Водяной

Глава 12. Рассказ дяди Толи

— Была у нас Танька. Танька Скворцова. Красивая была… нет, не то слово. Не просто красивая. Она… светлая была. Солнечная. Улыбнётся — и самый хмурый день светлее становится. И нравилась она всем. Вообще всем. Не было пацана в Колдухине, который бы по ней тайно не сох. Или явно. А особенно — Витька Котляров.

При этом имени я напрягся, потому что слышал его уже несколько раз, но вида не подал. Продолжал красить забор, слушая, как история из прошлого начинает прорастать в настоящее.

Дядя Толя сделал небольшой глоток и на какое-то время умолк, погружаясь в воспоминания.

— Но это, Вадимка, не та история про безответную любовь и страдания, что крутят по ящику, нет. Тут всё по-честному было. Она ему отвечала. И они вроде как встречались. Предложения не было, но все знали, что дело к свадьбе идёт. Красивая пара была. Он — высокий, сильный, после армии вернулся, серьёзный стал. Она — вся как будто из света соткана. Казалось, что у них-то точно всё будет хорошо. Что они — это и есть наше будущее. Светлое, как в кино показывали.

Я помалкивал. Я ощущал почти физически, на интуитивном, нечеловеческом уровне, что дядя Толя подошёл к чему-то очень важному. К тому самому первому камню, который вызвал лавину.

Коньяк и совместная работа — древний, проверенный способ развязать язык и вскрыть душу.

— Так вот, — продолжал дядя Толя, и его голос погрустнел. — В один из вечеров пошли мы все опять кино смотреть. Кажись, «Назад в будущее» крутили, какую-то из частей. Не помню точно. Но главное, что народу набилось тьма. Были и чужие ребята, из соседних сёл подъехали. Так часто бывало, это нормально. Но в этот раз… в этот раз было не как всегда. Тревога прямо в воздухе висела. Было в зале и трое залётных. Наглые такие, уже тогда под бандитов косили. В кожаных куртках, нахальные, смотрели на всех сверху вниз. Типа, хозяева жизни приехали к колхозникам. И уже после сеанса, на выходе, они с Витькой сцепились. То ли толкнул кто-то кого-то, то ли слово не так сказали. А потом один из них что-то про Таньку ляпнул. Гадость какую-то. Ну и всё… слово за слово…

— И? — тихо спросил я.

— А что «и»? — вздохнул дядя Толя. — Ты наливай. Короче, размотал их Витька. В одну калитку. Он же в погранвойсках служил, на настоящей заставе. Парень был серьёзный, удар резкий и тяжёлый. Двоих он сразу уложил. Мы, конечно, кинулись их разнимать, оттащили Витьку. Шум, гам, девки визжат… Пока там морды били, пока разбирались, кто прав, кто виноват, мы и не заметили, как Танька… куда-то исчезла.

— А ведь чужаков было трое? — напомнил я ему.

Он вздрогнул, словно я ткнул его иголкой в больное место.

— Да. Верно. Трое. Двоих он положил. Они потом оклемались и свалили по-тихому. Это, кстати, большая наша ошибка. А третий… третий пропал. Вместе с Танькой. Мы сначала думали, мало ли, ну испугалась, домой убежала. А чужак тот сбежал. Витька сразу сорвался, к ней домой побежал. А её там нет. Искали мы её потом. Всю ночь искали. С фонарями, всем селом…

Дядя Толя, до этого момента бывший пусть и грустным, но всё же обычным пьяненьким рассказчиком, вдруг изменился. Его вечно подрагивающая улыбка исчезла. Лицо стало серым, пергаментным. Морщины прорезались глубже. Он смотрел на синий забор, но видел что-то другое. Страшное прошлое.

— Нашли только под утро. Там же, на территории завода. Забор тогда весь в дырах был. Да и кто будет воровать кирпич? Его не особо-то и охраняли. В центре, на транспортной развилке, Её… кто-то изнасиловал и убил. Шею сломал. Просто… как кукле.

Он замолчал, и в этой тишине был слышен только шелест кисти по дереву и далёкий крик какой-то птицы над озером.

