Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 16

Холодный ветер гнал по степи колючую пыль, словно сама земля оплакивала своего владыку. В центре огромного лагеря возвышался шатер из белого войлока — последнее пристанище хана Кучума. Казачья пуля, выпущенная из пищали при штурме Кашлыка, пробила грудь великого правителя Сибирского юрта, и рана оказалась смертельной.

Рана — а не лекарство таинственного бухарского врача, сразу после смерти уехавшего обратно. Во всяком случае, безопаснее считать, что рана. Лучше не ссориться сейчас с Бухарой и с ее ставленниками. После пули в груди все равно не выживают.

Вокруг ханского шатра собрались тысячи воинов. Они стояли молча, опустив головы. Ближе всех к шатру расположились мурзы и беки в богатых халатах, подбитых мехом. Среди них выделялся мурза Кутугай — старик с седеющей бородой и хитрым прищуром глаз. Он стоял рядом с тринадцатилетним Канаем, младшим сыном Кучума, положив тяжелую руку на плечо мальчика.

Канай дрожал — то ли от холода, то ли от страха перед грузом внезапно свалившейся на него ответственности. Худощавый подросток в слишком большом для него парадном халате выглядел потерянным среди суровых воинов. Его детское лицо было бледным, а в глазах стояли невыпролитые слезы. Кутугай время от времени сжимал плечо мальчика, напоминая о необходимости держаться достойно перед войском.

В стороне, окруженный лишь несколькими верными нукерами, стоял Маметкул — старший сын Кучума. Его лицо было мрачнее тучи. Он каждый день проклинал себя за несдержанность, которая привела к драке за наследие и к гибели его брата Ишима. Этим и воспользовался опытный в интригах Кутугай, отстранив его от престола с помощью совета мурз и передав формальное правление малолетнему Канаю.

Маметкул сжимал рукоять сабли так сильно, что костяшки пальцев побелели. Он видел, как Кутугай нашептывает что-то Канаю, как другие мурзы почтительно склоняют головы перед новым аталыком. Маметкул прекрасно понимал — власть ушла в руки хитрого и умного Кутугая. Мальчишка Канай — лишь марионетка. И таким он останется, даже когда повзрослеет. Маметкул вспоминал себя в тринадцать лет — уже тогда он был настоящим воином, почти ни в чем не уступавшим взрослым мужчинам. А Канай… Наверное, слишком многое в его воспитании доверили женщинам.

А может, это и к лучшему. Сдаваться Маметкул не собирался. Канай слаб, безволен и будет таким всегда — что ж, пусть так. Одним врагом меньше. Может, он даже избежит судьбы Ишима. Немыслимо представить, чтобы Канай, даже когда станет взрослым, выхватил саблю, когда к нему в шатер зайдет он, Маметкул, и скажет, что тот больше не хан.

Из шатра вышел старый мулла Абдул-Латиф в белой чалме и длинном халате. Его борода была седа как снег, а глаза красны от бессонных ночей, проведенных в молитвах над умирающим ханом. Он поднял руки к небу и начал читать заупокойную молитву. Его дрожащий голос разносился над притихшим лагерем:

— Инна лиллахи ва инна илайхи раджиун… Воистину, мы принадлежим Аллаху и к Нему мы вернемся…

Тысячи воинов опустились на колени. Канай тоже попытался встать на колени, но Кутугай удержал его, прошептав:

— Хан не преклоняет колен. Ты теперь хан, помни об этом.

Мальчик выпрямился, стараясь казаться выше и старше. Кутугай удовлетворенно кивнул — парень понятливый и послушный.

Четверо дюжих воинов вынесли из шатра носилки, покрытые богатым ковром. Под ковром угадывались очертания тела, завернутого в белый саван по мусульманскому обычаю. Кучум был силен даже в старости — его могучее тело требовало усилий четверых мужчин.

Процессия двинулась к месту погребения. Впереди шел мулла, за ним несли тело, следом шествовал Канай в сопровождении Кутугая, далее — мурзы и беки, и наконец — простые воины. Маметкулу пришлось идти в общей толпе знати, что для него стало дополнительным унижением.

