Водяной

Глава 9. Колдухинское гостеприимство

В годы Российский империи существовала инквизиция, она не жгла ведьм, во всяком случае, не особо активно. Зато гоняла магических сущностей и тех, кто на них покушался. Всем раздавала на орехи. Всяких искателей тайн и сектантов они тоже к ногтю прижимали.

Революция инквизицию, как явление буржуазное и с иностранным влиянием, прогнала.

В моменте возник вакуум власти. Плюс Гражданская война и бардак.

При Сталине функцию контроля нечисти, которая и так забилась во все щели и не отсвечивала (если вы думаете, что расстрел или двадцать лет лагерей не пугают двоедушника, то вы сильно заблуждаетесь), поручили МГБ, а потом КГБ. Именно на это я толсто намекал тем двоим, но они мои словесные выпады никак не прокомментировали.

То есть, по факту я не знал, понимают ли они, что я двоедушник или нет? Тут материя тонкая, потому что существовало правило «маскарада», принцип маскировки, святая (и наказуемая за нарушение) обязанность сохранять тайну своей природы. Ни в коем случае не разглашать её перед простыми людьми даже при угрозе собственной жизни.

А потому как понять, простые они люди, посвящённые ли они?

При Ельцине КГБ распустили, как итальянский костюм на тряпки, его поделили на разные органы и подразделения: ФСО, СВР, Контрразведка, ФСБ, ПВ.

Органы ждали долгие и не особенно полезные разделения и слияния, преобразования и реформы, как правило продиктованные внутренней борьбой за власть. Но куда делось или во что преобразовалось «восьмое управление», которое занималось нами, не-людьми? Двоедушникам про такое никто не сказал. Не было у нас официального органа или способа нас уведомить. В газете никто объявление не печатал.

В принципе, я так и готов жить, в святом неведении, не больно-то мне оно и надо.

С другой стороны, если какие-то придурки хотят стать колдунами и сверхсуществами, причём не абы где, а тут в Колдухине, куда жаловаться?

Почта была почти вся роздана. Наконец-то вышло солнце, стало ощутимо теплее, словно и не было никакой утренней промозглости. Видимо кто-то сверху помиловал жителей краснодарского края и решил продлить подписку на летнее тепло. Я выехал на окраину и увидел то, что искал, самую высокую точку в округе. Небольшой пригорок, на котором виднелись руины. Когда-то здесь стояла церковь, но теперь от неё остался лишь побитый остов. Мощные кирпичные стены, изъеденные временем и ветром, щербатые, как челюсти старика со следами ударов.

Баба Нюра говорила, что когда тут были бои, возле церкви стояла наша артбатарея, так немцы её там накрыли контрбатарейной борьбой, чего ни батарея не перенесла, ни церквушка.

Теперь этот избитый ударами остов, да таящая человеческая память — всё, что осталось.

Я прислонил велосипед к остаткам стены и полез наверх. Кирпичи были холодными и шершавыми, пальцы цеплялись за неровности. Я без труда забрался на широкую кирпичную стену и встал во весь рост. Ветер тут же ударил в лицо, принеся с собой запах воды и мокрой земли.

С высоты посёлок лежал как на ладони. Вот основная часть, с почтой, администрацией и десятком жилых домов. В стороне пара хуторов, по три-четыре двора, уже почти слившихся с лесом. Дом Культуры, который я отсюда отлично видел, был пуст и заброшен. Окна заколочены, крыша покрыта рисунками ржавчины. Центр местной цивилизации пал.

А за озером, на другом берегу, раскинулось то самое серое пятно. Кирпичный завод. Отсюда он выглядел как мёртвый город, брошенное поселение из постапокалиптического фильма. Развалины цехов, остовы каких-то конструкций, трубы, устремлённые в серое небо, как пальцы утопленника.

А ведь когда-то этот завод был сердцем Колдухина. Он давал сотни рабочих мест, он создавал то, что сейчас модно называть «экономической активностью». Вокруг него кипела жизнь. Были совхозные сады, чьи остатки я видел по дороге. Был виноградник, от которого остались лишь гнилые столбы. Были поля, которые и теперь возделывают, но делает это техника из других сёл. А иные и просто заросли бурьяном.

Тут раньше явно буйным цветом цвела жизнь.

А что сейчас? Даже отсюда завод — это мрачное, депрессивное место. Артефакт эпохе, которая ушла в небытие, оставив только мрачные памятники самой себе.

