика, сухой хвои и навоза. Если поджечь и бросить в туннель, дым будет такой, что все живое оттуда выскочит или задохнется. В замкнутом пространстве подземного хода эта штука работала убийственно эффективно. Да и огнеметы наши оставались в рабочем состоянии. Главное — обнаружить подземный ход.

Дни тянулись в странном напряжении. Боевых действий почти не было, но покоя — тоже. Горшки со смолой прилетали по расписанию. Иногда татары запускали стрелы навесом, через стену. Те падали на улицы, втыкались в землю или крыши. Толку от такой работы лучников — никакого. Ни в кого не попадали, да и вероятность попасть была ничтожная. Город большой, людей на улицах мало, все по укрытиям сидели.

Это выглядело просто смешно. После того как мы справились с адским огнем от требушетов, обстрелы из луков казались детской забавой. Падает такая на землю и горит себе, пока не погаснет. Поджечь — не подожжет ничего. К тому же наши казаки уже стали настоящими мастерами тушения пожаров.

Я мысленно предложил Кучуму кинуть нам улей с пчелами. В Европе такое практиковали при осадах — пчелы злые, жалят всех подряд, вносят панику. Только пусть уж сразу с медом кидает, иначе нечестно. Пчел мы как-нибудь передавим, а мед пригодится. Сладкое хорошо помогает от стресса, а его у нас сейчас хватает.

…Хуже всего было то, что татары не давали спать. День и ночь из-за вала доносился шум — гудели рожки, били барабаны, кричали воины. Иногда казалось, что они специально по очереди сменяются, чтобы шум не прекращался ни на минуту. Мы пытались спать, накрывая головы шкурами. Первые ночи вообще глаз сомкнуть не могли, потом немного привыкли.

Опасность была в том, что, прячась от шума, можно было не услышать сигнал тревоги. Хотя наш колокол звучал громче всех татарских барабанов — мы проверяли. Но на всякий случай выставили специальные команды. В случае ночного нападения они должны были бегать по дворам, колотить в двери, поднимать людей.

…Я устало опустился на лавку возле печи, наблюдая, как Даша перебирает в руках стеклянные бусы. Синие и зеленые стекляшки поблескивали в свете лучины, переливаясь, словно капли росы. Даша редко носила их, но вечерами рассматривала при свете лучины, отвлекаясь от постоянных обстрелов.

— Что-то происходит, я чувствую, — тихо проговорила Даша, не поднимая глаз от бус.

Я вздохнул и потер переносицу. За окном слышались приглушенные голоса дозорных на стенах, где-то лаяла собака. Выли татарские рожки. Обычные звуки осажденного города.

— Мы можем защищаться, — ответил я, стараясь вложить в голос уверенность. — Отбились в прошлый раз, отобьемся и сейчас. И это будет концом для Кучума. Второго поражения он не переживет.

Даша подняла на меня глаза. Темные, как омут, в котором плескалась тревога.

— Нет, я чувствую… что-то идет не совсем так. Это не затишье. Враг что-то готовит.

— Что? — спросил я, хотя и сам последние дни действительно не мог отделаться от ощущения, что татары слишком уж странно ведут осаду. Будто выжидают чего-то.

— Пока не понимаю, — Даша покачала головой.

Я встал с лавки, открыл дверь и выглянул на темную улицу. Несколько казаков у ворот острога стояли, задрав голову — ждали очередного прилета.

— Понятно, что они готовятся, но мы тоже готовимся! — повернулся я к Даше. — Что бы они ни придумали, мы их встретим! Что ты предлагаешь сделать?

Даша молча покачала головой, продолжая перебирать бусы. Стекляшки тихо постукивали друг о друга.

— Не знаю, — наконец выдохнула она.

Я подошел к ней и положил руку на плечо. Даша была не из пугливых, но что-то ее действительно задевало.

— Не волнуйся, ложись спать, — сказал я как можно мягче.

В этот момент раздался знакомый уже грохот — очередной горшок с зажигательной смесью врезался во что-то неподалеку. Даша и не вздрогнула. За несколько дней мы все привыкли к этому звуку.

