Водяной

Глава 20. Отправная точка

Этот простой вопрос прозвучал в моём сознании с оглушительной ясностью. Я здесь не по своей воле. Меня выдернул из небытия волчок, убил в прошлой жизни, отправил к Берендею и в длительный путь. Допустим. Но у меня есть и свои цели. У меня есть желания. И чтобы выжить и победить в этой мутной игре, я должен отталкиваться от них. Это и есть отправная точка моей логики — это то, чего в этом переплетённом конфликте хочу я.

Так чего же я хочу?

Доступ к мегалиту. Эта мысль была самой сильной, самой настойчивой. Он отверг меня, но это лишь разожгло желание. Контроль над ним сделает меня не просто духом этого озера. Он сделает меня локальным «королём». Хозяином этого маленького, забытого богом мирка. Мегалит — это алтарь. Это пульт управления реальностью в радиусе нескольких десятков километров. Я смогу излечить его. И через него — излечить эту землю. Сделать воду чистой, живой. Заставить сады плодоносить. Вернуть людям надежду. А ведь это и есть моя конечная цель.

Я — Водяной. Моя природа — созидание, процветание, жизнь. Я не терплю запустения, гниения. А здесь, в Колдухине, всё было пропитано смертью. Если волчок призвал меня сюда, то, скорее всего, именно для этого. Чтобы я, как стихийный дух, провёл здесь генеральную уборку. Очистил землю и воду.

Значит, цель ясна: мне нужен контроль над мегалитом. Для этого я должен быть признан им в качестве «хозяина земли». Что для этого нужно, по человеческим законам? Право собственности. На землю, где он стоит. На этот никому не нужный, мёртвый кирпичный завод.

А владелец завода, единственный его акционер, Виктор Котляров, лежит сейчас наверху, в каланче. Раненый, без сознания. Почему он прятался ото всех? Что с ним случилось? Он явно был участником той самой перестрелки у озера. Зачем? Что он там делал?

Я сидел на дне, и в холодной, прозрачной воде моего сознания начали выстраиваться в ряд разрозненные факты. Как льдинки, всплывающие на поверхность.

Факт первый: Котляров, владелец завода, хотел его восстановить. Это была его мечта. (Слова Хана).

Факт второй: Он не просто хотел. Он скупил акции. Он стал «хозяином земли» по закону. (Слова дяди Толи и Хана).

Факт третий: Он пропал. Примерно в то же время на заводе появились сектанты с липовым, скорее всего, договором аренды. (Слова Хана и Дениса). Но сам Котляров, увидев меня, посчитал сектантом, то есть знал про секту и не боролся с ней. Не потому ли, что они тут действительно легально.

Факт четвертый: Дети Хана говорят, что ничего не видели, из машины не выходили, сразу уехали, как только всё стихно. (Разговор с детьми Хана). Но они явно, что-то скрывают.

Факт пятый: Кикимора Тамара сказала, что не видела перестрелку, потому что была в школе, улаживала проблемы дочерей. Но она соврала. Я чувствовал её ложь. Она не могла соврать мне напрямую, я сильнее её, но всей правды она не сказала. (Разговор с Тамарой).

Факт шестой: Шарпей, специалист по легализации криминальных денег, зачем-то припёрся в эту глушь. И тоже пропал по результатам перестрелки. Вместе с чемоданчиком. Труп его на найден, но статус не ясен. (Слова Дениса).

Факт седьмой: Дядя Толя рассказал историю об убитой девушке — Таньке. Невесте Котлярова. Убийство, осквернившее мегалит.

И вдруг… щёлк. Как будто в сложном замке провернулся последний штифт. Все эти случайные фразы, взгляды, недомолвки… Они сложились в единую, страшную и до боли логичную картину.

Я понял. Я знаю, что произошло.

Я оттолкнулся от камня и пулей устремился к поверхности. Медитация закончилась. Можно возвращаться в мир людей. Начинать действие, продиктованное моим собственным интересом в этой истории.

Ночь была чёрной, как нутро старого колодца. Не знаю, сколько я был под водой, но несколько часов точно.

Тяжёлые дождевые тучи брюхом легли на крыши, и казалось, что до них можно дотянуться рукой. Я вынырнул из озера резко, но без всплеска, словно подводная ракета. Вода стекала с меня потоками, но я не чувствовал холода. Я был зол, решителен и видел цель.