Могила была выкопана на вершине небольшого холма с видом на восток — туда, где за сотни верст лежал потерянный Искер. Яма была глубокой, стены укреплены досками. По степному обычаю, рядом с могилой держали оседланного коня Кучума — вороного жеребца с белой звездой во лбу. Конь беспокойно фыркал и бил копытом, словно чувствуя, что его ждет.

Тело опустили в могилу. Мулла продолжал читать молитвы, его голос то возвышался, то падал до шепота. Канай стоял у края могилы, и Кутугай подтолкнул его вперед:

— Скажи слово, хан. Войско ждет.

Канай сглотнул, его голос сорвался, когда он начал говорить:

— Отец мой, великий Кучум-хан… — мальчик запнулся, не зная, что произнести дальше.

Кутугай знал, что мальчик ничего не скажет. Он мог бы подготовить его к тому, что надо произнести речь, но не стал этого делать. Похороны Кучума должны еще раз показать, кто здесь главный.

Поэтому мурза громко и четко произнес, обращаясь ко всем собравшимся:

— Великий Кучум-хан пал в битве за землю предков! Его дух будет вечно охранять степи Сибири! Но живые должны думать о живых. По воле Аллаха и решению совета мурз, ханом Сибирского юрта является Канай, сын Кучума. Я, мурза Кутугай, клянусь быть его аталыком и защищать его, пока он не достигнет совершеннолетия!

— Канай-хан! Канай-хан! — закричали воины, ударяя оружием о щиты.

Но крики были не такими громкими и воодушевленными, как когда-то при Кучуме. Многие воины украдкой поглядывали на Маметкула, который стоял как каменное изваяние.

Внезапно Маметкул шагнул вперед. Все затаили дыхание. Кутугай снова положил руку на саблю, его нукеры напряглись. Но Маметкул лишь подошел к могиле, достал из-за пояса кинжал — личное оружие отца, подаренное ему много лет назад, — и бросил его в могилу.

— Прощай, отец, — сказал он громко.

Затем он развернулся и, не глядя ни на Каная, ни на Кутугая, направился к своему шатру. За ним последовали его немногочисленные сторонники.

Кутугай удовлетворенно выдохнул. Главная опасность миновала — Маметкул не стал оспаривать решение совета прямо сейчас. Но мурза прекрасно понимал, что это лишь временное затишье. Маметкул был сыном своего отца — гордым, упрямым и жестоким. Он не смирится с потерей власти.

Начали засыпать могилу. Земля глухо стучала о саван. Канай вздрогнул от этого звука. Кутугай наклонился к нему и прошептал:

— Не показывай слабости. Ты хан. Запомни это.

Когда могилу засыпали полностью, над ней возник высокий курган. Затем подвели вороного коня Кучума. Животное заржало и попятилось, но крепкие руки держали его. Мулла прочитал короткую молитву, и воин одним точным ударом перерезал коню горло. Кровь брызнула на снег, окрасив его в алый цвет. Коня повалили рядом с курганом — он составит компанию своему хозяину в загробном мире.

После этого начался поминальный пир. В больших котлах варилась конина, баранина, готовился плов. Кумыс лился рекой. Но веселья не было — все понимали, что со смертью Кучума заканчивается целая эпоха. Сибирское ханство потеряло свою столицу, своего сильного правителя, и теперь его ждали смутные времена.

Канай сидел в ханском шатре на месте отца. Богатая шуба лежала на его плечах, но мальчик все равно дрожал. Перед ним стояла чаша с кумысом, но он не притрагивался к ней. Кутугай сидел по правую руку от него.

— Ты должен поесть, хан, — сказал Кутугай. — Воины смотрят на тебя.

— Я не голоден, — прошептал Канай.

— Голоден ты или нет — не важно. Важно показать силу. Ешь.

Канай послушно взял кусок мяса и начал жевать. Мясо было жестким и застревало в горле, но он заставлял себя глотать.

Несколько мурз по очереди обращались к Канаю с вопросами, но на все отвечал Кутугай, лишь иногда спрашивая Каная для видимости.

…Ночью, когда пир закончился и лагерь погрузился в тревожный сон, Маметкул сидел в своем шатре с несколькими верными людьми. Среди них был и старый воин Айрат, служивший еще отцу Кучума.

