Военный инженер Ермака. Книга 5

Глава 20

…Я стоял посреди двора Кашлыка, когда заметил, как ко мне направляется Лука Щетинистый. Начальник охраны остановился в паре шагов от меня и без предисловий начал:

— Максим, давай сделаем навес над боевым ходом в новом остроге в Тобольске. Нужное дело будет.

Я покачал головой.

— Как-то не до этого, Лука! Сейчас будем бронзу лить, а из нее пушки! Да и в Кашлыке такого навеса нет, обходимся же как-то!

Лука нахмурился, физиономия скривилась.

— В остроге людей мало, Максим. Ходят на стены караулить часто. И дождь идет нередко! Люди устают, мокнут насквозь. А уставший человек на посту хуже смотрит, глаза слипаются. Да и каждый норовит от непогоды спрятаться, даже бросив глядеть по сторонам — таков человек! Сколько раз видел, как казак жмется к стене, пытаясь хоть немного укрыться от дождя, и не видит, что творится вокруг!

Он помолчал, давая мне время обдумать его слова, затем добавил:

— И еще вот чего. Ежели татары пойдут снова — а они точно снова пойдут — козырек от стрел навесом спрячет.

Я задумался. В словах Луки был резон.

— Ты нам нарисуй, — продолжил Лука, видя мою нерешительность, — а мы сами сделаем. Можешь пока лить бронзу, мы тебя от дела не оторвем. Возьмем из Кашлыка пару плотников и всем отрядом начнем потихоньку. Думаю, быстро сделаем, для себя же стараемся. Каждый понимает — под навесом служба легче пойдет.

Я вздохнул и кивнул. Спорить с Лукой, когда он прав, было бессмысленно. К тому же идея действительно была здравой. Достал из сумки несколько листов бумаги, взял уголек и начал набрасывать схему.

— Смотри, Лука. Навес будет из бревен — так надежнее. Доски трудно делать, да и прочность не та. Бревна возьмите потолще, не ленитесь. Крышу делайте треугольной, двускатной — снег зимой сам скатываться будет, не придется чистить.

Я быстро набросал конструкцию, отмечая основные размеры.

— Высота над настилом нижней кромки крыши — две сажени. Это чуть больше четырех аршин, человек в полный рост пройдет свободно, даже в шапке. А высота конька — три сажени. Так будет удобно и отстреливаться из-под навеса — простор для маневра пищалью останется, и от стрел защитит надежно. Угол склона получится достаточный, чтобы стрелы соскальзывали, а не втыкались в кровлю.

Лука внимательно следил за моими пояснениями, время от времени кивая. Я продолжал рисовать детали — опорные столбы, стропила, способ крепления к стене острога.

— И, — я ткнул угольком в рисунок, — особенно важно: не забудьте тщательно промазать глиной и зольным раствором все деревянные части. Получится хорошая защита от огня. Потому как тушить загоревшуюся крышу будет очень нелегко, в этом большая проблема. Если татары попробуют поджечь навес, он превратится в ловушку для наших же людей.

— Понял, — кивнул Лука. — Обмажем как следует.

Я задумался, представляя готовую конструкцию.

— И смотри, Лука, вот еще что. Если какой-то шустрый татарин заберется наверх — а молодые у них ловкие, сам видел на последнем приступе, как по стенам лазят — с ним сложно будет. Спуститься во двор, пробежав по крыше, он сможет куда угодно. И окажется у нас в тылу, пока люди на стенах в другую сторону смотрят.

Лука почесал бороду, обдумывая мои слова:

— Не переживай, введем еще один пост, чтобы за этим следил со двора. Поставим самых зорких — пусть специально за крышей наблюдает. Ну и из башен будут смотреть, оттуда хороший обзор. Если что — выстрелят запросто.

Я дорисовал последние детали и протянул листы Луке:

— Сделаете точно сами?

Лука аккуратно сложил чертежи и спрятал за пазуху:

— Справимся, Максим. Не впервой строим. Сейчас как раз струг от Кашлыка в Тобольск пойдет, я туда и поплыву. Возьму еще инструменты — пилы, скобели, долота. Плотников с собой заберу, Ермак не против, я уже с ним говорил. Он сам понимает, что защита острога — дело важное.