Я стоял на своём огороде, мокрый и не особенно чистый, и чувствовал, как сила озера перетекает в меня. Я напряг волю, и вода, покрывавшая мою кожу, повиновалась. Она собралась в тысячи мельчайших капель и, словно испуганная стайка мальков, метнулась обратно в озеро, утащив с собой и грязь. Через секунду я был абсолютно сухим и чистым, как будто и не касался воды.

Очистив таким же образом и велосипед, я прислонил его к крыльцу.

Дома я первым делом направился к зеркалу, тому самому, что висело в прихожей и было мной недавно отмыто. Привычным жестом переместил его на диван, подпёр стулом, чтобы не упало.

Я снова поставил перед ним стакан молока, печенье и свечу, тусклый огонёк которой заплясал, отбрасывая на стены дрожащие, уродливые тени. Я предполагал, что он придёт. Он же теперь следит за мной. Этот маленький, сумасшедший двоедушник.

Я замер, глядя в мутную глубину старого стекла. А потом убрался за зеркало, так, чтобы оттуда меня нельзя было увидеть.

Ждать пришлось недолго. Поверхность зеркала подёрнулась рябью, как вода от брошенного камня. И из этой ряби осторожно, боязливо, высунулась одна только голова — всклокоченная, лохматая, с огромными, полными вселенской тоски глазами.

Домовой Казимир, или Кузька, как звали его местные. Правда, им он встречался лишь на улице, они считали его местным блаженным.

Едва он показался, я метнулся вперёд. Моя рука не могла поймать его внутри зеркала, зато я был способен достать его за выступающие оттуда части. Я намертво вцепился в его тонкую, похожую на птичью, шею и рывком вытащил его наружу, в свой мир.

Он заверещал, забился в моих руках, как пойманная мышь. Его визг был тонким, почти ультразвуковым, полным отчаяния и ужаса. Я прижал его к стене, не давая вырваться.

— Тихо! — прошипел я. — Тихо, я сказал! Не бойся. Я не причиню тебе вреда!

Но он не слушал. Он выл, царапался, истерил, и в его глазах плескалось безумие. Пришлось действовать иначе. Я отпустил его, и он тут же сжался в комок в углу. Я пошёл на кухню, взял пачку рафинада, вернулся в комнату и насыпал сахар в стакан с молоком:

— Успокойся, Казимир. Выпей. Я не обижу тебя. Я такой же, как ты, свой. Я — Водяной.

Он недоверчиво посмотрел на меня, потом на молоко. Его маленькие глазки-бусинки бегали, оценивая ситуацию. Он был похож на дикого, затравленного зверька. Но запах сладкого молока, видимо, пересилил страх. Он подобрался к стакану, забрал его у меня и начал жадно пить.

Пока он пил, я говорил. Медленно, спокойно, пытаясь достучаться до остатков разума в его больной голове:

— Я знаю, что ты болеешь, Казимир. Я знаю, почему ты болеешь. Твои дома умирают, да?

Он поднял на меня заплаканные глаза и кивнул.

— Дома болеют… — прошептал он. — Дома умирают… Кузьке плохо… плохо… плохо…

И тут я подтвердил для себя причину его безумия. Домовой — это дух дома. Его сила, его разум, сама его суть неразрывно связана с жильём, с домашним очагом. Его мир — это мир жилых, крепких, любимых и ухоженных домов. А что стало с Колдухином? Сотни домов стояли заброшенными, с заколоченными окнами, с холодными, мёртвыми печами. И мир Казимира, а вместе с ним и его психика, рушился. Он буквально сходил с ума от горя и одиночества, как человек, который день за днём видит, как умирают его дети.

— Я помогу тебе, Кузька, — сказал я, и в моём голосе прозвучала клятва. — Слышишь? Я всё исправлю. Я верну жизнь в эти дома. Но сейчас… сейчас мне нужна твоя помощь. Ты должен сделать для меня кое-что очень важное.

Он допил молоко и посмотрел на меня уже с некоторым доверием.

— Ты ведь умеешь ходить через зеркала? — спросил я. — Перемещаться, становиться невидимым?

Он снова кивнул, уже с некоторой гордостью:

— Кузька умеет… Кузька может… Кузька везде ходит…

— Отлично. Ты покушал? Ты видишь, что я не враг? Я не держу тебя, но мне нужна твоя помощь. Казимир полезен.

— Ты просишь Кузьку о помощи?

— Да, я прошу тебя о помощи. Поможешь? Мне нужно, чтобы ты прямо сейчас отправился в один дом. В дом Хана. Ты знаешь, где это?

