Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 13

Пыльное марево дрожало над степью, когда на горизонте показались всадники. Несколько сотен конных двигались плотным строем, поднимая за собой желтоватое облако, которое медленно оседало в неподвижном воздухе. Впереди отряда, чуть обогнав основные силы, скакала группа из десятка воинов — передовой дозор, высматривающий опасность на пути к ставке сибирского хана.

Ходжа-Бек Ярматулла сидел в седле прямо, без напряжения, которое выдавало бы усталость после многодневного перехода. Его широкие плечи едва покачивались в такт движениям коня, а тёмные глаза внимательно изучали местность впереди. Сорок лет жизни научили его читать степь как открытую книгу — где можно ожидать засаду, где найти воду, где земля предательски мягка для конского галопа. Он не кричал на своих людей, не размахивал плетью — достаточно было короткого жеста рукой или едва заметного кивка, чтобы тумен перестроился или изменил направление движения.

Ярматулла знал, что эта миссия — его шанс. Бухарский хан редко отправлял такие представительные посольства. Кучум ушел от Кашлыка и был ранен, находился при смерти. Даже если он выживет, его власть пошатнулась. Теперь Бухара должна была решить судьбу сибирского престола — выбрать, кто станет новым проводником воли великого бухарского хана в этих северных землях. Если Ярматулла справится с охраной посольства, если обеспечит безопасность важных гостей — его ждёт повышение. Возможно, даже наместничество в одной из богатых земель.

Он повернулся в седле, окидывая взглядом растянувшуюся колонну. Воины ехали молча, только изредка слышался лязг оружия да фырканье лошадей. В центре отряда, окружённые особой охраной, двигались двое — те, ради кого весь этот поход и был затеян.

Мир Аслан Бахадур ибн Саид-Акбар восседал на своём коне с достоинством человека, привыкшего к долгим переходам, но не находящего в них особого удовольствия. Его пятьдесят пять лет давали о себе знать — спина слегка сутулилась к концу дня, а руки, державшие поводья, иногда непроизвольно разминали пальцы. Но разум оставался острым как дамасская сталь. Седая борода, аккуратно расчёсанная даже после недели в седле, придавала его вытянутому лицу выражение спокойной мудрости.

Золотисто-зелёный чапан, накинутый поверх тёмного халата, выделял его среди воинов, но без той кричащей роскоши, которая раздражала бы военных. Мир Аслан умел находить середину — выглядеть достаточно важным, чтобы его слово имело вес, но не настолько богатым, чтобы вызывать зависть или презрение. Это искусство он оттачивал годами, разрешая споры между сартами и кипчаками, договариваясь с хорезмскими купцами, судя по шариату в бухарских медресе.

Его миссия была деликатной как шёлковая нить — прочной, но требующей осторожного обращения. Кучум, скорее всего, доживал свои дни, это понимали все. Вопрос стоял о преемнике, и здесь сходились интересы множества сторон. Сыновья хана, его военачальники, местная знать — каждый видел себя на троне. А за всем этим стояла Бухара, которая не могла позволить Сибирскому ханству превратиться в хаос междоусобиц или, что ещё хуже, попасть под влияние Москвы. А на самом деле и этого было мало. Преемник Кучума должен перестать быть самостоятельной фигурой, а стать настоящим вассалом бухарского хана.

Рядом, чуть позади, ехал третий важный член посольства. Мирзабек Джалолиддин ибн Хайрулло держался незаметно, словно тень. Его тёмный халат сливался с мастью коня, серый чапан не привлекал внимания, а скромный тюрбан делал его похожим на простого писца или счетовода. Только кожаная сумка, притороченная к седлу с особой тщательностью, выдавала в нём человека, которому доверено нечто ценное.