Но ведь завод не совсем брошенный. Там, в его гниющих внутренностях, как клопы в старом диване, завелись сектанты. Почему? Почему именно здесь? И двоедушник этот в кустах… И странные выстрелы … В жизни ведь не бывает случайностей. Всё взаимосвязано. Каждое событие — это ниточка, которая тянется к другим, сплетаясь в единый узор. И я чувствовал, что стою прямо в центре этого узора, только пока не вижу его целиком. Дурак ли я?

Ладно. Хватит думать. Думать можно вечно. Нужно что-то делать. Понемногу менять ситуацию.

Я спрыгнул со стены, легко приземлившись на влажную траву. Сел на велосипед, и его колеса заскрипели, увозя меня прочь от руин. Предпоследнее письмо в сумке, налоговое уведомление на имя некой Тамары, вело меня на крошечную, оторванную от остального посёлка, улицу с ироничным названием Желанная. Она находилась на отшибе, за замусоренной, заросшей посадкой, отделявшей её от остального села.

Продравшись по тропинке через кусты, я выехал на поляну. Посреди неё чернел фундамент сгоревшего дома. По сути тут начиналась улица, вернее она когда-то начиналась, а теперь дома нет.

На этом фундаменте сидела компания. Четверо молодых парней и одна девушка. Они курили, лениво переговаривались, и от них за версту несло скукой и какой-то бесприютной агрессией.

Увидев меня, они оживились.

— О, зырь, почтальон новый! — крикнул один из них, самый высокий и жилистый.

Они встали мне навстречу. Я остановился, не слезая с велосипеда.

— Здорово, почтальон. Давай представляться друг другу, — сказал высокий. — Я Виктор. А это Фазан.

Фазан, коренастый парень с бычьей шеей, плотоядно ухмыльнулся. В их глазах не было мысли. Они были пустыми, стеклянными. Шальными.

— Мы играем, — продолжил Виктор. — Хотим с новым человеком познакомиться поближе.

И в следующую секунду «знакомство» началось. Фазан шагнул вперед и намертво вцепился в руль моего велосипеда. Одновременно Виктор метнулся сбоку, пытаясь сорвать у меня с плеча сумку с почтой.

Все произошло за доли секунды. Моё тело напряглось и налилось силой.

Двоедушник заведомо сильнее в несколько раз обычного человека, запас здоровья тоже повышен, но он далеко не всесилен.

Однако теперь Берендей дал мне возможность перезапустить свою судьбу и заполучить сильное и здоровое тело, которое к тому же было весьма функциональным.

Я не стал вырывать руль или бороться за сумку. Я просто спрыгнул с велосипеда в сторону.

Я сделал резкий подсекающий удар, который, как удар бича, пришелся Виктору под самые лодыжки. Он не ожидал этого. Он летел за сумкой, и вся его инерция была направлена вперёд. Моя подсечка лишь усилила и направила его полёт. Вследствие чего он ускоренно начал двигаться в направлении своего движения, а под действием силы тяжести — ещё и лицом вниз, в сырую землю.

Я сразу же развернулся к Фазану, который всё ещё крепко, но глупо сжимал руль уже никому не нужного велосипеда. И ударил его. Не в полную силу, конечно. Я же не хотел его убивать. Просто короткий, точный удар кулаком ему в лоб, в точку между бровей. Удар получился как по пустому бочонку. Глаза Фазана удивлённо расширились, а потом закатились. Он тихо обмяк и мешком с картошкой повалился на землю.

Оставшиеся двое членов развесёлой компании на секунду замерли в ступоре. А потом, с яростными криками, бросились на меня:

— Ты че, урод?! Ты за что наших друзей побил?!

Один из них, самый мелкий, кинулся и попытался схватить меня за куртку. Я перехватил его запястье. Его пальцы были тонкими, но сильными как у хищной птицы.

Сила силой, но он был легковесным, а я в своём нынешнем теле довольно крупным парнем. Я дёрнул его на себя, одновременно разворачиваясь и дёргая в сторону.

Его тело легко перелетело через моё плечо и с глухим стуком впечаталось в землю. Бросок. Я лишь добавил к этому свою нечеловеческую скорость и силу. Получилось эффективно. Я даже успел немного порадоваться.

Последний противник оказался умнее. Он не стал подходить близко. Он отскочил к руинам, схватил обломок кирпича и швырнул в меня. Я легко уклонился. Полетел второй кирпич. Я снова ушёл с линии атаки. Парень явно нервничал. Он потянулся за третьим, и в этот момент я сократил дистанцию. Один шаг, второй. Он только успел поднять глаза, полные животного страха. Я нанёс ему такой же короткий удар в лоб, как и Фазану. С первого раза и нокаут.

