Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 22

Маметкул стоял посреди лагеря. Расстояние было большим, но глаза сына Кучума, привыкшие к степным далям, различали каждую деталь вдали. Он видел, как старый мурза Кутугай медленно двигался между шатрами в окружении плотного кольца телохранителей.

Старик шел размеренной походкой властителя, но Маметкул замечал, как напряжены его плечи под богатым халатом, расшитым золотыми нитями. Кутугай старался держаться прямо, демонстрировать силу и уверенность, но движения выдавали усталость и тревогу. Седая борода мурзы покачивалась при каждом шаге, а правая рука то и дело непроизвольно тянулась к рукояти сабли.

Телохранители — дюжина отборных нукеров — двигались вокруг своего господина подобно стае волков, охраняющих вожака. Их головы постоянно поворачивались, глаза шарили по окрестностям, выискивая малейшие признаки опасности. Двое шли впереди, расталкивая редких прохожих, трое прикрывали спину, остальные держались по бокам.

Маметкул прищурился, разглядывая лица охранников. Многие были молоды — видимо, Кутугай не доверял старым воинам, служившим еще его отцу Кучуму. Их лица блестели от пота, несмотря на прохладный осенний день. Один из них, рябой батыр с косым шрамом через всю щеку, постоянно облизывал пересохшие губы. Другой, совсем юный, с редкой бородкой, напряженно озарился по сторонам, словно ребенок, потерявшийся в лесу.

Слухи о покушении разнеслись по всему улусу быстрее степного ветра. Маметкул слышал разное — говорили, что ночью в шатер Кутугая проник убийца с отравленным кинжалом, что стрела просвистела в волоске от головы мурзы во время утренней молитвы, что повар пытался подсыпать яд в кумыс. Правды никто не знал, но страх витал над лагерем подобно туману над утренней рекой.

Кутугай остановился у входа в свой шатер — самый большой и богатый в стойбище. Белый войлок был украшен узорами из красной и синей ткани.

Старый мурза обернулся, окидывая взглядом лагерь. На мгновение Маметкулу показалось, что их глаза встретились через сотни шагов разделявшего их расстояния. Лицо Кутугая было изборождено глубокими морщинами, словно высохшее русло реки. Под густыми седыми бровями прятались маленькие колючие глаза, в которых читалась не только настороженность, но и какая-то обреченная решимость человека, знающего, что смерть рано или поздно найдет его. Или это только видимость?

Один из телохранителей первым нырнул в шатер, проверяя безопасность внутри. Через несколько мгновений он высунул голову и кивнул. Только после этого Кутугай переступил порог, но даже в этот момент двое нукеров встали по обе стороны от входа, преграждая путь возможной стреле или метательному ножу.

Маметкул наблюдал, как охранники расположились вокруг шатра. Четверо остались у входа, остальные разбрелись по периметру, заняв позиции так, чтобы контролировать все подходы. Их руки лежали на рукоятях сабель, а взгляды метались между соседними юртами, кострами и снующими людьми.

Ветер разносил запахи лагеря — дым костров, конский навоз, кислый аромат кумыса и мяса, жарящегося на вертелах. Эти запахи были запахами его детства, его народа, его по праву рождения власти. Власти, которую украл Кутугай, воспользовавшись смертью Кучума и разбродом среди наследников.

Маметкул перевел взгляд на других людей в лагере. Большинство старались держаться подальше от шатра мурзы, обходили его стороной, опасаясь попасть под горячую руку нервничающих телохранителей. Но Маметкул замечал и другое — быстрые переглядывания, перешептывания за юртами, сдержанные жесты. Народ чувствовал слабость Кутугая, чувствовал, что его власть пошатнулась.

— Жив, собака, — с ненавистью произнес Маметкул. — Но ничего, это ненадолго.

