Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 4

Первая реакция моя была, конечно, безмерное удивление. Мало того, что какой-то казак вдруг раскрыл эту тайну, так еще и пришел сообщить мне ее «под страшным секретом». Я, вообще-то, в отряде Ермака «не по этим вопросам». Сделать что-то, дать указание плотницкой мастерской, ответственным за сушилку или за кузницу — вот что в моей компетенции, хотя Ермак постоянно советовался со мной по всем вопросам, понимая, что голова у меня соображает.

Хм, я сам ответил на свой вопрос. Именно из-за уважения Ермака ко мне Никифор сюда и пришел. Но тот же Лиходеев, в ведении которого находится как разведка, так и противодействие вражеским диверсиям, тоже уважаемый человек!

Я нахмурил брови и серьезно посмотрел на казака.

— Из-за кого? И что он сделал такого, из-за чего мы не поняли?

Никифор съежился от моего взгляда, но продолжил:

— Гази-Али, татарин местный. Который после нашего первого взятия Кашлыка тут остался, к нам примкнул вроде как. Я видел… не сразу понял… Дурак, наверное. Когда татары с катапульты жгучими горшками кидали, пожары по всему острогу начались. Все бегали, тушили, воду таскали. И Гази-Али тоже вроде как помогал. Только я заметил — он все около колышков крутится. Подойдет якобы головешку затоптать или водой плеснуть, а сам на колышки смотрит. И трогает их будто невзначай, поправляет что-то. Я сначала не понял, думал — совпадение. Но он каждый раз, как пожар случался, именно к тем местам шел, где мы метки ставили.

— Погоди, — перебил я его, пытаясь осмыслить услышанное. — Ты хочешь сказать, что он во время пожаров специально к колышкам подходил?

— Так точно, Максим. И старался это делать, когда никого рядом нет. Я на это особого внимания не обращал, не до того было, когда татары лезли, а потом как сложилось все в голове… Он же знал, для чего метки стоят! И знал, что с ними надо делать. Значит, когда татары подкоп рыли, он колышки обратно выравнивал, чтобы мы ничего не заподозрили.

Я встал, прошелся туда-сюда, обдумывая. Все сходилось. Колышки были на местах, ровные, как я их и ставил, а подкоп татары все равно провели. Значит, кто-то действительно их поправлял после того, как земля от рытья сдвигалась.

Кто такой Гази — Али, я вспомнить не мог. В Кашлыке было много татар, оставшихся после захвата его Ермаком и даже пришедших сюда позже. Кто чем из них занимался. А когда полетели зажигательные бомбы из требушета, все население огонь тушило, и за людьми никто особо не следил.

Не за этим ли инженер-ублюдок на службе у Кучума и вел обстрел? А мы-то думали… Теперь все сходится. Под предлогом борьбы с огнем их лазутчик мог появляться где угодно, и в суете переставлять метки, чтоб никто из нас не заметил просевшей земли.

Хотя никто и не думал всерьез о подкопе. Слишком фантастично казалось. Как же мы ошиблись.

Да, за всем этим стоит Алексей. Ну и мурза Карачи. У них головы соображают. А Кучум, хоть и хан, на такие комбинации неспособен. Для него это слишком сложно и непонятно. Нет, доберусь я как-нибудь до вас. Обязательно доберусь.

Ну а теперь я обязан задать один важный вопрос.

— А почему ты мне это говоришь, а не Ермаку сразу? — спросил я, глядя на Никифора в упор. — Он атаман! А я только делаю всякое оружие!

Никифор потупился, еще сильнее сжал шапку в руках:

— А вдруг я неправ? Может, показалось мне… Ермак — человек хороший, мы за него жизни не пожалеем, но он скор на расправу, вдруг велит повесить, не особо разбираясь… А это будет не по-христиански, безвинного человека на смерть послать. И к тому же… — он замялся, — он и меня может наказать за то, что я не сказал сразу. А я и не подумал поначалу, не сообразил. Только потом, когда уже татар отбили, вспомнил все и понял…

Я посмотрел на него. Никифор был прав — Ермак действительно не любил медлить с наказаниями, а после боя, когда мы чуть не потеряли Кашлык и много наших товарищей полегли от татарских сабель, он ходил очень мрачный и злой.