Всё было кончено. Четыре тела в разных позах были разбросаны вокруг меня. В воздухе повисла тишина, которую нарушали лишь чьи-то всхлипывания.

Девушка. Я и забыл про неё. Она стояла у фундамента и плакала в бессилии.

— Ты… ты… ты зачем моих друзей убил? — пролепетала она. — Они у меня хорошие… Особенно Славик…

Я подошёл ближе.

— Хорошие и миролюбивые, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. — Ты не кричи. Живы они, просто устали, отдыхают. Они же сказали, что играют? Вот я с ними и поиграл. Или ты считаешь, что я был не прав?

Она подняла на меня заплаканные глаза. Посмотрела на меня, потом на своих «хороших» друзей. И потупилась.

— Извини… Ты прав, ты защищался. Я не знаю, что на них нашло. Это все… соль.

Катиноны, мефедрон, соль. Я хоть и старый (до недавнего времени), но слышал об этой дряни. Дешёвый, но мощный наркотик, популярный среди не особо умных сограждан. А ещё он сжигает этим самым согражданам жизнь.

— Только не сообщай участковой Беккер, — торопливо добавила она. — Она их снова на пять суток закроет. У нас… у нас не принято сообщать в случае драк. Это не по-пацански!

— Я уже разобрался с ними по-пацански, — кивнул я.

Подошёл к ней вплотную. Заглянул ей в глаза, чуть глубже, чем позволяют правила человеческого приличия. Я не был сильным магом-гипнотизёром, это не моя стихия. Но напуганную и растерянную человеческую девчонку я мог продавить. Я чуть-чуть сгустил свою волю, направляя её прямо ей в сознание.

— Откуда вы берёте соль?

Ее зрачки на мгновение расширились. Она ответила механически, безвольно:

— Из райцентра… приезжает пацан один… цыган, Баро… он и привозит. Мы покупаем…

— Понятно, — я отпустил её сознание. Она моргнула, словно очнувшись. — Ладно.

Я вздохнул и пошёл приводить в чувство эту компанию. Без всякого колдовства. Тех, кто был в сознании, я просто поднял, отряхнул. Тех, кого вырубил, похлопал по щекам. Виктор и тот, кого я бросил через бедро, пришли в себя первыми. Они смотрели на меня с недоумением и страхом. Последним я растолкал Фазана.

Когда они все сидели на земле, потирая ушибленные места, я громко и от всей своей двойной души рассмеялся. Не зло, а весело, как смеются над нелепой шуткой.

Слегка побитые парни были сконфужены. У них треснул шаблон. Их, грозу посёлка, раскидал какой-то дредастый почтальон, а теперь ещё и смеётся над ними.

— Ну вы, парни, даете, — сказал я, отсмеявшись. — Любители шуток. Что, хорошо поиграли? Вам понравилось?

Виктор, которые вероятнее всего был их вожаком, поднял на меня тяжёлый взгляд. В нем уже не было дури, только удивление и что-то похожее на уважение.

— Ты… крутой парень оказался, почтальон, — прохрипел он. И добавил, с трудом выдавив из себя: — Извини. Попутали, были не правы.

— Да брось, какие проблемы, — легко согласился я. — Меня Вадим зовут, кстати. И второе «кстати» — с сегодняшнего дня мы начинаем жить без наркотиков. Мы — это включая меня и вас. Не люблю я это дело. Понятно я мысль выражаю?

Они молча переглянулись и кивнули. Спорить со мной им почему-то больше не хотелось.

— А пока, подскажите мне. Я тут налоговое уведомление везу Тамаре. Знаете её и где она?

— Знаем, — мотнул головой Виктор. — Тамарка дальше живёт, последний дом по Желанной. Но ты не напрягайся, Вадим, её дома нет. Они с дочками в администрацию двинула, что-то там по субсидиям узнавать. Так что дома никого нет.

— Ладно. Тогда попозже ей занесу. А вы, как проветритесь от дури, заходите. Потрещим. Всё, пока. Будем знакомы.

Я поднял свой велосипед, закинул на плечо сумку и, не оглядываясь, поехал прочь, оставляя за спиной притихшую и задумчивую компанию.

Работа была закончена. Последнее, кроме налогового уведомления, письмо, адресованное какой-то давно почившей старушке, так и осталось в сумке, Мария Антоновна разберётся.

Солнце перевалило за горизонт, но до вечера было ещё далеко.

Вместо того, чтобы сразу ехать домой и обустраивать свой быт, я решил немного покататься и проехаться вдоль кромки леса. В конце концов, я тут веду профилактику потребления наркотиков, нужно проверить молодую голову.