Мирзабек-табиб, как его называли в лицо, или Мирзабек Алачи, как шептались за спиной, был человеком-загадкой даже для Мир Аслана. Врач при дворе Бухарского хана, ученик великих медиков, знаток трудов Ибн Сины — всё это было известно. Но зачем именно его взяли в это путешествие, оставалось в какой-то мере тайной. Официально — лечить раненого Кучума, помочь хану оправиться от ран, нанесённых в битвах с казаками. Но все, кто имел хоть какое-то отношение к дворцовой политике, понимали: когда ханский лекарь едет к умирающему правителю, исход может быть разным.

Мирзабек ехал спокойно, его тёмные глаза, похожие на воду в глубоком колодце, смотрели прямо перед собой. Иногда он доставал из сумки маленькие коробки, открывал, нюхал содержимое и убирал обратно. Проверял сохранность снадобий — жара и тряска могли испортить самые стойкие составы. В его арсенале были средства на все случаи: порошки от лихорадки, мази для заживления ран, настойки для укрепления сердца, травы от боли. И ещё кое-что, о чём знал только он сам и бухарский хан, давший ему особые наставления перед отъездом.

Солнце начинало клониться к западу, окрашивая степь в золотистые тона. Ярматулла поднял руку, и отряд начал замедлять ход. Впереди, за невысоким холмом, должна была показаться ставка Кучума. Командир тумена знал, что именно сейчас начинается самая важная часть их миссии. До этого они просто ехали через степь, теперь же предстояло войти в осиное гнездо политических интриг, где каждый взгляд, каждое слово могло решить судьбу не только Сибирского ханства, но и их собственную.

Он обернулся к своим спутникам. Мир Аслан поправил чапан, расправил складки на халате — дипломат готовился к выходу на сцену. Мирзабек проверил крепления своей драгоценной сумки — его инструменты должны быть под рукой в любой момент.

Ветер принёс запах дыма от костров и конского навоза — верные признаки близости большого кочевья. Где-то там, среди юрт и шатров, находился Кучум — некогда грозный владыка Сибири, а ныне раненый старик, чья судьба должна была решиться в ближайшие дни.

Отряд двинулся вперёд, поднимаясь на холм. Всадники выпрямились в сёдлах, проверили оружие — не для битвы, но чтобы выглядеть достойно. Первая встреча часто определяла всё дальнейшее, и бухарское посольство должно было произвести нужное впечатление — силы, достоинства и непоколебимой воли их повелителя.

Когда они достигли вершины холма, перед ними открылась панорама ханской ставки. Сотни юрт расползлись по долине как белые грибы после дождя. В центре возвышался большой шатёр хана, над которым развевались знамёна — символы былого величия. Вокруг сновали люди, паслись табуны лошадей, дымились костры. Но во всём чувствовалась какая-то обречённость, усталость.

Стражники у края стоянки заметили приближающийся отряд. Забегали, засуетились, кто-то побежал с докладом к центральному шатру. Ярматулла удовлетворённо кивнул — их ждали, значит, весть о посольстве дошла раньше них самих.

Мир Аслан выпрямился в седле, принимая величественную осанку человека, говорящего от имени великого хана. Его время пришло — предстояло вершить судьбы, определять будущее, играть в ту сложную игру, где ставками были жизни и царства.

Мирзабек же остался всё таким же непроницаемым. Только лёгкое движение руки к сумке выдавало его готовность к тому, что ждало впереди. Лечить или… что-то иное — это решится уже в шатре хана, когда он увидит Кучума и оценит обстановку. Приказ Бухарского хана был предельно ясен в своей туманности: «Действуй по обстоятельствам, во благо Бухары». И Мирзабек знал, что означают эти слова на языке дворцовой политики.

Отряд начал спускаться с холма навстречу судьбе. Закат окрасил степь в красные тона, словно предвещая, что прольётся кровь — если не от меча, то от более тонких инструментов политики.

Я сидел на бревне и чертил план будущего города. Мои пальцы сжимали карандаш этого времени — тонкую обугленную палочку. Перед глазами стоял не просто очередной острог, а настоящая столица — Тобольск, город моей мечты и амбиций.