— Знаю… Там мальчишки… хорошие мальчишки… Кузька их любит…

— Да, хорошие мальчишки. Мы не желаем им зла, мы хотим им помочь. Вот. Мне нужно, чтобы ты незаметно пробрался в их детскую комнату. И нашёл там одну вещь. Чёрный чемоданчик. Небольшой, как кейс. Он должен быть где-то там, в доме. Ты сможешь его найти и принести мне? Прямо сейчас? Ночью, пока все спят и никто не увидит.

— Никто не должен видеть, все считают, что Кузька житель посёлка! — он выставил вперёд палец.

— Да, поэтому ночью. Это поможет мальчикам, это решит проблему.

Домовой задумался. Его лоб сморщился. Идея что-то украсть, да ещё и у детей, которых он любил, явно претила его природе.

— Это очень важно, Казимир, — надавил я. — От этого зависит всё. От этого зависит, смогу ли я помочь тебе и твоим домам. Этот чемоданчик способен навредить мальчикам, мы им поможем. Обещаю.

Он колебался. Но потом что-то в моём взгляде, а также то, что я не врал, заставило его решиться.

— Хорошо… Кузька попробует… Кузька сделает… поможет мальчикам…

Он подошёл к зеркалу, и его фигурка стала прозрачной, рябой, а потом он просто шагнул внутрь и исчез, словно его и не было.

Я остался один в тишине. И началось ожидание.

Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса. Его все не было. Я начал нервничать. Что, если Хан или его дети проснулись? Что, если они поймали его? Домовой — существо робкое, безобидное. А этот ещё и не в адеквате. Они могли причинить ему вред, даже не поняв, с кем имеют дело. Я ходил по комнате из угла в угол, проклиная себя за то, что послал этого несчастного, больного духа на такое опасное дело.

Наконец, когда прошло уже минут сорок, зеркало снова пошло рябью. И из него, пыхтя и отдуваясь, вывалился Казимир. В руках он держал то, что мне было нужно. Небольшой, чёрный, жёсткий кейс из ударопрочного пластика.

Я подхватил его с пола:

— Что так долго?! Я за тебя переживал!

Домовой виновато потупился.

— Там… там в зале… Хан… телевизор смотрит… — пролепетал он, заикаясь. — Битву экстрасенсов… Кузьке интересно стало… Кузька в уголке спрятался, незаметно… Посмотрел половину выпуска… Интересный выпуск был…

Я на секунду опешил. А потом меня пробрал негромкий смех. Мой суперагент, моя последняя надежда, сорок минут смотрел шоу по телевизору, потому что ему стало интересно. Это было настолько абсурдно, что могло быть только правдой.

— А потом… потом Кузька пошёл, — торопливо добавил домовой. — И сразу нашёл. Он под кроватью лежал, у мальчишек. Игрушками прикрыт. Кузька незаметно стащил… и принёс. Мы им помогли?

Он с надеждой посмотрел на меня.

Я перестал смеяться:

— Да, мы им помогли.

Я взял в руки чёрный, холодный пластик. Он был тяжелее, чем казался. Я не знал точно, что внутри. Но я знал, что это ключ. Ключ ко всей ситуации. К Шарпею, Инквизитору, Котлярову, сектантам. В конечном итоге, к мегалиту.

Я посмотрел на домового, потом на кейс.

— Бинго, твою мать! — прошептал я. — Ты молодец, Кузька. Ты просто чертовский молодец.

Я накормил домового и проводил до зеркала, ещё раз пообещав ему, что жизнь в Колдухине наладится. Он робко улыбнулся и шагнул в серебристую рябь, оставив меня наедине с моей добычей. Я и чёрный чемоданчик. Главный приз в этой безумной лотерее.

Я положил его на стол. Гладкий, холодный пластик, без единой царапины. На боку — два кодовых замка, поблёскивающих в свете свечи. Я не знал кода. Но мне и не нужно было.

Я налил в стакан воды из-под крана. Поставил его рядом. Прикрыл глаза, сосредоточился. Вода в стакане дрогнула, собралась в единый упругий шар и бесшумно выкатилась на стол. Шар разделился на две тонкие, как паутинки, нити. Эти водяные щупальца скользнули к замкам, проникли в мельчайшие щели, туда, где человеческий глаз не увидел бы и зазора. Я чувствовал механизм изнутри. Колесики, штифты, пружинки. Это было похоже на работу взломщика-ювелира. Я надавил, повернул, сдвинул. Раздалось два сухих, почти одновременных щелчка. Замки открылись.