— Хорошо, — сказал я. — Я поговорю с атаманом. Но ты должен будешь подтвердить свои слова, если спросят.

Никифор закивал и быстро ушел, явно обрадованный, что снял с себя эту ношу.

Я направился к избе, где размещался Ермак. Атаман лежал на лавке, закинув руки за голову. То ли решил подремать после бессонных ночей, то ли задумался. Когда я вошел, он встал.

— Что, Максим? По делу или так, поговорить пришел?

— По делу, Тимофеевич. По важному.

Ермак наклонил голову.

— Говори.

— Только сначала слово дай — человека, который мне это сказал, карать не будешь. Он не виноват, что не сразу сообразил.

Ермак нахмурился:

— Что за тайны? Ладно, даю слово — не трону твоего доносчика, или как его назвать. Теперь говори.

Я пересказал все, что поведал мне Никифор. По мере моего рассказа лицо Ермака темнело, брови сходились к переносице.

— Гази-Али, значит, — процедил он сквозь зубы. — А я ему верил. Думал, прижился, обрусел уже. Я его знаю.

— Может, Никифор ошибается? — предположил я. — К колышкам многие подходили во время пожаров. Все тушили, бегали туда-сюда…

Ермак встал, прошелся по избе:

— Может, и ошибается. А может, и нет. Вчера мы чуть Кашлык не потеряли. Если есть предатель — его нужно найти. Но и безвинного губить негоже… — Он остановился, повернулся ко мне: — Теперь-то я приказ отдам колышки охранять. Пусть стоят часовые, охраняют. А с Гази-Али что делать будем?

Я подумал немного:

— Давай избу его обыщем. Если он действительно с татарами заодно, может, что-нибудь найдем. А не найдем, будем дальше думать.

— Дело говоришь, — кивнул Ермак. — Бери пятерых надежных людей. Я пока Гази-Али задержать велю, чтобы не сбежал.

Через четверть часа мы уже стояли у небольшой избушки на краю Кашлыка. Гази-Али держали двое казаков — татарин, не особо молодой, лет сорока, худощавый, бедно одетый, был бледен, но старался выглядеть спокойным. Я его вспомнил. В основном он работал у нашего старосты Тихона Родионовича, хотя тот, старый лис, ответственные работы татарам не давал — как чувствовал!

— За что схватили? Я верно служил! — возмущался он на ломаном русском. — Я всегда хорошо работал! Я пожары тушил! Я раненым помогал!

— Сейчас проверим, как ты служил, — буркнул один из казаков.

Мы вошли в избу. Внутри было скромно — лежанка, стол, сундук в углу. Гази был холост. Я с казаками начал методично все осматривать. Для холостяцкого жилья дом был очень чистым.

— Под лежанкой гляньте, — велел я.

Двое казаков отодвинули лежанку. Ничего.

Думай, Максим, думай, сказал я себе. Что-то должно говорить о связи хозяина с Кучумом. Интуиция буквально кричала об этом.

И тут один из казаков, самый глазастый, начал ковырять ножом щель между половицами. Вдруг одна доска поддалась, открывая небольшой тайник.

— Максим, ты глянь! — ахнув от удивления, крикнул казак и вытащил завернутый в кожу сверток.

Я развернул его. Внутри лежала кожаная тамга — личная печать хана Кучума, которую давали доверенным людям и особенно лазутчикам, чтобы те могли в случае чего доказать, что они свои, а не предатели, перешедшие к Ермаку, и несколько серебряных монет.

— Вот оно что, — медленно произнес я. — Держал на всякий случай. Если бы татары Кашлык взяли, показал бы им эту тамгу — и его бы не тронули, признали за своего.