Кашлык душил меня своей теснотой. Тысяча человек ютилась здесь как сельди в бочке, а я видел будущее — пять тысяч жителей, широкие улицы, правильную планировку. Но масштабы предстоящей работы вызывали дрожь.

Стены. Вот с чего все начиналось в моих расчетах. Три с половиной километра по периметру — я несколько раз пересчитывал эту цифру, прикидывая в уме количество бревен, необходимых для такого строительства. Квадрат со стороной примерно в восемьсот семьдесят пять метров. Пространства хватит не только для жилых домов, но и для складов, мастерских и прочего. Город не должен задыхаться от собственного роста, как это случилось с Кашлыком.

Шесть метров высоты — на метр выше, чем здешние стены. Я знаю, что психологический эффект от высоких стен не менее важен, чем их практическая польза. Враг должен видеть мощь города еще на подходе, чувствовать собственную малость перед этими деревянными исполинами.

Башни — вот что заставляло меня волноваться еще больше. Тридцать, а лучше сорок башен по периметру. Я прикидывал расстояние между ними — примерно по сто метров, чтобы перекрестный огонь был плотным и не оставлял мертвых зон. Каждая башня должна выдаваться вперед за линию стен, создавая фланкирующий огонь.

На каждой башне — пушки. Имеющиеся сейчас, конечно, далеко от идеала, но для устрашения кочевников и отражения штурмов сойдет. А между пушечными выстрелами — полиболы. Эти древние многозарядные арбалеты могли выпускать множество болтов в минуту. Пока пушкари перезаряжают орудия, полиболы будут поддерживать непрерывный огонь.

Я встал и прошелся, разминая затекшие ноги. Четыреста воинов на три с половиной километра стен — цифры не очень сходились. При традиционной обороне нам просто не хватит людей. Но я думал иначе. Мобильные резервы, быстрое перемещение по стенам, концентрация огня. Нужен будет хороший настил по всему периметру стен — широкий, крепкий, способный выдержать бег вооруженных людей и даже перекатывание пушек, причем не обязательно самых легких.

Порох. Вот ключ ко всему. Если мы наладим производство пороха в достаточных количествах, если у нас будет достаточно пушек, если мы сохраним наши ставшие знаменитыми на всю Сибирь «огнеметы», то сможем удержать город даже против намного превосходящих сил.

Тобольск должен стать не просто крепостью — он должен стать символом. Символом русской власти в Сибири, маяком цивилизации среди бескрайних степей и лесов. Я видел в своем воображении широкие улицы, мощеные камнем, двухэтажные дома с резными наличниками, церковь с высокой колокольней в центре города. Видел купеческие лавки, ремесленные кварталы, даже что-то вроде школы для детей казаков и местных, кто примет нашу власть. Местные племена — вогулы, остяки — могли бы стать нашими союзниками в этом строительстве.

План города все четче вырисовывался на бумаге. Центральная площадь с церковью и воеводским двором. Четыре главные улицы, расходящиеся к воротам. Кварталы, разделенные противопожарными разрывами — я слишком хорошо помнил, как горят деревянные города. Склады пороха и арсеналы — в каменных погребах, в остроге, во внутренней крепости.

Но какой город был бы идеальным? Неуязвимым, поражающим своей мощью?

Правильно, сделанный из камня и бетона.

Я откинулся назад и закрыл глаза. Бетонные стены, серые и монолитные, поднимались в моем воображении на десятиметровую высоту. Как же хорошо было бы построить именно такие укрепления вместо деревянных частоколов! Бетон не гниет, не горит, не требует постоянной замены прогнивших бревен. Один раз построил — и стоит веками.

Бетон… В принципе, получить его можно даже здесь, в Сибири шестнадцатого века. Известняк в окрестностях есть — я лично видел несколько выходов породы неподалеку от будущего Тобольска. Обжиг извести — дело известное, местные племена используют ее для выделки шкур, просто в малых количествах. Нужно будет построить несколько больших печей для обжига, благо леса для топлива хватает с избытком.