— Это позор, — сказал Айрат, сплевывая в огонь. — Мальчишка на троне, а за него обо всем говорит Кутугай. Твой отец поднялся бы из в могилы, если б узнал.

— Отец сам во всем виноват, — мрачно ответил Маметкул. — Он слишком долго медлил с выбором наследника. И теперь Сибирское ханство погибнет. Канай — слабак, Кутугай — властолюбец, который думает только о себе. Они не смогут вернуть Искер. Скорее всего, теперь всем будет заправлять Бухара.

— Что ты будешь делать? — спросил другой нукер.

Маметкул долго молчал, глядя на огонь. Пламя отражалось в его темных глазах, делая их похожими на глаза волка.

— Подождем, — наконец сказал он. — Кутугай силен сейчас, но такая власть непрочна. Придет время, и я заберу то, что принадлежит мне по праву. А пока… пусть думают, что я смирился.

В это же время в ханском шатре Канай лежал на отцовском ложе, укрывшись шубами, но сон не шел к нему. Мальчик думал об отце — суровом, но справедливом, о брате Ишиме, которого убил Маметкул, о том, что теперь он, тринадцатилетний мальчик, должен править огромной ордой в самое тяжелое для нее время.

Кутугай не спал тоже. Он сидел у входа в шатер, размышляя о будущем. Власть фактически была в его руках, но удержать ее будет непросто. Маметкул не смирится, другие мурзы тоже захотят своей доли влияния. А казаки в Кашлыке с каждым днем укрепляются. Нужно было действовать осторожно и хитро, натравливая врагов друг на друга.

Медный колокол над воротами Кашлыка загудел тревожно и протяжно. Его гулкий голос покатился над крепостными стенами, над кривыми улочками посада, над приземистыми избами и юртами. Люди бросали работу, выходили из домов, спешили к площадке перед острогом — внутренней крепостью, где обычно объявляли важные вести.

Казаки шли размашистым шагом, позвякивая саблями, другие семенили настороженно, держась кучками. Все переглядывались тревожно — что стряслось? Неужто татары снова идут на приступ? Или случилось что-то еще хуже?

— Чего звонят-то? — спрашивал седобородый казак у товарища.

— А бес его ведает. Может, царь решил подмогу прислать?

— Ага, подмога… Если б хотел, давно бы отправил.

Толпа густела, гудела встревоженными голосами. Вогулы и остяки жались у края площади. Татары, которым дозволено было жить в городе, стояли отдельной группой, хмуро поглядывая на собравшихся.

Наконец из ворот острога вышел сам Ермак. Высокий, в собольей шапке и богатом кафтане, подбитом мехом. Обычно он одевался проще. За ним следовали сотники и другие руководители отряда. Атаман остановился на возвышении, окинул взглядом притихшую толпу. Молчал долго, словно подбирая слова. Лицо его было строго и торжественно.

— Православные! — начал он громко, чтобы слышали даже стоявшие у самых дальних изб. — И все живущие в граде Сибире! Объявляю вам весть великую. Хан Кучум, бусурманский государь…

Он сделал паузу. Толпа замерла.

— … мертв. Помер от ран, полученных при последнем приступе к нашим стенам.

Мгновение стояла тишина. Потом кто-то из казаков крикнул:

— Слава Богу! Издох нечестивый!

И тут площадь взорвалась криками. Казаки кидали вверх шапки, обнимались, крестились размашисто. Сколько людей погибло из-за татарского хана, но справедливость в конце концов восторжествовала.

— Божья воля свершилась! — кричали одни. — Святой Никола-угодник нам подсобил! — вторили другие.

Немногочисленные стрельцы били в бердыши древками о землю — так издавна выражали радость служилые люди. Бабы всплёскивали руками, причитали радостно:

— Батюшки светы! Неужто война кончится?

Остяки и вогулы переговаривались на своих языках, кивали одобрительно — они давно уже перешли под руку Ермака и платили ясак русским вместо Кучума. Они тоже надеялись, что со смертью хана настанет мир на этой многострадальной земле.

Но не все ликовали. Несколько старых казаков стояли в стороне, хмуря седые брови. Один из них, Семён по прозвищу Косой, покачал головой.