Гази-Али, увидев печать в моих руках, обмяк. Понял, что отпираться больше бесполезно.

Мы вернулись к Ермаку, я положил тамгу на стол перед атаманом. Тот долго молча разглядывал её, потом поднял тяжелый взгляд.

— Вешать. На воротах, немедленно. Пусть все еще раз посмотрят, что бывает с предателями. А ты, Матвей, выступи перед народом. Скажи, за что, и покажи кучумовскую тамгу. Сделай это вместо меня. Мне что-то очень не хочется опять рассказывать о таком.

Мещеряк кивнул.

— Понял тебя, атаман.

Затем Ермак повернулся ко мне:

— Спасибо, Максим. И тому твоему Никифору спасибо. Если бы не он… может, еще бы сколько наших полегло из-за этой гадюки. Хотя будь он поумнее, все оказалось бы еще лучше. Ну да не винить же его за это. Сам мог погибнуть вместе с другими.

Я кивнул и вышел из избы. Слышались голоса людей. Сейчас Матвей соберет перед острогом народ, расскажет, что произошло, затем вражеского лазутчика повесят на воротах. Суровые будни осажденного города.

Я подошел к частоколу, посмотрел на колышки-метки. Теперь около них будет стоять охрана. Подкопов больше не будет — по крайней мере, не будет успешных подкопов, о которых мы не узнаем вовремя.

В большом ханском шатре, расшитом золотыми узорами и украшенном мехами соболей, воздух был тяжелым от гнева. Хан Кучум восседал на покрытом коврами возвышении, его темные глаза метали молнии. Перед ним стояли двое — мурза Карачи и русский инженер Алексей.

— Сколько дней! — голос Кучума дрожал от ярости. — Сколько дней мои воины рыли эти проклятые норы! И что? Казаки заперли их в подземных ходах, как крыс в ловушке! Они задохнулись!

Хан ударил кулаком по ковру. Карачи молча склонил голову, признавая вину. Алексей же лишь пожал плечами, что заставило Кучума посмотреть на него в изумлении.

— Так тоже бывает, великий хан, — произнес русский инженер спокойным, почти безразличным тоном, словно обсуждал погоду, а не провал военной операции. — Подкопы — дело рискованное. Казаки оказались умнее, чем мы предполагали.

— Умнее? — Кучум почти зашипел. — Мои воины погибли из-за твоих хитростей, русский!

— Не из-за моих хитростей, а из-за их, — парировал Алексей, лишь на секунду опустив взгляд перед разгневанным правителем. — Они использовали дымовые бомбы… Такое предположить мы не могли. Среди казаков есть кто-то, знакомый с осадным делом не хуже меня.

Мурза Карачи покосился на русского. Любой другой на его месте уже распластался бы ниц перед ханом, моля о прощении. Но этот Алексей, привезенный из далекой Бухары по рекомендации тамошних правителей, вел себя так, словно был равным Кучуму, а не наемным мастером.

— И что теперь? — Кучум сделал глубокий вдох, пытаясь унять гнев. — Твои подкопы провалились. Казаки смеются над нами за стенами Кашлыка!

— Теперь будем действовать иначе. Осадные башни. Высокие, на катках. Подведем их к стенам, и воины смогут перейти прямо на укрепления, минуя ворота.

— Сможем сделать быстро? — спросил Карачи, пытаясь перевести разговор в практическую плоскость, подальше от гнева хана.

— При достаточном количестве рабочих — сможем, — ответил Алексей, продолжая рисовать. — Лес рядом, бревна носить недалеко. Одну башню мы почти целиком перевезли в обозе, теперь надо только собрать. Люди знают, что делать. Зимой мы учились, не теряли времени.

— Делай, — коротко бросил Кучум. — Но если снова провалишься…

— Не провалюсь, — почти перебил его Алексей с той же невозмутимой уверенностью, от которой у хана дергалась жилка на виске. — Осадные башни — проверенный способ. Римляне так города брали, и крестоносцы на Святой земле. С твоего позволения, великий хан, я пойду работать.