…Я не мог отвести взгляда от нашего первенца — бронзовой пушки, что наконец-то остыла после отливки. Много времени ушло на подготовку, на добычу нужного количества меди и олова, на строительство печи и изготовление формы. И вот она лежала передо мной — чуть больше двух метров в длину, с толстыми стенками у казённой части и постепенно сужающаяся к дулу.

Я провёл ладонью по холодному металлу, ощущая гладкость поверхности. Бронза получилась отменная. Цвет вышел золотисто-коричневый, благородный такой, не то что почерневшее железо нашего старого фальконета.

— Давайте взвешивать! — позвал я помощников.

Мы подвели под ствол толстые жерди и с помощью блоков подняли пушку на весы, что смастерили из коромысла и гирь, отлитых по моим чертежам. Стрелка качнулась и замерла.

— Двадцать пудов с небольшим, — объявил казак, старательно считая гири на противоположной чаше.

Я кивнул с удовлетворением. Чуть больше трёхсот двадцати килограммов — самое то для полевого орудия. Не слишком тяжёлая, чтобы её могли перевозить четыре человека, но и не лёгкая настолько, чтобы бить лишь накоротке.

Достав из кармана деревянную линейку с нанесёнными мною делениями, я приступил к самому важному — замеру калибра. Засунув линейку в дуло, я старательно измерил диаметр канала ствола в нескольких местах.

— Семьдесят два миллиметра ровно, — с удовлетворением констатировал я. — По всей длине одинаково, как и задумывали.

Это было критически важно. Теперь все ядра, что мы отливали для этой пушки, подойдут и к следующим орудиям такого же калибра. Не придётся каждый раз подбирать снаряды к конкретному стволу, как это было раньше.

— Несите лафет! — распорядился я.

Лафет я конструировал очень тщательно. Брусья из лиственницы, скреплённые железными полосами, образовывали прочную раму. Колёса — не простые «тележные», а специально усиленные, с железными ободами и толстыми спицами. Ось — кованая, толщиной почти в руку. На лафете предусмотрел железные цапфы, на которые ляжет ствол, и винтовой механизм для изменения угла возвышения.

Мы осторожно установили бронзовую пушку на лафет, закрепили, проверили, как она поворачивается и поднимается. Всё работало как надо — ствол легко менял угол наклона при вращении винта, а сам лафет, несмотря на вес, катился достаточно легко.

— А теперь и старичка нашего на колёса поставим, — сказал я, кивнув на железный фальконет, что верой и правдой служил отряду Ермака с самого начала похода.

Фальконет был заметно меньше — килограммов двести весом, не больше. Ствол его, потемневший от времени, был отлит грубее, с неровностями и наплывами металла. Калибр я замерил ещё раньше — около шестидесяти миллиметров, причём в разных местах ствола диаметр немного гулял, что создавало проблемы с точностью стрельбы.

Для фальконета мы сделали лафет попроще и полегче — всё-таки вес орудия позволял. Установив и его на колёса, я велел готовить боеприпасы для испытаний.

— Вот, Максим, — подошёл ко мне казак, неся в руках два ядра. — Для новой пушки и для старой.

Я взял ядра в руки, взвесил на ладонях. Для семидесятидвухмиллиметровой пушки ядро весило около восьми фунтов — увесистый чугунный шар, что пробьёт любые ворота. Для фальконета — фунта четыре, не больше.

— Картечь давай, — велел я.

Казак принёс несколько холщовых мешочка. Для пушек мы насыпали крупные свинцовые пули — в бронзовую их влезет побольше.

— Пороху сколько класть будем? — спросил мой помощник.

Я задумался еще раз. Для бронзовой пушки с её большим калибром и весом ядра нужен был солидный заряд, но и перебарщивать нельзя — ствол хоть и крепкий, но лучше поберечь для первых выстрелов.

— Для нашей красавицы — полтора фунта пороху на выстрел ядром, — сказал я. — Для картечи — фунт, не больше. А для фальконета — полфунта на ядро, и треть фунта на картечь.