— Хорошо, — кивнул я, уже мысленно возвращаясь к проблемам бронзового литья.

…Казаки неспешно разгружали мешки с рудой. Неделя ушла на ее сборы, как мы и предполагали. Но все получилось — и собрали, и враги скорее всего не прознали об этом, во всяком случае, у места ничего подозрительного люди не заметили. Песок выглядел неказисто, но в нем скрывалось олово, без которого нам не отлить ни одной пушки. С ним намного удобнее, чем с рудой — не надо дробить. Хорошо, все меньше работы.

Новая печь уже высохла. Обычная кузнечная практически не годилась. Мы выложили её из местного камня, благо в разрушенных стенах Кашлыка материала хватало. Внутреннюю камеру обмазали глиной, смешанной с толчёным древесным углём — такая обмазка лучше держала жар. Поддувало сделали широким, с заслонкой из кованого железа.

Печь мы разожгли с вечера, чтобы к утру она как следует прогрелась. Я сам следил за закладкой угля — использовали берёзовый, он давал ровный, сильный жар. Когда стенки печи раскалились докрасна, я начал загрузку.

Первым делом засыпал слой древесного угля, потом — песок, смешанный с известняком. Известняк служил флюсом, помогая отделить олово от оставшихся примесей. Сверху — ещё слой угля. И так несколько раз, пока печь не заполнилась на две трети.

Дальше началось самое трудное — поддержание нужной температуры. Олово плавится при температуре около двухсот тридцати градусов, но чтобы выплавить его из породы, нужно побольше. Казаки работали мехами по очереди. Равномерно, без перерыва, нагнетая воздух в печь.

Скоро я заметил первые признаки — из летки в нижней части печи показалась тонкая струйка серебристого металла. Олово! Я подставил глиняную форму, и расплавленный металл медленно заполнил её.

— Не спешите с мехами! — предупредил я помощников. — Ровно качайте, без рывков. Олово должно вытекать медленно.

Процесс шёл несколько часов. Струйка олова то усиливалась, то почти пропадала. Я добавлял в печь новые порции песка и угля, следя, чтобы температура не падала. Пот заливал глаза, руки болели от работы с кочергой, но я не мог доверить это дело никому другому.

К полудню мы выплавили первую партию — около пуда чистого олова. Металл был не идеально чистым, с небольшими примесями, но для наших целей годился. Я разлил его в небольшие слитки — так удобнее было потом переплавлять для отливки пушек.

— Вот это да! — восхищённо присвистнул один из казаков, разглядывая серебристые бруски. — Как из грязи серебро.

— Не серебро, но для нас сейчас ценнее серебра, — ответил я, взвешивая один из слитков на руке. — Без олова бронзовую пушку не отлить. А без пушек нам Сибирь не удержать.

Ермак зашёл посмотреть на наши успехи. Покрутил в руках оловянный слиток, постучал по нему ногтем, прислушиваясь к звону.

— Мягкий металл, — с кривой улыбкой заметил он. — На саблю не пойдёт.

— На саблю — нет, — согласился я, понимая, что атаман шутит. — Но смешаем десять частей меди с двумя частями этого олова — получим бронзу. А из бронзы отольём пушки, которые будут бить на полверсты. Представь, атаман: подходит вражеское войско, а мы их встречаем картечью с такого расстояния, что ни стрела, ни пищаль ответить не могут.

Ермак задумчиво кивнул и ушел.

Я же остался в кузнице, продолжая плавку. К ночи выплавил ещё полпуда олова. Слитки аккуратно сложил в крепкий ларь, замкнул на висячий замок. Это было наше стратегическое сырьё, ценнее золота в нынешних условиях. Теперь оставляю эту работу помощникам и перехожу к меди.

…Печь получилась приземистой, с толстыми стенками и узким горлом наверху. Я специально делал стенки массивными — температуру нужно было держать высокую и постоянную. Внизу устроил поддувало с заслонкой из кованого железа, чтобы регулировать тягу. Рядом поставили меха — большие, больше обычных, которые были в наших кузнях.