Песок — с ним проблем вообще никаких. Иртыш несет его столько, что хватит на десять городов. Просеять, промыть — и готов заполнитель. Гравий тоже можно найти по берегам рек, особенно там, где быстрое течение. Вода — рядом река, это даже обсуждать не стоит.

Я встал и подошел к окну, глядя на деревянные стены Кашлыка. Римляне строили из бетона две тысячи лет назад, используя вулканический пепел — пуццолан. У нас такого нет, но можно заменить его обожженной глиной. В окрестностях полно глинистых почв.

Технология в принципе проста. Известь гасим водой, получаем известковое тесто. Смешиваем с песком в пропорции примерно один к трем, добавляем гравий для объема. Можно даже попробовать добавить солому для армирования — примитивно, но лучше, чем ничего.

Но вот тут я покачал головой. Обычный бетон, даже самый качественный, имеет серьезный недостаток для крепостных стен. Он хрупкий. Одно попадание ядра — и в стене трещина. Второе попадание рядом — и трещина расширяется. Третье — и кусок стены обрушивается. Бетон прекрасно работает на сжатие, но плохо — на растяжение и удар.

Для настоящей крепости нужен железобетон. Арматура внутри бетона, железные прутья, связанные в каркас. Они принимают на себя растягивающие напряжения, не дают трещинам распространяться, держат конструкцию даже после попадания ядер.

Я снова сел за стол и начал считать. Железо… У нас есть два рудника в окрестностях. Болотная руда не идеального качества, но для арматуры сойдет. Нужно будет наладить производство — домны, горны, молоты. Вытягивать прутья, сваривать их в каркасы. Это адский труд в наших условиях.

На три с половиной километра стены высотой шесть метров и толщиной хотя бы метр-полтора понадобится… Я прикидывал в уме объемы. Около тридцати тысяч кубических метров бетона. Для армирования — минимум пятьсот тонн железа, а лучше тысяча. При наших возможностях — две-три тонны железа в месяц в лучшем случае — это займет годы только на производство арматуры.

Известь — отдельная песня. На кубометр бетона нужно примерно триста килограммов извести. Это девять тысяч тонн на все стены. Одна печь для обжига дает, допустим, тонну извести в неделю. Нужно минимум десять печей, работающих непрерывно в течение двух лет, только чтобы произвести известь.

Рабочая сила — вот главная проблема. Нас тут тысяча человек. Реально работать могут триста-четыреста. Добыча руды, обжиг извести, производство железа, подготовка опалубки, замес бетона, укладка… Я покачал головой. Десять лет минимум. А скорее все пятнадцать, учитывая наши реальные возможности и неизбежные проблемы.

Нужна опалубка — деревянные формы для заливки бетона. Их придется делать секциями, переставлять по мере застывания. Бетон должен вызревать минимум месяц для набора прочности. Зимой работы придется останавливать — бетон на морозе не схватывается нормально, вода замерзает, разрывая структуру.

Я потер переносицу, чувствуя, как накатывает усталость от одних только расчетов. Нет, полностью бетонные стены — это утопия в наших условиях. У нас просто нет столько времени. Татары может вернуться с войском через год. К тому времени нужны готовые укрепления, а не строительная площадка.

Но отказываться от идеи совсем я не хотел. Компромисс — вот что нужно. Я взял чистый лист и начал чертить новый план. Сорок башен по периметру — это ключевые точки обороны. Что если сделать их из железобетона? Хотя бы частично?

Снова расчеты. Башня — примерно пять на пять метров в основании, высота метров восемь-десять. Стены толщиной с метр. Это около ста пятидесяти кубометров бетона на башню. Сорок башен — шесть тысяч кубометров. Уже лучше, но все равно неподъемно.