Мы начали выкатывать орудия из ворот Кашлыка. Бронзовая пушка на своём новом лафете катилась ровно, хоть и требовала усилий четырёх человек. Фальконет с его двумястами килограммами двое казаков выкатили играючи.

За стенами города мы выбрали ровную площадку с хорошим обзором. Вдалеке, шагах в трёхстах, поставили деревянные щиты — цели для пристрелки. Ещё дальше, шагах в пятистах, установили старые брёвна от татарских осадных башен, чтобы проверить дальность стрельбы.

Я ещё раз осмотрел оба орудия, проверил лафеты, убедился, что колёса надёжно стоят на грунте. Казаки с интересом собрались вокруг, Ермак и сотники тоже пришли посмотреть на испытания нашей первой пушки сибирского литья.

— Начнём с фальконета, — решил я. — Пусть старичок первым бабахнет.

Казак засыпал в ствол полфунта пороху, аккуратно утрамбовал пыжом из пакли, затем вкатил ядро и снова забил пыжом. Я проверил наводку, немного опустил ствол.

— Назад все! — скомандовал я и взял в руки фитиль.

Поднёс тлеющий конец к запальному отверстию. Грохнул выстрел, фальконет дёрнулся назад, но откат был небольшой — лафет с колёсами хорошо погасил отдачу. Клуб белого дыма заволок площадку, но я успел увидеть, как ядро ударило в щит, пробив в нём дыру размером с кулак.

— Неплохо для старичка, — одобрительно заметил я. — Теперь нашу красавицу испытаем.

Процедура зарядки повторилась, только пороху насыпали полтора фунта и вложили восьмифунтовый чугунный шар. Я тщательно прицелился в соседний щит и поднёс фитиль.

Грохот был заметно сильнее. Бронзовая пушка откатилась на полметра, несмотря на свой вес, но лафет выдержал отлично. Чугунное ядро не просто пробило щит — оно разнесло его в щепки, пролетев насквозь. Не знаю, как это получилось, но вышло эффектно.

— Вот это да! — присвистнул кто-то из казаков.

Я кивнул, довольный результатом. Теперь нужно было проверить дальность стрельбы. Мы перезарядили оба орудия, подняли стволы под углом в тридцать градусов и выстрелили по очереди.

Ядро фальконета упало шагах в шестистах, подняв фонтанчик земли. Восьмифунтовое ядро бронзовой пушки улетело дальше — я насчитал почти километр до места падения.

— А теперь картечью проверим, — распорядился я.

Для этого испытания мы поставили в ста шагах несколько соломенных чучел, изображавших вражеских воинов. Первым снова стрелял фальконет. Заряд разметал два чучела, но остальные остались стоять.

Бронзовая пушка показала себя куда эффективнее — после выстрела на месте чучел осталась только расстеленная по земле солома. Свинцовые пули пробили всё, что было в секторе поражения.

Я обошёл пушку кругом, внимательно осматривая ствол. Никаких трещин, никаких признаков перегрева или деформации. Бронза выдержала испытание отлично. Запальное отверстие чистое, нагар минимальный.

— Что скажешь, Ермак Тимофеевич? — обратился я к атаману, который всё это время молча наблюдал за испытаниями.

— Добрая пушка вышла, Максим, — кивнул он. — Бьёт далеко и сильно.

— Теперь надо еще таких, — довольный собой и испытаниями, сказал я.

Потом мы закатили орудия обратно в Кашлык и я созвал всех, с кем работал над новой пушкой.

— Собираемся, — сказал я. — Будем обсуждать новое производство.

Пока народ подходил, я еще раз осмотрел нашу первую пушку. Семьдесят два миллиметра калибром, она производила впечатление даже на видавших виды казаков. Но для вооружения небольших стругов и борьбы с татарской пехотой и конницей требовалось нечто более легкое и маневренное.