— Вот и всё, — глухо сказал он. — Не стало её. И в тот же день, в тот же час, как будто что-то в нас во всех сломалось. Во всём поселке. Улыбки исчезли с лиц, люди перестали смеяться на улицах. Говорили шёпотом. Шутка ли… такое событие! Оно не просто потрясло всех. Оно… как-то раздавило нас.

— Как проклятие?

— Что? Не знаю, не перебивай, Вадимка. Потом Витька запил по-чёрному. Еле откачали. А потом завод закрылся, но это уже из-за директора. Работы не стало, у совхоза дела пошли плохо. Народ начал уезжать. Кто в Краснодар подался, кто ещё куда. Председатель поссовета, хороший мужик был, тоже запил, через пару лет его сняли, а там он уж и на тот свет отправился. Это вот… это как ты говоришь. Чёрное событие, которое было в самом начале. Та самая первая трещина. Насчёт проклятия… Если бы я верил во всю эту мистику, я бы сказал, что она, умирая, прокляла нас всех. Всё это место.

— Не она, — тихо поправил я, скорее для себя, чем для него. — Не она. А факт её убийства. Он… осквернил эту землю, а может и конкретное место…

Я запнулся. Я не мог сказать ему вслух того, что мгновенно понял. Это убийство, это насилие, совершенное на территории завода — сердца поселка, было не просто трагедией, а таким мощным горем, бедой, что запустило ритуал. Сознательный или случайный — не важно. Он осквернил «источник». То самое место силы, которое кикимора Тамара назвала «колдун-камень». Я не знал, существует ли он или нет, но это не важно. Но я теперь точно знал, что случилось. Вместе с убийством девушки была убита сама душа этого места. Они отравили воду у самого её истока. И всё, что происходило потом, развал завода, пьянство, отчаяние, появление сектантов — было лишь медленное мистическое эхо, мучительное умирание осквернённого, отравленного организма.

А я, Водяной, дух воды, принимая эту самую отравленную воду, становясь в центре озера, становясь её частью и разумным началом, был призван волчком для того, чтобы стать её последним могильщиком и самому пропитаться скверной, либо… чтобы попытаться её излечить.

— А убийцу нашли? — спросил я, заранее зная ответ.

Дядя Толя отрицательно покачал головой и остаток коньяка выпил залпом, как стакан самогона.

— Тех двоих утырков нашли, даже судили за драку, но… Дали им по году, мы про них больше и не слышали. Главное, что они того «третьего» толком и не знали, ни имени настоящего, ни адреса, ничего, только погоняло его «Монтана».

— В честь джинс?

— Ага. Тогда так многих звали. Они просто выпивали время от времени в барах райцентра, там и познакомились. В общем, времена были такие… Милиция не больно-то и напрягалась, сколько Витька ни бился. А потом он запил, в общем, убийца так и не был найден. Он, когда выпивал, твердил «змейка, змейка».

— В истории была змея?

— На шее под ухом того третьего вроде бы была татуировка «змейка». А может и не была, кто ж его знает, может, попутал он. Никого не нашли, не арестовали, ушла змейка, уползла.

В тишине я закончил красить забор и калитку, отдал дяде Толе остаток коньяка и проводил до мотоцикла.

Вечером в одиночестве готовил на старой плите картошку с ароматным подсолнечным маслом. Холодильника у меня не было, как не было и возможности покупать и хранить мясо. Ладно, всему своё время.

Телевизор не работал, я потратил некоторое время на попытку его наладить, но в итоге принял решение его в ближайшее время выбросить.

Вчерашний разговор с дядей Толей оставил на душе тяжёлый, илистый осадок. История об убитой девушке, о сломанном будущем целого посёлка, легла ещё одним тёмным камнем на дно моего сознания.

Утром я проснулся с чувством, будто сам захлебнулся этой старой болью.

Позавтракал яйцами и вчерашней картошкой, вышел на улицу, вдыхая запахи трав, озера и… дешманских папирос. Которые курил, сидя на лавочке у своего крыльца, дед-сосед, распространяя вокруг себя клубы дыма.

В деревне не бывает ситуации, когда запаха нет. В деревне пахнет (а иногда и воняет) постоянно.

На почте Мария Антоновна уже рассортировала корреспонденцию и смерила меня строгим взглядом:

— Ну что, почтальон Печкин в молодые годы, готов к трудовому подвигу?