Русский инженер наклонил голову в знак прощания — жест, который у любого другого показался бы оскорбительно небрежным, и вышел из шатра. Тяжелый полог за ним опустился, и в шатре воцарилась напряженная тишина.

Кучум смотрел на закрытый вход, не мигая, как змея. Карачи знал этот взгляд — обычно так хан смотрел на тех, кого собирался казнить.

— Этот русский себе слишком много позволяет, — наконец произнес Кучум, и в его голосе звучала опасная тихая ярость. — Как он разговаривает со мной? Как будто не понимает, что одно мое слово, и его голова покатится по земле!

Карачи вздохнул, осторожно подбирая слова. Он знал Кучума много лет и понимал, когда можно возражать, а когда лучше промолчать.

— Великий хан, — начал он медленно, — осмелюсь высказать свое мнение — пока с ним не надо ничего делать. Его привели из Бухары по личной рекомендации эмира. Что-то сделать с Алексеем означает поссориться с ними. А Бухара — наш важнейший союзник.

Лицо Кучума дернулось от гнева, но Карачи продолжил, понимая, что должен высказать все сразу:

— К тому же, великий хан, мы от него зависим. Без его знаний мы будем биться о стены Кашлыка, как волны о скалу. С его изобретениями у нас больше шансов на победу. Да, подкопы не сработали, но неудачи могут быть у всех.

Хан долго молчал, переваривая слова своего мурзы. Наконец он хмуро кивнул:

— Пусть так. Но следи за ним, Карачи. Если его башни тоже окажутся бесполезными…

— Я прослежу, великий хан, — поклонился мурза.

Получив молчаливое разрешение удалиться, Карачи вышел из ханского шатра. Солнце уже клонилось к закату, окрашивая небо в багровые тона. Лагерь кипел жизнью — воины точили оружие, таскали дрова и воду, где-то ржали кони. Вдалеке виднелись стены Кашлыка, неприступные и насмешливые в своей недосягаемости.

Карачи направился к краю лагеря, где Алексей уже распоряжался установкой первых опор для будущих башен. Русский инженер стоял посреди суеты, отдавая четкие приказы на тюркском языке. Несколько татар быстро обтесывали бревна.

— Алексей, — окликнул его Карачи. — Нам нужно поговорить.

Русский обернулся, вытер пот со лба и кивнул. Они отошли в сторону, где их не могли подслушать.

— Слушай меня внимательно, — начал мурза, понизив голос. — Ты ведешь себя с Кучумом слишком дерзко. Это не Бухара, где ты, возможно, пользовался покровительством эмира. Здесь, в степи, власть хана абсолютна.

Алексей вздохнул, что-то хотел сказать, но Карачи продолжил, не дав ему вставить слово:

— Ты в опасности, русский. Я видел, как Кучум смотрел на тебя. Веди себя более подобострастно, иначе не угадаешь, что он сделает. Он может впасть в гнев в любую секунду. Сегодня он сдержался только из-за Бухары, но если ты продолжишь в том же духе… Тебя тогда не спасет заступничество эмира. Кучум прикажет содрать с тебя кожу и повесить ее на стенах Кашлыка как знамя.

Алексей помолчал, глядя на мурзу. В его светлых глазах мелькнуло что-то — если не страх, то понимание.

— Хорошо, — коротко ответил он. — Буду разговаривать по-другому. Спасибо за предупреждение, мурза.

Карачи кивнул и уже собирался уходить, когда Алексей добавил:

— Но мои башни возьмут Кашлык. Вот увидишь.

Мурза обернулся, посмотрел на упрямое лицо русского инженера и покачал головой.

Солнце окончательно скрылось за горизонтом, и над лагерем хана Кучума опустилась ночь. Где-то вдали выли волки, а на стенах Кашлыка показались огни. Осада продолжалась.