Я задумался, постукивая угольком по столу. А если не все башни? Что если сконцентрироваться на самых важных? Угловые башни — они принимают на себя основную нагрузку при осаде, контролируют две стены одновременно. Четыре угловые башни из железобетона — это всего шестьсот кубометров бетона, тонн сорок-пятьдесят железа.

Вот это уже реальнее! Я начал набрасывать детальный план. Четыре мощные железобетонные башни по углам крепости. Они будут выше остальных — метров двенадцать-пятнадцать. Толщина стен — полтора метра. Внутри — три-четыре яруса для орудий. Сверху — площадка для самых дальнобойных пушек.

Производство можно организовать параллельно с основным строительством. Пока большая часть людей возводит деревянные стены и башни, отдельная бригада человек в пятьдесят будет заниматься бетонными работами. Две печи для обжига извести, одна большая печь для железа. За год можно произвести материалы для одной башни, за четыре года — закончить все четыре.

Фундаменты для этих башен нужно будет делать особенно мощными — уйти вглубь метра на три, расширить основание. Можно использовать камень с заливкой известковым раствором. Арматуру вязать внахлест, особенно тщательно в углах и местах примыкания перекрытий.

Я представил, как это будет выглядеть. Деревянные стены Тобольска, традиционные, понятные каждому казаку. Но по углам — серые каменные исполины, неуязвимые для огня и практически неразрушимые для тогдашней артиллерии. Психологический эффект будет огромным. Любой враг дважды подумает, прежде чем штурмовать город с такими башнями.

В каждую башню можно будет поставить по несколько тяжелых орудия на разных ярусах. Сектора обстрела перекроются, мертвых зон не останется. Даже если враг залезет на деревянные стены где-то посередине, угловые башни смогут вести фланкирующий огонь по прорыву.

А главное — это задел на будущее. Когда город окрепнет, когда появится больше ресурсов и людей, можно будет постепенно заменять деревянные стены каменными. Начать с участков между угловыми башнями, потом заменить промежуточные башни. Лет через двадцать-тридцать весь Тобольск может стать каменным.

Я улыбнулся своим мыслям. Планы на десятилетия вперед — это хорошо, но сейчас нужно думать о ближайших годах. Четыре железобетонные башни — это выполнимо. Трудно, потребует огромных усилий, но выполнимо. И это даст Тобольску преимущество, которого нет ни у одной крепости в Сибири.

Нужно будет обучить людей. Никто из казаков не умеет работать с бетоном. Придется учить гасить известь, как мешать раствор, как вязать арматуру, как заливать и уплотнять смесь. Ошибки неизбежны, первые попытки наверняка будут неудачными. Но мы научимся.

Я встал и потянулся. Уже смеркалось. Завтра нужно будет поговорить с Ермаком, изложить свое видение будущего.

Тобольск будет построен. Может, не сразу таким, как в моих смелых мечтах, но достаточно сильным, чтобы стать настоящей столицей Сибири. Деревянные стены для начала, четыре бетонные башни как символ будущего. А там посмотрим.

Мурза Карабек притаился за толстым стволом кедра, его темные глаза внимательно следили за движением внизу, где Тобол сливался с Иртышом. Невысокий и жилистый, с резкими чертами лица и редкой бородкой, он походил на степного волка — такой же осторожный и терпеливый. Его халат цвета осенней травы сливался с лесной чащей, а на поясе висела сабля с серебряной насечкой — подарок самого Кучума за верную службу. Мурза поклялся быть верным хану, что бы не случилось. Он верил в то, что Кучум поправится и снова поведет войска. Посланник небес не может умереть, как простой воин, думал Карабек.

Рядом с ним сидели два разведчика — молодой Айдар с круглым лицом и старый Юлдаш, чье лицо пересекал шрам от русской сабли. Они наблюдали за казаками, которые что-то копали на берегу, таскали тяжелые корзины, разводили костры.

— Железную руду добывают, — прошептал Юлдаш, щурясь. — Вон, видишь, как красноватая земля блестит? Тащат ее на струги, чтоб отвезти в Искер.