Она с грохотом опустила на стойку стопку писем и пару газет.

— Мария Антоновна, я думал, хотя бы Вы не будете меня дразнить. Вы же сама почтальон!

— Я не могу быть Печкиным по половому признаку. Но постараюсь свой сарказм держать в узде. Так что, готов? Так пионеров спрашивали.

— Ну, раз спрашивали, то «Всегда готов!», — буркнул я, засовывая почту в свою брезентовую сумку.

— Сегодня у тебя спецзадание, — она извлекла из-под прилавка небольшую, но увесистую картонную коробку, обмотанную бечёвкой. — Бандероль. Отвезти надо аж на Пескосклад.

— Куда? — я не помнил такого названия на карте.

— Пес-ко-склад, — по слогам повторила она. — Это не совсем в посёлке. Одинокое строение, в полях стоит. Открывай свою карту.

Я открыл.

— Вот оно, — она ткнула мозолистым пальцем в безликую точку в полях, к северу от посёлка, — Но адресно к нам относится. Там добыча песка из карьера для строительства дорог. И никого там никогда не бывает, но сторож живёт, как рак-отшельник. Он регулярно туда то книжки себе, то запчасти какие-то заказывает.

— Ээээ… Это же по стороне завода? И как туда добираться?

— Пока ты «Буханку» не наладил, на своём стальном коне, — она кивнула на мой велосипед. — Почти как «Ария» пела… Делай всё, что по душе, на своём стальном коне… Ну, в твоём случае не совсем всё, что поделаешь? Короче, поедешь в сторону трассы, повернёшь вдоль второй лесополосы, так ты попадёшь на дамбу. По дамбе, переедешь на ту сторону. Там ещё двойная береза растёт. И оттуда прямо, выкатишься на пригорок, оттуда в поле и виден Пескосклад. Я бы тебе его с крыльца показала, но он отсюда не виден.

Я покрутил спутниковую карту. Узкая нитка грунтовых дорог к Пескоскладу действительно была, к одинокой точке посреди полей. Но маршрут, предложенный бабой Машей, представлял собой огромный крюк. А вот если напрямик…

— Мария Антоновна, а не проще ли будет здесь перемахнуть? — я показал ей на экран. — Через реку, через территорию Кирпичного завода, там по карте мост обозначен. А оттуда до этого склада рукой подать.

Мария Антоновна посмотрела на меня с сочувствием, как на безнадёжно больного.

— Я же тебе уже говорила про мост. Горячая голова, короткий ум. Было бы неплохо, милок, было бы неплохо. Да только мост тот, который ты видишь на карте, что к заводу ведёт, вернее сказать «вёл», состоял из трёх бетонных пролётов. И средний из них благополучно рухнул ещё когда мы конца света по версии майя в две тысячи двенадцатом ждали. Так что, если ты, милый друг, не научился летать или по воде ходить, аки библейский герой, то бери свою депешу и шуруй на велосипеде кругом. И не умничай мне тут. В качестве компенсации я могу взяться за всю остальную корреспонденцию, заодно старые косточки свои разомну.

Я не стал спорить.

Мария Антоновна забрала у меня большую часть почты, а я взял бандероль, кивнул и вышел на улицу.

План Марии Антоновны был логичен, безопасен и крайне долог в исполнении. А потому совершенно мне не подходил. Я поехал напрямик.

Дорога, ведущая от посёлка к кирпичному заводу, когда-то была широкой и важной транспортной артерией. Наверное, по ней сновали грузовики, возили кирпич, стройматериалы, на работу ходил народ.

Сейчас от былого величия не осталось и следа. Асфальт потрескался, и сквозь него проросла цепкая травка, а кое-где и ростки берёз, высокие лопухи и чертополох. Они стояли, как армия варваров-завоевателей на руинах павшей цивилизации. Ехать было не особенно удобно. Колёса вязли в скоплениях травы, колючки цеплялись за модные московские штаны.

А ещё тут царила давящая на уши тишина. Тишина стояла такая, что было слышно, как гудит в ушах. Это была дорога в никуда, дорога в прошлое.

Но она быстро закончилась, как и говорила баба Маша, мостом.