Серая полоса рассвета едва пробивалась сквозь кедровые лапы, когда три тени сошлись на поляне в версте от лагеря. Первым из чащи вышел мурза Хаджи-Сарай — тяжелый, словно медведь, с большим животом. Он тяжело опустился на поваленное дерево, вытирая пот со лба широкой ладонью.

Баязит Кара-Тумян появился беззвучно и остался стоять, скрестив руки на груди.

Последним пришел Ходжа-Мурат Уржак — небольшого роста, но крепко сбитый, с живыми, беспокойными глазами, которые постоянно бегали, словно у хорька, выискивающего добычу. Его движения были порывистыми, нервными — он постоянно оглядывался по сторонам.

— Тридцать семь воинов, — хрипло произнес Хаджи-Сарай, не поднимая головы. — Сорок семь моих людей полегло вчера под стенами этого проклятого острога.

— У меня тридцать два, — процедил Баязит сквозь зубы. — Лучшие джигиты. Те, кто мог бы еще двадцать лет служить роду.

— Двадцать восемь, — добавил Ходжа-Мурат, нервно теребя рукоять сабли. — И среди них мой племянник. Шестнадцать зим ему было всего.

Хаджи-Сарай тяжело вздохнул, его массивные плечи поникли.

— Кучум гонит наших воинов на стены первыми. Вчера видел своими глазами — войско Алея стояло в резерве, люди Маметкула прятались за нашими спинами. А мы… мы как овцы на убой.

— Так и знал, что будет, — Баязит сплюнул в сторону. — Хан испытывает нашу верность кровью наших сыновей. Те, кто ближе к его юрте, сидят у костров, а наши роды истекают кровью под русским огнем.

— Дальше будет только хуже, — Ходжа-Мурат присел на корточки.

— Казаки крепко засели. А Кучум будет бросать нас на стены снова и снова, пока от наших родов не останется одно название.

— Что же делать? — Хаджи-Сарай поднял голову, в его глазах читалась безысходность, — уйти не можем — предателями объявит, догонит и казнит. Остаться — значит положить всех своих людей под эти проклятые стены.

— Будем молиться, — мрачно произнес Баязит, — чтобы Аллах призвал Кучума к себе. Хотя я не возражаю, если это сделает шайтан.

— Или хотя бы Карачи, — добавил Ходжа-Мурат с горькой усмешкой. — Этот пес еще хуже самого хана. Вчера видел, как он смеялся, глядя на наших раненых. Смеялся!

— Неужели Кучум не чувствует, что от Карачи исходит опасность? — Хаджи-Сарай покачал головой.

— Похоже, что Кучум постарел и перестал понимать некоторые вещи, — проворчал Баязит. — Раньше он бы первым увидел угрозу. А теперь… теперь он видит врагов только в нас, тех, кто служил ему верой и правдой.

Ходжа-Мурат вскочил, его глаза забегали еще быстрее.

— Вчера мне передали… — он понизил голос до шепота, — после взятия Кашлыка, если Аллах допустит такое безумие, хан хочет избавиться от тех, кого считает недостаточно верным. Не знаю, верить в это или нет.

— И мы в этом списке? — спросил Хаджи-Сарай, хотя ответ читался в глазах всех троих.

— Думаю, мы там первые, — кивнул Ходжа-Мурат.

Долгое молчание повисло над поляной. Где-то вдали прокричала сойка, предупреждая лес о приближении чужаков. Мурзы переглянулись — пора было расходиться.

— Будем смотреть, что дальше, — наконец произнес Баязит, выпрямляясь во весь свой немалый рост. — Сейчас ничего изменить нельзя. Может, русские окажутся крепче, чем думает хан. Может, время принесет перемены.

— Или смерть, — мрачно добавил Хаджи-Сарай, с трудом поднимаясь с бревна.

Они разошлись так же тихо, как и сошлись, каждый своей тропой, унося с собой тяжесть безысходности и предчувствие беды. Лес сомкнулся за ними, скрыв следы тайной встречи, а впереди ждал новый день осады и новые жертвы на алтарь ханского безумия.