Малахит в начале я разбирал сам, отделяя куски получше от пустой породы. Зелёные прожилки в камне блестели на солнце, некоторые куски были почти чистыми, другие — с примесями песчаника и известняка. Те, что почище, откладывал отдельно — из них медь получится лучше. Казак, которого приставили ко мне в помощники, удивлялся:

— Максим, а чего это камень-то зелёный такой? Медь-то красная вроде как…

Я объяснял ему про окислы, про то, как медь в земле с другими веществами соединяется, но видел, что он мало что понимает. Для него это было сродни колдовству — превратить зелёный камень в красный металл.

Дробить малахит поручил трём казакам. Дал им тяжёлые молоты и показал, как нужно бить — не слишком сильно, чтобы в пыль не превращать, но и не слишком слабо. Куски должны были получиться размером с грецкий орех, не больше. Мелкие фракции тоже собирали — они пригодятся, но отдельно от крупных.

Пока одни дробили камень, другие готовили уголь. Древесный уголь жгли тут же, за городской стеной. Я следил, чтобы использовали только берёзу и сосну — от них жар ровнее и дольше держится. Осина не годилась совсем, слишком быстро прогорала.

К полудню всё было готово для первой плавки. Я велел сначала прогреть печь пустую — нужно было проверить, как она держит температуру, нет ли трещин в кладке. Казаки подкидывали уголь, раздували меха. Печь гудела, из горла валил жар. Я подошёл поближе, присмотрелся к кладке — вроде бы держалась, трещин не видно.

Теперь можно было начинать. Первым делом на дно печи уложил слой угля, потом слой дроблёного малахита, снова уголь, снова малахит. Так, слоями, заполнил печь почти доверху. Сверху ещё угля насыпал и велел раздувать меха что есть силы.

Процесс пошёл не сразу. Сначала из малахита выходила вода — камень шипел, трещал, из горла печи валил белый пар. Я знал, что так и должно быть — малахит содержит связанную воду, которая при нагреве испаряется. Казаки переглядывались, некоторые крестились — уж больно необычное это было зрелище.

Через час пар прекратился, и я понял, что теперь начинается самое главное. Температуру нужно было поднять ещё выше, чтобы пошло восстановление меди. Велел подкидывать уголь чаще, меха качать без остановки. Двое казаков сменяли друг друга у мехов — работа тяжёлая, через четверть часа рубаха насквозь мокрая.

К вечеру из печи пошёл другой дым — желтоватый, с резким запахом. Это выходили сернистые газы. Я отогнал всех подальше, сам замотал лицо мокрой тряпкой. Дышать этой дрянью нельзя было — голова начинала кружиться, в горле першило.

Мещеряк зашёл посмотреть на работу. Стоял в стороне, щурился от дыма.

— Ну что, Максим, получается? — спросил он.

— Получается. К утру первая медь будет.

Ночью печь не гасили. Я устроил дежурство — по двое казаков каждые два часа. Сам тоже не спал, ходил вокруг печи, прислушивался к её гулу. Иногда заглядывал в горло через специально оставленное отверстие — внутри всё светилось оранжевым, как расплавленное солнце.

К утру я понял, что процесс идёт правильно. На дне печи, если присмотреться, можно было увидеть красноватые капли — медь начинала собираться. Но торопиться не стоило. Нужно дождаться, пока весь малахит прореагирует, пока вся медь стечёт вниз.

Ещё через несколько часов я дал команду прекратить поддувать. Пусть печь остывает медленно, естественным образом.

Казаки собрались вокруг, ждали. Даже атаман пришёл. Всем интересно было посмотреть, что получилось.

Когда печь остыла достаточно, чтобы можно было подойти, я велел разбирать верхнюю часть кладки. Кирпичи вынимали осторожно, откладывали в сторону — они ещё пригодятся для следующей плавки. Внутри печи всё оказалось покрыто чёрной коркой — это шлак, отходы плавки. Его выгребали железными крюками, сваливали в кучу рядом.