Вернее, тем, что от него осталось. Не особенно широкий, метров десять или около того, он был перекинут через реку, которую местные называли Малая Атаманка. Два бетонных «быка»-основания ещё стояли, и на них лежали две, примыкающие к берегам крайние секции моста. А посредине зияла дыра. Середина, третья пара плит, тех, что по центру, лежали в воде, накренившись под углом, как подбитый линкор. Из воды и со стороны опорных быков торчали ржавые концы арматуры. Мост был разорван и оттого не функционировал. Он больше не соединял берега Атаманки, а разделял.

Наверное, поэтому жителям посёлка не было дела и до самого завода, и до обитавших там сектантов. Естественная преграда разделила миры.

Но эта самая водная преграда меня ничуть не смутила. Для кого-то река препятствие. Для меня вода в каждом её проявлении — родной дом.

Я отошёл чуть назад, к началу моста. Протащил велосипед через густые заросли сорняков и спустился по крутому откосу к самой воде, к бетонному основанию. Огляделся. Вокруг ни души. Только ветер шелестел в камышах, да где-то далеко кричала чайка.

Интересно, это чайки прилетающие со стороны моря, или обитают прямо тут?

Не считая чайки, я был один. Моих действий никто не увидит.

Я закрыл глаза. После того, как я по-настоящему «познакомился» с озером, почувствовал его болезнь, впустил её в себя, но и установил с ним контакт, управлять своей стихией здесь стало гораздо проще.

Я был уже не просто гостем, а частью этой водной системы. Я протянул свою волю, свое сознание к неспешным, зеленовато-мутным потокам Малой Атаманки.

Вода моментально откликнулась.

Она перестала быть просто текущей массой. Она напряглась. Потоки, только что лениво омывавшие камни на дне, сжались в тугие, упругие жгуты. Они были подобны мышцам невидимого гиганта. Эти жгуты вонзились в илистое дно, вспарывая его, поднимая облака мути. Муть меня не интересовала, это была всего лишь помеха. Там, под слоем ила и грязи они нащупали то, что я искал. Крупные валуны, которые лежали тут сотни, если не тысячи лет, погребённые под слоем грунта, песка и глины.

Вода взревела. Неслышно для человеческого уха, но я ощущал этот рёв каждой клеткой. Направленные, плотные, как штопоры, водовороты ввинтились под камни. С чудовищной силой они начали выворачивать их из донного плена. Вода поднимала глыбы весом в несколько тонн так легко, будто ребёнок переворачивал в песочнице кубики.

Вода очень сильна. Вода может снести город за несколько минут. Как Водяной, я считаю воду самой мощной стихией на Земле.

Первый камень. Второй. Третий. Они поднимались из глубин, окутанные тиной и с глухим, утробным стуком становились на дно там, где я приказывал. Я выставлял их в линию, от одного берега к другому. Их было девять. Девятка — сакральное, мистическое число для водяного. Трижды три. Число завершённости, число силы.

Потратив некоторое время ещё и выставил камни под определённым углом и расстоянием. Они стояли плоскими частями вверх, расстояние между ними было не более чем метр, чтобы вода спокойно проходила мимо них.

Камни встали в ряд, как редкие, разрозненные зубы в челюсти дракона. Между ними бурлили потоки воды, но сами валуны стояли прочно, как забетонированные. Теперь по ним можно было, широко шагая, перебраться на другой берег.

Я открыл глаза и огляделся. Всё ещё никого. Ну и хорошо, пусть никто не видит и не знает. А узнает, как связать эти камни и меня? А никак, скоро они подсохнут и будут выглядеть так словно их поставил здесь талантливый крановщик, не более того. Моя работа была закончена.

Насвистывая себе под нос незамысловатую мелодию песни, которая вдруг всплыла в памяти, я взвалил велосипед на плечо, в другую руку взял почтовую сумку с бандеролью.

С причала рыбачил апостол Андрей,

А Спаситель ходил по воде.

И Андрей доставал из воды пескарей,

А Спаситель — погибших людей…

Иронично. Я не спасал утопших, я просто строил мост. Но в этом действии было что-то схожее. Я соединял то, что было разорвано, хотя и делал это для собственного удобства.