— Рано радуетесь, православные. У Кучума сыновья остались, племянники. Да и мурзы татарские меж собой грызться начнут за власть.

Рядом стоявший Фрол подхватил:

— Верно говоришь. Теперь каждый царевич себя ханом объявит. Того и гляди, друг на друга пойдут, а мы меж ними окажемся.

Многие понимали — смерть Кучума не конец войны, а может, только начало новой смуты. Пока был живой хан, хоть и свергнутый, татары имели единого вождя. Теперь же Сибирское ханство могло распасться на уделы, и воевать придётся с каждым князьком отдельно. Хотя такая война, может, будет и проще.

У городских татар в глазах читалась растерянность — что теперь будет с их родами, с их землями? Не начнётся ли теперь большая резня между родами, и не втянутся ли в неё их родственники?

Ермак поднял руку, призывая к тишине.

— Завтра отслужим молебен в часовне! А пока — по домам расходитесь, да без лишнего шума. Дозоры — глаз не смыкать! Ворота крепче запирать! Война не кончена, покуда последний враг не захочет жить в мире!

Люди начали медленно расходиться. Радостные возгласы ещё звучали, но уже тише. Многие шли задумчивые, переговариваясь вполголоса. Что принесёт завтрашний день? Покорятся ли татарские князья? Соберут новое войско или передерутся между собой за престол?

Семён Косой сплюнул на землю.

— Эх, братцы… Змею-то мы голову отрубили. Но у змея-то, может, голов поболе на шее вырастет…

…Ранним утром в ставку вошел человек, закутанный в потрепанный халат. Пыль степных дорог въелась в складки его одежды, лицо обветрено до черноты. Стражи у входа узнали его — Карабай, один из лазутчиков покойного хана. Мурза Кутугай принял его в своей юрте, отослав всех слуг. Только двое нукеров остались у входа, повернувшись спинами к разговаривающим.

Карабай опустился на колени, приложил правую руку к сердцу. Кутугай кивнул, разрешая говорить. Лазутчик выпрямился, но остался на коленях — новый правитель еще не утвердился настолько прочно, чтобы пренебрегать церемониями.

— Господин, казаки нашли то, что нужно для пороха на Тоболе, — начал Карабай хриплым от дорожной пыли голосом — Теперь у них будет свой порох, много пороха. Они будут стрелять из пушек, не останавливаясь.

Кутугай поморщился. Эта новость была очень плохой. Просто хуже некуда. И как теперь штурмовать Кашлык?

— Продолжай, — коротко приказал мурза.

— Они начали строить город-крепость на слиянии Иртыша и Тобола. Место выбрано умно — высокий берег, хороший обзор, вода с двух сторон. Называют его Тобольск, — Карабай сделал паузу, собираясь с мыслями. — Я своими глазами видел, как тащат лес, как копают землю. Стены будут выше и толще, чем в Кашлыке. На углах — башни для пушек.

— А что говорят вогулы? Это было их священное место, я помню.

— Ермак смог договориться с ними. Он умен, господин. Он не грабит, как делали наши сборщики ясака. Он торгует и одаривает. У него есть соль — целые мешки привезли. Есть стеклянные бусы, железные ножи. Женщины вогульские ходят теперь в его украшениях, мужчины хвалятся блестящими русскими топорами.

Карабай замолчал, опустив глаза. Кутугай понимал, о чем не договаривает лазутчик. Местные племена, которые веками платили дань Сибирскому ханству из страха, теперь окончательно видели альтернативу. Русские предлагали не только товары, но и защиту. От кого защиту? От татар, конечно. Ермак разрешил им жить так, как они хотят, а сам неспеша и тихо переманивает к себе их людей и укрепляет власть.

— Что еще? — Кутугай старался говорить спокойно, хотя внутри все кипело от разочарования и злости.

— Ермак принимает всех, кто приходит с миром. Его люди берут в жены местных женщин — не насильно, как наши воины, а с выкупом и свадьбой. Один казачий сотник женился на знатной шаманке остяков.

— Хитер проклятый урус, — процедил Кутугай сквозь зубы.

— Многие бедняки из окрестных улусов перебираются в Кашлык. Говорят, что под защитой русских пищалей жить спокойнее, чем в степи, где каждый день можно ждать набега.