И вот, наконец, на дне печи показался слиток. Неровный, с натёками, местами ещё со шлаком, но несомненно медный. Красновато-рыжий металл тускло блестел в утреннем свете.

Слиток оказался тяжёлым — фунтов тридцать, не меньше. Я велел вытащить его клещами, положить на наковальню. Взял молот, ударил — металл звякнул чисто, без дребезга. Хорошая медь получилась, без больших примесей.

Атаман подошёл ближе, потрогал слиток рукой.

— Тёплый ещё, — сказал он. — И правда медь. Из зелёного камня…

— Это только первая плавка, атаман. Наладим дело — будем в неделю по два-три пуда выплавлять. Хватит и на пушки, и на пищали, и на котлы.

Казаки между тем обступили слиток, щупали, стучали по нему. Кто-то даже попробовал на зуб — видимо, проверял, не обман ли. Кузнец Макар взял кусочек, отколовшийся от слитка, покрутил в пальцах.

— Добрая медь, — сказал он. — Ковать можно будет.

Остаток дня ушёл на разбор печи и подготовку к следующей плавке. Я решил немного изменить конструкцию — сделать отверстие для выпуска металла, чтобы не разбирать каждый раз кладку. Казаки таскали кирпичи, месили глину. Работа кипела.

Тяжелые войлочные стены шатра слабо колыхались от порывов холодного ветра, налетавшего с севера. В центре роскошного жилища, устланного коврами из Бухары и Хивы, сидел мурза Кутугай.

Он кивнул стоявшему у входа телохранителю. Тот молча вышел из шатра, и через несколько мгновений полог откинулся, впуская внутрь невысокого, но крепко сбитого человека. Хаджи-Сарай, старый друг и союзник Кутугая, прошел к центру шатра, приложил правую руку к сердцу и слегка поклонился.

— Садись, друг мой, — Кутугай указал на подушки справа от себя. — Нам нужно поговорить без лишних ушей.

Хаджи-Сарай опустился на расшитые золотом подушки, скрестив ноги. Несколько мгновений оба молчали, прислушиваясь к звукам за стенами шатра — ржанию коней, гортанным выкрикам воинов, скрипу арб.

— Говори, что узнал, — наконец произнес Кутугай, поглаживая седую бороду. — Вижу по твоему лицу — вести не из приятных.

Хаджи-Сарай вздохнул, потер переносицу и заговорил негромко, но отчетливо:

— Маметкул скрывает свои чувства, старается держать лицо, но я вижу — он по-прежнему страшно зол. Старший сын покойного хана почти открыто считает, что печать должна достаться ему, а не мальчишке Канаю. Мои люди говорят, что он собирает вокруг себя молодых батыров, тех, кто жаждет славы и добычи. Что именно он замышляет — пока неясно, но ничего хорошего от этого ждать не приходится.

Кутугай слушал, не меняя выражения лица, лишь пальцы его левой руки слегка постукивали по ковру. В шатре было тепло от жаровни, но старый мурза словно чувствовал холодное дыхание опасности на своем затылке.

— А что другие мурзы? — спросил он после недолгого молчания.

— Большинство выжидает, — покачал головой Хаджи-Сарай. — Они смотрят, что будет дальше. Никто не хочет раньше времени показывать, на чьей он стороне. Признают, что ты мудр, что твои решения взвешены, но… — он помедлил, подбирая слова, — но от Маметкула можно ждать чего угодно. Ты же знаешь его характер — горячий, как расплавленное железо, и такой же опасный.

— Я знаю, — кивнул Кутугай. — Даже Кучум имел с ним много проблем. Зарубил однажды слугу бухарского купца — показалось, что тот на него дерзко посмотрел. А это было оскорбление наших союзников, хану пришлось договариваться.

— Вот именно, — подхватил Хаджи-Сарай, наклонившись ближе. — И теперь этот человек с бешеным нравом считает себя обойденным. Я боюсь, друг мой, что он может не совладать с собой. В порыве ярости он способен просто бросится на тебя с ножом, прямо во время совета или пира. Пусть твои телохранители всегда будут рядом, не отпускай их ни на шаг. Я знаю, ты не трус, но глупо подставлять горло под клинок безумца.