Когда все собрались, я начал излагать свой план:

— Братцы, мы доказали, что можем делать пушки не хуже, чем в Москве. Медь у нас есть, олово добываем исправно, бронзу плавить научились. Теперь время ставить дело на поток.

Я взял уголь и начертил на доске схему.

— Первая наша пушка хороша для крепостных стен и дальней стрельбы. Но нам нужны орудия полегче — шестьдесят миллиметров калибром, весом в тринадцать-четырнадцать пудов. С ними на стругах управляться сподручнее будет, да и против татарских наездов самое то.

Один казак почесал бороду:

— Максим, а сколько таких пушек-то надобно?

— Двенадцать в месяц минимум, — ответил я, наблюдая, как расширяются глаза у людей. — Знаю, что очень много. Но Тобольский острог почти без пушек. Время не ждет. Нам нужны новые кузницы, литейные, печи для плавки. С тем, чтобы на рудниках работало больше людей, я поговорю с Ермаком сам.

— А формы для отливки? — спросил еще кто-то.

— Правильно мыслишь, — одобрил я. — Формы делаем по единому образцу. И вот что важно — все ядра должны быть одинаковыми! Для больших пушек — свой размер, для малых — свой. Но чтоб от любой большой пушки ядро к любой другой большой подходило. И с малыми так же.

— В Москве так не делают, — продолжал я, — но подумайте сами. В бою ядра кончились у одной пушки — берешь от другой. Запасы делать проще — не надо для каждого орудия свои ядра метить. Да и отливать по единому образцу быстрее выйдет.

План производства я расписал до мелочей, и следующие дни превратились в непрерывную работу. Сложным оказалось наладить точное соблюдение пропорций при выплавке бронзы. Я заставил использовать весы и мерные ковши, записывать каждую плавку. Поначалу ворчали — дескать, на глазок и так ясно. Но потом привыкли.

Отливка требовала особого внимания. Форму готовили тщательно, слой за слоем нанося глиняную смесь на деревянную модель ствола. После просушки модель аккуратно извлекали, а форму обжигали. Заливка расплавленной бронзы — момент истины. Металл должен заполнить форму равномерно, без пустот и раковин.

— Температуру держите! — кричал я литейщикам. — Холодная бронза не прольется как надо, перегретая — форму разрушит!

После отливки начиналась не менее важная работа — обработка ствола. Сверление и расточка канала ствола требовали точности. Для этого я наладил производство специальных сверл и разверток. Работа шла медленно, но качество было на высоте.

К концу второй недели мы вышли на устойчивый ритм. Я лично проверял каждый ствол — измерял калибр, осматривал на предмет трещин и раковин, проверял запальное отверстие.

— Хорошая работа, братцы, — похвалил я тех, кто работал над пушками. — Но расслабляться рано.

Параллельно с производством стволов шла работа над лафетами. Здесь пригодились наши плотники. Высушенного дерева у нас было уже предостаточно, а железные оковки и детали ковали в кузницах.

И здесь большое внимание я уделял стандартизации. Все оси были одного диаметра, все колеса — одного размера. Это позволит быстро заменять поврежденные части, используя детали от других лафетов.

Ядра отливали из чугуна в специальных формах. Здесь стандартизация была особенно важна. Я ввел систему калибровочных колец — каждое ядро должно было свободно проходить через кольцо своего калибра. Те, что не проходили, отправлялись на переплавку.

Скоро литейный двор превратился в настоящую мануфактуру. Дым от печей стоял с утра до вечера, стук молотов не смолкал.

Я уже не занимался непосредственно производством — только контролировал и направлял. Мои помощники освоили все операции и работали слаженно. Работа пошла, как надо.

Густой дым от курившихся в медных чашах благовоний медленно поднимался к расшитому золотыми нитями своду шатра. Кутугай сидел на груде персидских ковров, скрестив ноги, и внимательно разглядывал стрелу, лежавшую перед ним на низком резном столике. Наконечник был русской работы — грубоватый, но добротный, с характерным утолщением у основания. В полумраке шатра, освещенного лишь масляными светильниками, седая борода регента казалась серебряной.