Карабай поднял глаза на мурзу:

— Господин, я видел их новые укрепления в Тобольске. Это будет не Кашлык, который можно было взять внезапным ударом. Это будет настоящая крепость.

— Довольно! — резко оборвал его Кутугай. — Ты можешь идти. Отдохни, поешь. Потом получишь награду за службу.

Карабай поклонился и вышел из юрты, оставив мурзу наедине с невеселыми мыслями.

Кутугай встал, прошелся по юрте. Под ногами хрустел песок, нанесенный ветром через щели. Власть, доставшаяся ему после смерти Кучума, была хрупкой, как первый лед на реке. Формально он был регентом при малолетнем Канае, сыне покойного хана. Но все понимали — настоящая власть в его руках. И теперь эта власть под угрозой.

Мурза взял кувшин с кумысом, налил, сделал несколько глотков. Кислый напиток обжег горло, но не принес ясности мыслям. Проблема была не только в русских. Проблема была в его собственных людях.

Если он не будет бороться с казаками, его сочтут слабым. Уже сейчас шептались по юртам — мол, Кутугай побоится Ермака, он не Кучум. Даже те мурзы, которые сами не хотели воевать, использовали это как повод для интриг. Вчера только Али-бек, владелец тысячи юрт, как донесли, говорил, что настоящему вождю татар не пристало прятаться в степях, когда враг стоит на исконных землях.

Но как воевать? Момент упущен. Упустил его, правда, сам Кучум, но кто теперь об этом вспоминает? Когда казаки только пришли, можно было задавить их числом. Потом они взяли Кашлык. Теперь же… Теперь у них будет неприступная крепость, порох, пушки с запасом пороха. Теперь они не зависят от обозов из Руси.

Мурза вспомнил последнюю попытку взять Кашлык. Сколько воинов полегло под казачьим огнем…

И это был Кашлык — старая крепость с непрочными стенами. Что же будет с Тобольском, который строят по всем правилам военного искусства? Не подойти с таранами и осадными башнями — казачьи пушки разнесут их на щепки еще за полверсты. И не взять измором — у осаждающего татарского войска продовольствие быстрей кончится.

Кутугай снова сделал глоток кумыса. В голове начал формироваться план. Если нельзя победить силой, нужно искать другие пути. И такой путь был — Бухара.

Он признал старшинство эмира над Сибирским ханством. Это было унизительно, но необходимо. Бухарцы имели настоящую армию — с пушками, с обученными янычарами, с инженерами, знающими осадное дело. Если эмир все-таки поможет…

Мурза усмехнулся. Бухарцы не станут помогать просто так. Им нужны торговые пути, нужна дань, нужны меха. Придется платить, и платить дорого. Но есть у него и козырь в рукаве.

Через сибирские земли пойдут караванные тропы из Бухары в Сибирь. Богатые караваны с шелками, пряностями, драгоценными камнями. А назад — с мехами. Если намекнуть бухарскому эмиру, что без помощи эти караваны могут стать добычей казаков… Более того, можно даже подсказать Ермаку, какими путями пойдут купцы. Пусть казаки нападут на один-два каравана. Тогда бухарцы сами захотят разделаться с русскими.

Кутугай прошелся по юрте еще раз. План рискованный, но другого выхода он не видел. Нужно удержать власть, а для этого — показать силу. Пусть не свою, но силу своих союзников. А там, глядишь, можно будет натравить бухарцев и русских друг на друга, а самому остаться в стороне.

Мурза подошел к выходу из юрты, отодвинул полог. Степь расстилалась до самого горизонта, выжженная летним солнцем. Где-то там, на севере, казаки возводили свой город. Строили будущее, в котором не будет места для власти степных ханов.

Кутугай стиснул кулаки. Нет, он не сдастся. Пусть не прямо, пусть через интриги и чужие руки, но он будет бороться. Иначе его имя сотрут из памяти, как стерли имена многих мурз, покорившихся чужеземцам.