Я вышел на крыльцо. В двух десятках саженей от нашей избы на земле растекалась огненная лужа — горшок промахнулся мимо построек. Несколько казаков уже стояли там с лопатами, деловито засыпая пламя землей. Никакой паники, никакой суеты — отработанные за эти дни движения.

Когда я вернулся, Даша уже убрала бусы в деревянную шкатулку и расстилала на лежанке шкуру.

— Давай спать, — повторил я.

— Хорошо, — кивнула она.

Мы легли, и я притянул Дашу к себе, чувствуя, как напряжены ее плечи. Лучина догорала, отбрасывая на стены пляшущие тени. За окном слышались приглушенные голоса — смена караула на стене. Где-то скрипнула калитка, прокричал петух, спутав время.

Я закрыл глаза, пытаясь заснуть, но чувствовал — Даша не спит. Ее дыхание было слишком ровным, слишком контролируемым. Она лежала, уставившись в темноту, и думала о чем-то своем. О том, что чувствовала, но не могла объяснить словами.

Я обнял ее крепче, и она прижалась ко мне спиной. Но сон не шел ни к ней, ни ко мне. Мы лежали в темноте, слушая, как за стенами нашей избы тихо шуршит ветер, прорываясь сквозь проклятый визг татарских рожков. И оба думали об одном — что ждет нас завтра?

Печь потихоньку остывала, отдавая последнее тепло. В щели между бревнами просачивался холодный воздух. Даша натянула шкуру до подбородка, но я знал — дело было не в холоде. Ее тревога передавалась и мне, расползалась по телу, как утренний туман по реке.

Холодная сибирская ночь окутывала степь возле Кашлыка. Войско хана Кучума расположилось полукругом вокруг захваченной казаками столицы Сибирского ханства. В темноте, освещаемой лишь редкими кострами, возвышалась громада требушета — огромной осадной машины, привезенной по частям и собранной здесь, на месте. От казачьих пушек ее защищал искусственно насыпанный земляной холм, который татарские воины возводили несколько дней, таская землю в корзинах и мешках.

Неподалеку от требушета стоял Алексей и внимательно следил за тем, как в большом железном котле, подвешенном над костром, подогревалась смола. Татарские воины длинными черпаками помешивали густое содержимое котла. От жара смола становилась более жидкой и пригодной для использования.

Вокруг костра были расставлены десятки глиняных горшков одного размера. К ним то и дело подходили татары, неся в кожаных бурдюках свежую живицу — липкую смолу, собранную с надрезов на соснах и елях в окрестных лесах. Они осторожно выливали тягучую жидкость в горшки, наполняя их доверху. Каждый такой сосуд становился смертоносным снарядом, готовым обрушить огненный дождь на головы защитников Кашлыка.

Алексей поднял руку, и татарские воины, управлявшие требушетом, замерли в ожидании команды. Инженер прищурился, оценивая направление ветра и расстояние до крепостных стен. Затем он указал на один из только что наполненных горшков. Двое татар осторожно подняли его, засунули в сплетенную из прутьев корзину, которая должна была смягчить нагрузку при выстреле и установили снаряд в кожаную пращу метательной машины. Третий воин прикрепил к горшку тлеющий фитиль — пропитанную жиром веревку, которая должна была запалить смолу после того, как горшок разобьется при падении.

— Давай! — скомандовал Алексей на татарском языке.

Десяток воинов навалились на огромное колесо-ворот. Толстые канаты заскрипели, натягиваясь. Массивное плечо требушета начало медленно опускаться, а противовес — огромная корзина, набитая камнями, — поползла вверх. Когда натяжение достигло предела, старший расчета выдернул стопорный клин.

С глухим ударом противовес рухнул вниз. Длинное плечо требушета взметнулось вверх с такой силой, что вся конструкция содрогнулась. Праща раскрылась, и глиняный горшок полетел в ночное небо, описывая высокую дугу. На его боку мерцала крошечная оранжевая точка — огонек фитиля.

В этот момент из темноты появилась фигура в богатом халате и меховой шапке. Это был мурза Карачи. Его узкие глаза блестели в отсветах костров, а лицо выражало удовлетворение.

— Все очень хорошо! — произнес Карачи, подойдя к Алексею.

О чем он говорил, постороннему наблюдателю было непонятно. Но Алексей посторонним не являлся.