Старенький «Урал» поскрипывал, но послушно катил по тропинке. Воздух был чистым, пах прелой листвой и грибами. Эта тишина, это умиротворение были обманчивы.

Под тонкой плёнкой красивой и нормальной реальности здесь бурлил мутный, тёмный бульон местных страстей, в том числе магического характера.

И подтверждение этого ощущения не заставило себя ждать. На выезде из лесополосы, метрах в ста от меня, я увидел женщину и трёх девочек-подростков. Они стояли у обочины и просто смотрели в мою сторону. Не махали, не пытались подойти. Просто стояли и смотрели. Ежу понятно, что это не случайность. В их неподвижности была невысказанная хищная сосредоточенность.

Я узнал её, хотя и никогда не видел. Это определённо была Тамара. Чёрная вдова, о которой говорила Мария Антоновна. А рядом с ней — её потомство.

Я сделал вид, что не заметил их, и свернул на свою улицу Озёрную.

Боковым зрением я видел, что они тронулись с места и пошли следом, сохраняя дистанцию. Не бежали, не прятались. Шли открыто, демонстративно.

Я заехал во двор, бросил велосипед у крыльца и вошёл в дом. Закрывать дверь не стал. Внутри всё ещё пахло сыростью и тленом, но с моими первыми попытками сделать ремонт ощущения от дома уже начали меняться.

Я ждал.

Почти сразу же мир за окном начал меняться. От озера пополз туман. Не обычная вечерняя дымка, а нечто основательное, молочно-белое, живое, плотное, непрозрачное.

Необычно для середины дня, но если в деле участвует водяной, всё что касается воды, возможно.

Туман родился сразу плотным и потому катился по земле беззвучным валом, как густая пена, пожирая цвета и звуки. Через пару минут мой дом оказался посреди туманного моря, отсечённый от всего остального мира белой пеленой.

Туман много чем хорош.

Калитка тихо скрипнула. Я вышел на крыльцо. Они уже стояли посреди заросшего травой огорода, Тамара и её три дочери. Туман клубился вокруг них, делая их похожими на призраков.

Тамара была красива, той зрелой, хищной красотой, от которой у мужчин слабеют колени и отключается мозг. Длинные тёмные волосы, большие, колдовские глаза, точёная фигура. Её дочери были её бледными, но уже многообещающими копиями.

— У тебя ко мне письмо, почтальон, — сказала Тамара. Голос у неё был низкий, грудной, обволакивающий. — Баба Маша сказала. А ещё она сказала, что ты уехал почту развозить.

Она сделала шаг вперёд.

— А ещё я чую, что ты двоедушник.

Я мрачно улыбнулся. Ну вот, получается, что маски сброшены?

Двоедушники умеют скрывать свою суть даже друг от друга, это основа выживания в мире людей. Чем меньше людей и не-людей знает кто ты, тем спокойнее. Но если она смогла меня распознать так легко, значит, она не просто чувствует, она знает. Знает, не ошибается и это означает, она тоже из наших, из двоедушников.

У двоедушников нет исчерпывающей классификации. Большинство вообще — оборотни. Но она оборотнем наверняка не была, тут что-то иное. Мне кажется, я сейчас это выясню.

— Ты Тамара, — сказал я. Это был не вопрос, а утверждение.

— Меньше слов, касатик, — она улыбнулась, но глаза её остались холодными. — Ты зря сюда приехал. Колдухин — это моё место. Моё и моих девочек. Мне тут посторонние не нужны. Забрался в чужие охотничьи угодья — пеняй на себя.

Сказав это, она начала петь.

Это была не человеческая песня. В ней не было слов, только мелодия. Протяжная, тоскливая, она проникала под кожу, в обход разума, прямо в душу. Эту песню подхватили и её дочери, сплетая свои тонкие голоса в единый, завораживающий хор. Вокализ, но всё равно каким-то неведомым образом рассказывала о потерях, об одиночестве, о несбывшихся надеждах, о женской доле.

Мелодия брала за душу, выворачивала её наизнанку, заставляла сопереживать этой женщине, жалеть её, хотеть обнять и утешить. А потом, когда душа была раскрыта и беззащитна, песня стала меняться. В ней появлялись ноты обещания, призыва, что-то про забвение, покой, удовольствие неземного блаженства в объятиях той, что так страдала. Это была могущественная женская магия, древняя, как мир. Магия сирен, магия русалок, магия тех, кто заманивал мужчин на рифы в Эгейском море во времена Персея, чтобы погубить.

Я сделал вид, что магия действует на меня. Я замер, лицо моё изобразило смятение, потом тоску, потом восхищение.

И судя по их реакции, они мне поверили.