Вернувшись в юрту, он позвал писца. Нужно составить послание в Бухару. Очень деликатное, в котором между строк читалась бы угроза караванной торговле. И одновременно — подготовить своих лазутчиков. Если план не сработает, нужно будет вовремя донести казакам о маршрутах бухарских купцов. Пусть Ермак думает, что это его удача. Пусть не знает, чья рука направляет события.

Кутугай снова сел на ковер, скрестив ноги. Власть — это не только сила, это умение использовать чужую силу в своих целях. Кучум этого не понял, потому и погиб. Но Кутугай умнее. Он выживет в этой игре, даже если для этого придется стравить между собой всех — русских, бухарцев, остяков и вогулов, небеса и подземный мир.

Писец вошел в юрту, неся письменные принадлежности. Кутугай начал диктовать, тщательно подбирая слова. Каждая фраза должна иметь двойной смысл, каждый намек — бить точно в цель. Это его война. Война не мечей, но умов. И в этой войне у него очень хорошие шансы на победу.

Я шел вдоль северной стены тобольского острога, проводя ладонью по гладко отесанным бревнам лиственницы. Смола еще местами выступала янтарными каплями, источая терпкий запах свежей древесины. Месяц работы — и вот она, маленькая крепость на стрелке между Иртышом и Тоболом. Я остановился, оглядывая результат наших трудов, и не мог сдержать довольной улыбки.

Стены поднимались на добрых три сажени в высоту — шесть метров крепкой сибирской лиственницы, слегка заостренной сверху. Я помнил, как мы валили эти деревья в тайге, как волокли их к месту стройки, как вкапывали в землю.

Я дошел до башни и поднялся по лестнице наверх. Девять метров высоты — отсюда вся округа как на ладони. В каждой башне мы установили по паре пушек. Железные жерла поблескивали в лучах осеннего солнца, направленные в разные стороны для кругового обстрела.

С высоты башни весь острог был виден как на ладони — правильный квадрат со стороной в полторы сотни метров. Шестьсот метров периметра крепких стен, четыре мощные башни по углам, выступающие вперед для флангового огня. В Кашлыке было все гораздо проще, примитивнее и не так надежно. А здесь все по уму, по правилам фортификации.

Внутри острога кипела жизнь. Дымили трубы кузниц. Рядом располагалась плотницкая мастерская. Дальше тянулись склады — длинные приземистые срубы с толстыми стенами и маленькими окошками под самой крышей. В них хранились наши запасы пороха, свинца, продовольствия. Отдельно стояли соляные амбары.

Жилые избы теснились в восточной части острога, поближе к реке.

Я спустился с башни и направился к воротам. Массивные створки из трех слоев толстых досок, скрепленных железными полосами крест-накрест. Петли я ковал сам — каждая весом в два пуда, из лучшего железа, что удалось выплавить. Обычные петли с трудом бы выдержали вес таких ворот, а эти будут служить десятилетиями.

Нас тут семьдесят человек гарнизона — вроде и немало для такого острога. Каждый казак стоил десятков врагов, находясь за крепкими стенами. Но если татары соберут действительно большое войско, как в прошлом году… Четыреста человек у Ермака на два поселения — это очень мало. В Кашлыке осталось триста с лишним, здесь семьдесят. Силы распылены.

Я подошел к пороховому погребу — особо укрепленному срубу с двойными стенами, засыпанными землей. Порох — наше главное преимущество, его надо охранять, хотя и он не всесилен.

Солнце уже клонилось к закату, окрашивая стены острога в золотистый цвет. Я поднялся на стену по лестнице и встал на боевой площадке, глядя на слияние двух огромных сибирских рек. Здесь, на этом месте, вырастет большой город — я знал это точно. Торговый путь из Руси в Азию, административный центр всей Сибири. Но пока — только маленький острог, наш форпост в бескрайней тайге.

Снизу донесся запах еды — в пекарне готовили ужин для гарнизона. Жизнь в остроге входила в свою колею, обретала ритм и порядок.

Я еще раз окинул взглядом наше творение. Хорошая работа. Прочная маленькая крепость, которую так просто теперь не возьмешь. Правильные стены, мощные башни, надежные ворота. Есть запасы, есть мастерские, есть порох и пушки. Если татары придут небольшим отрядом — отобьемся вообще без потерь. А потом, даст Бог, укрепимся еще больше.