Карабек кивнул, не отрывая взгляда от работающих. Казаки трудились споро. Их было человек пятьдесят. Среди них выделялся худощавый казак, который то и дело подходил к работающим, что-то показывал, объяснял. Максим — так звали этого пса, как донесли когда-то лазутчики.

— Хитер Ермак, — вслух произнес мурза, сплевывая в сторону. — Очень хитер. Это место испокон веков было священным для вогулов. Здесь их духи обитают, здесь они молились своим богам. Даже великий хан не хотел тревожить это место, чтобы не ссориться.

Айдар удивленно покачал головой.

— Как же казаки сюда вошли? Вогулы должны были начать войну за такое.

— Договорился с ними проклятый Ермак, — процедил сквозь зубы Карабек. — Чем-то купил их старейшин. А может, пригрозил. Но теперь казаки здесь хозяйничают, как у себя дома.

Мурза поднес к глазам руку, защищаясь от солнечного блика, отразившегося от воды. Место для острога, если Ермак захочет его построить, было удачным. С двух сторон — реки, с четвертой — крутой берег. Оборонять легко, но и напасть внезапно тоже можно, если правильно выбрать время.

— Не только железо они тут ищут, — заметил Юлдаш, прищурившись. — Вон там, левее, где камни торчат, тоже что-то копают. И в мешки складывают осторожно, будто золото.

— А что это? — спросил Айдар.

— Не важно, — отрезал Карабек. — Важно, что мы не дадим им больше ничего здесь добывать. Ни железа для их проклятых пищалей, ни чего другого.

Он перевел взгляд на Максима. Злоба медленно поднималась в груди мурзы, горячая, как расплавленное железо.

— Видите того, кто здесь командует? — указал он подбородком. — Это Максим, оружейник Ермака. Это он делает им пищали и пушки. Это из-за его железа полегло столько наших воинов под стенами Искера. Это его пули ранили великого хана Кучума, из-за чего пришлось отступить в степи.

Юлдаш кивнул.

— Скоро мы убьем их всех, — медленно произнес Карабек, и в его голосе звучала холодная решимость. — Убьем всех, а струги их сожжем. Пусть Ермак узнает, что мы не сломлены, что мы будем бить по его людям там, где он не ждет.

— У нас всего пятьдесят человек, — осторожно напомнил Айдар. — А казаков там тоже немало, и они вооружены.

— Но они не ждут нападения, — возразил мурза. — Они думают, что после ранения хана мы все ушли в степи зализывать раны. Неожиданность будет на нашей стороне.

Карабек снова посмотрел на Максима.

— Его убить в первую очередь, — приказал он, и голос его дрогнул от ненависти. — Как только начнем, первая стрела — в него. Нет, даже не стрела. Я сам хочу снести ему голову. Пусть узнает, каково это — умирать от нашей сабли.

Он замолчал, обдумывая план нападения. Лучше всего ударить вечером, когда казаки устанут после работы.

— А может, — вдруг сказал Карабек, и в глазах его блеснула жестокая мысль, — может, даже не убивать его сразу, а взять в плен, чтоб он умирал долго.

Юлдаш снова одобрительно кивнул.

Карабек еще раз окинул взглядом место слияния рек. Казаки продолжали работать, не подозревая, что за ними наблюдают вражеские глаза. Дым от костров поднимался к небу ровными столбами — не было ветра, день выдался тихий.

— Возвращаемся, — приказал мурза.

Они начали осторожно отходить назад, в глубину леса. Карабек бросил последний взгляд на работающих казаков, на Максима, на струги, стоявшие у берега.

— Скоро, — прошептал он. — Очень скоро вы узнаете, что татарская сабля еще остра, а месть неотвратима.

Лес принял их в свою тень, скрыл от посторонних глаз. Где-то вдалеке кричала потревоженная птица, а от реки доносились голоса людей, не подозревающих о том, что скоро случится.