Кутугай медленно кивнул, его взгляд устремился на узоры ковра у его ног.

— Спасибо за предупреждение, друг мой, но все это я знаю. Маметкул опасен, но пока он только злится и ничего не предпринимает. За ним будут следить мои люди. — Он поднял взгляд на Хаджи-Сарая. — А что он говорит про Ермака? Про казаков?

Лицо Хаджи-Сарая потемнело.

— Маметкул говорит, что ты слишком слаб, чтобы сражаться с русскими. Говорит это не прямо, конечно, но намеками, которые все понимают. Утверждает, что ты не воин, что твой путь — переговоры и соглашения. Что ты будешь договариваться с Ермаком о мире, но этим только откроешь дорогу новым отрядам русских. Говорит, что, заключив мир, ты добьешься только того, что русских станет в Сибири больше и больше, они придут со своими семьями, построят свои остроги, а потом, когда соберутся с силами, сделают всех нас своими слугами. Заставят нас платить ясак, запретят нам молиться Аллаху, будут обращать в свою веру под страхом смерти.

Кутугай слушал, и с каждым словом морщины на его лице становились глубже. Он знал, что в словах Маметкула есть доля истины — русские действительно не остановятся на одном Кашлыке. Но он также понимал, что прямое столкновение с казаками Ермака сейчас может обернуться катастрофой. Кучум уже доказал это своей смертью.

— Да, я знаю, — медленно произнес регент. — Маметкул мечтает о славе воина, о великих победах, но не понимает, что времена изменились. Казаки Ермака — это не просто шайка разбойников. Они умеют воевать, они закалены в боях.

Он помолчал, собираясь с мыслями.

— Поэтому я думаю вот что: пока помощь из Бухары не пришла, мы должны действовать осторожно, но решительно. Нужно перенести нашу ставку ближе к Кашлыку, на расстояние нескольких дней пути от него.

Хаджи-Сарай удивленно поднял брови.

— Но это же опасно!

— Нет, — покачал головой Кутугай. — Их слишком мало для вылазок в степь. Ермак не дурак, он понимает, что в открытом поле, вдали от стен Кашлыка, его люди будут уязвимы. Казаков всего несколько сотен, а у нас — тысячи воинов. Да, мы не смогли взять Кашлык штурмом, стены сделали свое дело. Но, находясь близко к городу, мы сможем держать Ермака в постоянном напряжении. Перерезать пути снабжения, нападать на охотников и рыбаков, не давать казакам спокойно жить. Они не смогут выйти за стены, не оглядываясь. А там посмотрим — может, они сами уйдут, может, придет помощь из Бухары, может, найдется другое решение.

— Но Маметкул и другие горячие головы будут требовать немедленного штурма, — заметил Хаджи-Сарай.

— Пусть требуют, — усмехнулся Кутугай, и в его улыбке не было веселья. — Кучум был храбр, но глуп. Он бросился на стены Кашлыка, и где он теперь? Лежит в могиле. Я не повторю его ошибок. Война — это не только сила оружия, это терпение, хитрость, умение ждать. Казаки сильны в обороне, но они не могут сидеть в Кашлыке вечно. И вот тогда мы ударим.

Хаджи-Сарай задумчиво кивнул, осмысливая слова мурзы. План был разумен, но его осуществление требовало железной воли и умения держать в узде горячие головы вроде Маметкула.

— Есть еще одна причина держаться ближе к Кашлыку, — продолжил Кутугай, понизив голос. — Мы должны показать свою силу не только казакам, но и Бухаре. Если мы отступим далеко в степи, бухарцы решат, что мы слабы и нерешительны, и тогда окажемся между молотом и наковальней — русские с одной стороны, бухарцы с другой. Нет, мы должны показать, что с нами нужно считаться.

— Это мудро, — согласился Хаджи-Сарай. — Очень мудро. Показать силу, но не растратить ее в бессмысленных атаках. Держать противника в страхе, а самим быть готовыми к любым событиям.