Код я так и не узнал, но всё равно вскрыл. Главное же результат? Я открыл чемоданчик.

Первое, что я увидел — деньги. Аккуратные пачки евро и долларов, перетянутые банковскими лентами. Достаточно много, но они меня мало взволновали. Да, суммы большие, и соблазн был велик. Я мог бы взять всё, уехать отсюда и начать новую жизнь где-нибудь на тёплых островах. Но вообще-то волчок позвал меня именно сюда и явно не ради каких-то там баксов, это было бы слишком мелко.

И у меня появилась цель. Впрочем, небольшую компенсацию за свои труды и риски я заслужил. Я отсчитал примерно половину и спрятал в пакете, который отнёс в подвал, где положил под дно пустой бочки. Оставшаяся сумма всё ещё выглядела внушительно, и её уменьшение не бросилось бы в глаза первому, кто откроет кейс.

Под деньгами лежали папки. Шестнадцать папок без наименований, зато с номерами. 4, 8, 15, 16, 23, 42 и так далее.

Десятки, сотни листов, испещренных цифрами, кодами, названиями никому не известных оффшорных фирм. Даты проводок, суммы, номера счетов, SWIFT-коды. Это была очень сложная и тонкая финансовая документация.

Проводки, номера счетов, цифровые коды транзакций… Я не был экономистом, но даже мне было понятно, что это такое. Чёрная бухгалтерия. Схемы по отмыванию и выводу денег из десятков, если не сотен, различных организаций.

Каждая проводка — на миллиарды рублей. Это был компромат чудовищной силы. Такой, за который убивают без суда и следствия. Шарпей был не просто финансистом, он был хранителем грязных тайн очень, очень больших людей.

А только ли людей?

Я закрыл чемоданчик. Теперь его нужно было спрятать. И я знал место надежнее любого швейцарского банка.

Пакет, потом снова в пакет, снова в пакет. Упаковал кейс в пять слоёв, тщательно завязав каждый.

Я вышел к озеру. А потом, силой своей воли, отправил под корягу на дне. Я оставил там свёрток, а потом ещё и присыпал илом, не оставив и следа. Мало ли? Теперь мой клад был в безопасности.

Утром я, как ни в чём не бывало, покатил на работу. Развёз почту в рекордные сроки. Заскочил в сельмаг, купил хлеба, консервов и бутылку чистой воды. А потом, вместо того, чтобы ехать домой, снова повернул на дамбу, к кирпичному заводу.

Я пробрался на каланчу уже знакомым путём. Котляров был в сознании. Он сидел на кровати, прислонившись к стене. Пистолет лежал рядом, на одеяле. Не в руках, но в зоне досягаемости. Он выглядел лучше, лихорадочный румянец спал, но он всё ещё был очень слаб.

Увидев меня, он не удивился. Лишь тяжело вздохнул.

— Пришёл, — сказал он. — Добить?

— С чего бы вдруг? Я вообще-то принёс Вам еды и воды, — я поставил пакет на пол. — Узнать, как мой пациент и покормить. Вам нужно есть.

— Так ты… Это ты меня подзашил?

— Ага.

— Зачем ты меня спас? Какое тебе до меня дело, почтальон?

— Затем, что Вы мне нужны. Живым, — я сел на пол напротив него, открыл воду и дал в руки. — Я знаю, что произошло у озера.

Он напрягся. Другая его рука медленно потянулась к пистолету.

— Ты слишком много знаешь, почтальон. Гораздо проще сделать так, чтобы ты замолчал. Навсегда.

— Ну, вообще-то, Вы не убийца, Виктор Сергеевич, — сказал я мягко, намеренно назвав его по имени-отчеству.

— Ошибаешься, приятель. Одного урода я всё же убил.

— Не совсем так, — осторожно поправил его я. — Да, Вы стреляли. В Шарпея. Но Вы его не убили.

Его рука с бутылкой замерла.

— Как?..

— Меня там не было и… пожалуй, что никого не было и всё же я могу Вам рассказать, что произошло. Но в основе своей мы положим утверждение, что Вы не убийца. А потом я сделаю Вам предложение…

— От которого я не смогу отказаться?

— Что? Нет, можете, конечно, но оно покажется Вам выгодным и соответствующим Вашим целям. Хотя и дорого Вам встанет. Ну что, я начинаю?