Тяжелый полог у входа откинулся, впуская внутрь холодный осенний воздух и Хаджи-Сарая. Он быстро опустился на ковры напротив Кутугая. Его темные глаза сразу же остановились на стреле.

— Слава Аллаху, ты жив и невредим, — произнес Хаджи-Сарай.

Кутугай кивнул, не отрывая взгляда от стрелы.

— Он был один, — медленно проговорил регент. — Выстрелил из густого ельника, когда мой отряд проезжал по узкой тропе.

— Но ты же знаешь, что русские здесь не при чем? — Хаджи-Сарай взял стрелу, покрутил ее в руках, разглядывая при свете светильника.

— Конечно, — спокойно ответил Кутугай. — У них сейчас другие заботы.

Хаджи-Сарай покачал головой, откладывая стрелу в сторону.

— Это Маметкул, — произнес он без обиняков. — Сын Кучума по-прежнему хочет власти и для этого хочет убить тебя. Он не может смириться, что власть досталась его младшему брату Канаю… то есть тебе.

Кутугай налил себе и гостю по пиале кумыса из серебряного кувшина. Движения его были размеренными, спокойными, как у человека, который давно научился не торопиться даже перед лицом смертельной опасности.

— Маметкул всегда был горяч, как молодой жеребец, — заметил он, отпивая из пиалы. — В этом его сила и его слабость. Он думает, что если устранит меня, то мурзы и беки сразу признают его право на ханство. Но не все так просто.

— Он опасен, — возразил Хаджи-Сарай. — У него есть сторонники среди молодых воинов, тех, кто жаждет мести русским и считает, что ты будешь слишком осторожен. Они шепчутся по юртам, что старый Кутугай чересчур мягок, что он боится открыто выступить против казаков.

Кутугай рассмеялся — тихо, почти беззвучно.

— Пусть шепчутся. Молодость всегда нетерпелива. Они не понимают, что война — это не только сабли и стрелы. Это терпение, хитрость, умение ждать подходящего момента.

— Что ты будешь делать? — спросил Хаджи-Сарай, внимательно глядя на друга. — Прикажешь схватить Маметкула?

— Пока ничего, — Кутугай откинулся на подушки, прикрыв глаза. — Побеждает тот, кто умнее. Хороший воин умеет ждать. Если я прикажу схватить сына Кучума без явных доказательств его вины, это расколет наш народ. Половина мурз встанет на его защиту просто из уважения к памяти покойного хана. Нет, пусть Маметкул думает, что я не подозреваю его. Пусть становится самоуверенным и неосторожным.

Хаджи-Сарай задумчиво поглаживал короткую бородку.

— А если он попытается снова?

— Я буду готов. Мои люди уже получили приказ усилить охрану. Кроме того, я назначу огромную награду для тех, кто принесет мне сведения о заговорщиках. Золото развязывает языки лучше любых пыток.

— Мудро, — согласился Хаджи-Сарай. — Но все же будь осторожен, старый друг. Ты нужен нашему народу.

Кутугай поднялся с ковров, подошел к сундуку в углу шатра и достал оттуда свернутую карту. Развернув ее на столике, он указал пальцем на излучину Иртыша.

— Сейчас мы будем отправляться на новое место, ближе к Кашлыку, всего в сотне верст от него. Здесь, у слияния Иртыша с Вагаем, есть удобное место для зимней стоянки. Леса дадут защиту и дрова, река — рыбу, а близость к нашей старой столице покажет всем, что мы не отказались от борьбы. Оттуда мы начнем возвращать себе Сибирь.

— Это вызов русским, — заметил Хаджи-Сарай. — Они не потерпят нашего присутствия так близко от Кашлыка.

— Пусть попробуют выбить нас оттуда, — усмехнулся Кутугай. — Пусть выйдут, бросят защиту своих стен. Нам это и нужно.