Русский инженер обернулся к нему, на мгновение оторвавшись от наблюдения за полетом снаряда.

— Да? — коротко спросил он, явно понимая, что имел в виду мурза.

— Именно так! — улыбаясь, подтвердил Карачи, кивнув головой.

Алексей тоже улыбнулся.

— Когда начнем? — спросил он.

Карачи засмеялся, его губы еще сильнее растянулись в хищной усмешке.

— Очень скоро! Я скажу тебе! — ответил он, глядя куда-то в сторону Кашлыка. — Да ты и сам узнаешь!

С этими словами мурза развернулся и растворился в темноте так же внезапно, как и появился, оставив Алексея стоять у своего требушета. Пока они разговаривали, издалека донесся глухой удар — горшок со смолой достиг цели. На мгновение ночь озарилась оранжевым всполохом пламени.

Я проснулся от тишины. Той самой, что бывает перед грозой — когда даже сверчки замолкают, чувствуя беду. Привычного гвалта под стенами не было. Никаких барабанов, воплей, визга рожков — ничего. Только треск догорающих углей в печи да мерное дыхание Даши рядом. Она спала, подложив ладонь под щеку, и в слабом свете луны, пробивавшемся сквозь слюдяное оконце, её лицо казалось совсем детским.

Я лежал, вслушиваясь в ночь. Может, Кучумовы псы отступили? Нет, не похоже. За три недели осады они ни разу не давали нам передышки по ночам. Специально орали, чтобы измотать, не дать выспаться. А тут — тишина.

Сердце забилось чаще. Я осторожно приподнялся на локте, стараясь не разбудить жену. Доски под соломенным тюфяком предательски скрипнули. Даша пошевелилась, что-то пробормотала во сне, но не проснулась. Я замер, выжидая. Потом медленно спустил ноги на холодный пол.

Я встал и оделся.

«Успокойся, Максим», — сказал я себе. — «Просто устал. Нервы ни к чёрту после стольких дней осады. Всё в порядке. Стены крепкие, ворота на засовах, часовые на местах.»

Но тревога не отпускала. Я прошёл к двери, прислушался. Тишина.

И в этот момент где-то снаружи раздался крик. Не громкий, скорее сдавленный, но в ночной тишине он прозвучал как гром.

Я вскочил, сердце ухнуло вниз. Прислушался. Снова тишина. Может, показалось?

И вдруг — голос казака, охрипший от ужаса:

— Татары в городе!

На миг я оцепенел. Как? Как они могли пробраться? Стены целы, люди готовы…

А затем ночь взорвалась новыми криками, лязгом оружия, топотом бегущих ног. Где-то заржала в ужасе лошадь.

Я кинулся к стене, где висело оружие. Схватил свой трофейный колесцовый пистолет — он у меня всегда заряжен, готов к бою. Саблю выхватил из ножен — лезвие холодно блеснуло в темноте.

Даша проснулась, села на лежанке, ошалело глядя на меня:

— Максим? Что происходит?

Я подскочил к ней, взял за плечи:

— Слушай внимательно. Татары как-то пробрались в Кашлык. Сиди здесь и пока никуда не выходи! Запри дверь на засов, как только я уйду. Никому не открывай, кроме меня. Поняла?

Она кивнула.

Я снял со стены свой арбалет.

— Держи, — сунул арбалет Даше. — Ты умеешь с ним обращаться. Если кто ломиться будет — стреляй.

Она взяла арбалет.

Снаружи крики усилились. Кто-то бежал мимо нашей избы — тяжёлый топот множества ног. Звякнула кольчуга. Чей-то голос выкрикнул что-то по-татарски.

Я поцеловал Дашу в лоб.

— Всё будет хорошо. Я вернусь.

Рванул дверь, выскочил наружу в морозную темноту. Позади услышал, как Даша задвинула засов.

Впереди, у главных ворот острога, полыхало зарево — что-то горело. В его свете мелькали бегущие фигуры. Крики, звон металла, чей-то предсмертный хрип.

Я выбежал из ворот острога, держа пистолет в левой руке, а в правой — саблю, и из темноты на меня кинулись две фигуры. Низкие, в островерхих шапках, с кривыми саблями наголо.

Татары.